Первое, что он видит, когда входит в комнату — это глаза. Точно такие же, какими Леви встретил их в первый раз в прибрежном баре на вечеринке в честь дня рождения младшей сестры, точно такие же, какими он видел их на протяжении четырёх с половиной лет после этого, такие, какими он любил вспоминать их больше всего — тянущие к себе, умоляющие и смеющиеся одновременно, глубокие, как самый глубокий на свете омут, но такие же светлые и блестящие, как прозрачные волны у самой кромки песка.
Леви делает шаг вперёд и замирает, не в силах сказать ни слова. Ему кажется — всё это сон, удивительный сон, такой яркий, такой счастливый, что не может быть правдой, он ведь сам сделал так, чтобы эти глаза никогда больше не открывались, он сам был во всём виноват. И тут же его накрывает паникой — это неправда, он сейчас сделает вдох, откроет глаза и снова окажется у себя в комнате под простынёй, насквозь пропитавшейся потом, и будет смотреть в потолок, на крутящийся вентилятор, пока не захочется в туалет. Поэтому Леви молчит и боится вдохнуть, и смотрит, не отрываясь.
И видит…
Они познакомились в день всех влюблённых. Микаса перенесла вечеринку в честь своего двадцатилетия на выходные, чтобы не праздновать по отдельности с одногруппниками, коллегами и родными, в результате чего в бар набилось человек сорок. С большинством ребят Леви был незнаком, знал лишь Армина, который однажды к ним заходил справиться о здоровье, когда Микаса болела гриппом, да Жана, который довольно результативно за ней ухаживал, но было одно обстоятельство, мешающее Микасе влюбиться в этого парня по уши. И обстоятельство это имело имя.
Леви в тот вечер только порог успел переступить, как к нему подлетела Ханджи, уже поджидавшая его там, и начала тарахтеть о своих гениальных опытах. Леви охотно верил, что она занимается важным делом, но относился к её заботам с некоторой долей скепсиса и снисходительности по большей части из-за того, что не понимал ровным счётом ни слова из её речи. Он кивал и поддакивал, то и дело теряя нить повествования, но мысли его в этот вечер были дальше обычного.
— Ты какой-то совсем унылый сегодня, — сделав короткую паузу, произнесла Ханджи и шумно всосала остаток коктейля через соломинку. Леви от звука поморщился и рассмеялся, когда Ханджи в отместку шутливо ткнула его локтем в рёбра. Они переместились за стойку бара и не вылезали оттуда полвечера, только стаканы сменялись в руках. — Опять накатило?
— Да нет, — пожал плечами Леви, глядя в стакан на кубики льда, и осушил его наполовину. — Хотя да. Без моря паршиво. Жду не дождусь, когда эти сраные холода закончатся и можно будет перебраться на яхту.
Он говорил абсолютно серьёзно. К своим сорока двум Леви успел несколько раз заработать себе на безбедную старость, но всё равно работать не прекращал, особенно зимами, потому что всё остальное время в году он проводил в море на собственной маленькой яхте.
Ему никто не был нужен, по крайней мере он так говорил и сестре, и подруге, и матери, что донимала с расспросами о женитьбе и детях, хотя Леви ей напоминал много раз, что предпочитает парней. Он пробовал несколько раз заводить отношения, но ни один из его любовников не подходил на роль любви всей его жизни, чтобы «навеки вместе, долго и счастливо», поэтому он и себя менять не считал нужным. Может быть, Леви был слишком резким, может быть, слишком зацикленным на себе, но в глубине души он до сих пор ждал какого-то чуда, подарка судьбы, после которого вся его жизнь преобразилась бы, став восхитительно гладкой, как идеально чистая палуба.
И вот…
— Простите, а вы ведь Леви? Аккерман? — Его аккуратно тронули за плечо сквозь водолазку и тонкий свитер. Он оглянулся и посмотрел на соседа за стойкой слева.
Зелёные глаза, обрамлённые длинными, пушистыми, как у лани, ресницами несколько округлились, а пухлые губы, слегка приотрывшись, чуть слышно выдохнули.
— Ого, — произнёс парень, не отрывая взгляда от глаз Леви. — А вы, оказывается, ещё красивее, чем я себе представлял, — и он совершенно обворожительно улыбнулся немного скованной робкой улыбкой.
— А ты меня представлял? — спросил Леви, не понимая, как сразу в толпе не заметил такую-то красоту.
— Ну да. Микаса много о вас рассказывала.
Леви вздёрнул тонкую бровь. У парня же брови сложились домиком.
— Не делайте так, пожалуйста. У меня же сердце так остановится, — сдавленно, тихо проскулил он и спохватился. — Я, что, это вслух произнёс? — и он покраснел почти до корней волос.
— Видимо, да, раз я это услышал.
В этот момент Ханджи потыкала Леви пальцем в спину, что могло означать лишь одно: не распускай перья — будешь похож на павлина, и Аккерман тут же поправился, собирая в кучу остатки мозгов, которые начисто вынесло взглядом этого обалденно красивого юноши.
— А тебя как зовут? — спросил он с наигранной весёлостью, хотя, видит бог, в душе его в тот момент бушевал такой ураган, что впору было забиться в угол и долго сидеть там с бутылкой виски, пытаясь прийти в себя.
— Я Эрен Йегер. Мы с Микасой учимся вместе, — ответил парень и протянул Леви руку.
Йегер. Тот самый Йегер, из-за которого Мика была сама не своя пару месяцев, когда узнала, что парень, который ей так понравился, предпочитал мужчин, при этом будучи девственником. Тот самый Йегер, из-за дружбы с которым — мы просто друзья, Леви, я себя контролирую! — у неё вяло клеилось с Жаном, что для Леви служило отличной почвой для гаденьких шуточек в её адрес. Хорошо хоть Кирштайн оказался напористым, от своего отступаться не собирался. Но кто бы знал, что, увидев этого Йегера, Леви сам потеряет голову так, что двух слов не сможет связать. Вернее, он мог, слова из него выходили, и вроде бы даже связанные, но Леви хотелось сделать совсем не это. Ему хотелось коснуться лица, пройтись ладонью по нежной, чуть бронзоватой коже на шее, а большим пальцем медленно очертить контур ключицы, дерзко торчащей из ворота вытянутой футболки. Ему хотелось сжать мышцу плеча расслабляющим, массирующим движением, скользнуть пальцами на заднюю сторону шеи, в волосы, притянуть к себе и проверить, так ли вкусны эти губы, как ему кажется.
Что Ханджи куда-то делась, Леви понял где-то минут через тридцать, когда они с Эреном собрались выйти на улицу. Там было холодно, ветрено и промозгло, и ни один из них не курил, хотя оба решили, что курит другой, и немного расстроились из-за этого.
— Я думал, что ты.
— А я думал — ты.
И они рассмеялись с таким облегчением, что стало немного теплее. И Леви решился.
— Можно поцеловать тебя?
Эрен застыл, снова глядя в глаза, и Леви подумал, что, если получит отказ, совсем перестанет верить во всё хорошее в людях, но парень не просто ответил согласием — он наклонился и поцеловал его сам. И да, Йегер был его выше на целую голову, но Аккерману совсем не мешал мерзкий комплекс неполноценности, живший в нём с юности. С Эреном рядом любые комплексы улетучились нахрен, как будто их никогда не существовало. Леви себя чувствовал королём мира, когда на него смотрели эти глаза — с немым восхищением и желанием, и он даже мучился некоторое время от мысли, что любит не самого Эрена, а эту его всепрощающую любовь, которой он осыпал с такой щедростью. Но первая ссора расставила всё по местам. Эрен мог быть тем ещё гадким мальчишкой, но этого Эрена Леви любил ничуть не меньше.
Они были созданы друг для друга: во всём подходили, а даже если не совпадали, с вниманием и участием разделяли печали и радости и всегда друг друга поддерживали. И Эрен был первым, шагнувшим на борт новой яхты, которую Леви купил для двоих. Леви ошарашил этой покупкой всех. Раньше таких поступков он не совершал ни для кого. Раньше он море делить не хотел ни с кем, мог покатать Микасу и Ханджи, но только недолго и только вдоль берега. С Эреном же он ушёл на неделю сразу по окончании сессии. Ханджи от радости билась в истерике. Мика держала язык за зубами, хотя Леви видел, как сильно её это всё задевает. Но что он мог сделать, если они влюбились в единственного на весь свет мальчишку с глазами в цвет океана? Был бы это хоть кто-то другой, Леви бросил бы ради покоя сестры, не задумываясь. Но не Эрена. Он без него, как без воздуха, как без моря, прожить не мог, и любовь его крепла день ото дня, от месяца к месяцу.
Озвучил свои намерения Леви, когда на его день рождения Эрен ему подарил самый прекрасный и ценный подарок за всю его жизнь — крохотную модель его яхты в бутылке, которую он сделал собственными руками. Леви смотрел на яхту, не отрываясь — на ровную мачту, тросы и паруса, на крохотные детали — чёрт знает как Эрен просунул всё это сквозь узкое горлышко! — и двух маленьких человечков, позами и одеждой напоминающих самого Леви, стоящего у руля, и Эрена, сидящего рядом на лестнице, вытянувшего вдоль неё свои длинные ноги.
— Скажешь что-нибудь? — голос у Эрена от волнения сделался ниже и тише обыкновенного, Леви почувствовал, как от его дрожащей ноги заходил ходуном весь стол.
— Согласен всю жизнь провести вот так? — спросил он, не отнимая взгляда от своего подарка — вдруг Эрен сейчас рассмеётся и скажет, что у них не настолько серьёзно или что он пока не готов, но Эрен спросил только:
— Че-чего? — И стол перестал дрожать, только вино продолжило колыхаться в бокалах.
Леви пришлось посмотреть ему прямо в глаза, а там был уже водопад, и улыбка, без слов говорящая «да, я согласен!»
Через неделю они переехали в свой общий дом и занялись обустройством. Свадебная церемония проходила на пристани, Эрен в тельняшке и бабочке выглядел уморительно, но Леви хотел его в этом виде не меньше обыкновенного, и стоило только причалу растаять на линии горизонта, они предались любви прямо на палубе.
Эрен пошёл по стопам отца — окончил с отличием медицинский, но к хирургии его душа не лежала, больше его интересовали исследования в области биоинженерии и клонирование человека. Эрен всё время твердил, что если бы в его детстве были такие технологии, ему не пришлось бы расти с людьми, которые не любили его. Проще говоря, Эрен боролся за вечную жизнь и вечную молодость. И теперь он обосновался на одном поле с Ханджи, а Леви был вынужден постановить, что в общей компании никаких разговоров о работе больше не будет, потому что он не собирается себя чувствовать самым тупым. Но долго постановление это не просуществовало — через полгода случилось несчастье.
Двумя днями ранее они, как всегда, вышли в море, чтобы неделю побыть в отдалении от мира только друг с другом. Леви проверил погоду — прогноз обещал штормовое предупреждение на пять баллов через пару дней, да и только, он был уверен, что всё обойдётся. Он был уверен в Эрене, тот всё умел и всё знал, и беспокоиться было не о чем. Небо стояло безоблачным, ярким, Эрен нырял с аквалангом, Леви читал. Когда по рации передали, что надвигается шторм, они не поверили, но от греха подальше решили вернуться в порт. Чем ближе они подплывали к земле, тем страшней становилась погода. Яхту качало, волны хлестали о борт со всей силы, в какой-то момент Эрен сорвался и улетел в воду. Леви насилу его достал, рискуя собственной жизнью, сделал искусственное дыхание прямо в воде, Эрен вроде бы задышал, но не пришёл в сознание. С огромным трудом, преодолевая стихию, Леви дотянул его до берега, оставив яхту качаться на бурных волнах, вытащил из воды, из последних сил добрался до ближайшего телефона и вызвал скорую.
Эрен ударился головой о борт, у него обнаружили обширную гематому и перелом основания черепа, из-за которых быстро развился отёк мозга. Двадцать часов в операционной не дали надежды. Эрена подключили к системам искусственного жизнеобеспечения. Леви провёл в больнице неделю, пока его Ханджи насильно не выдернула оттуда, чтобы он хоть немного поспал и пришёл в себя.
Леви беспрестанно себя винил. Если бы не его беспечность, ничего этого не было бы, и Эрен остался бы жив и здоров. Почему жив? Да потому что он был всё равно что мёртвый с этими трубками, торчащими из него во все стороны! Он ничего не соображал, ни на что не отзывался, не реагировал на раздражители. У Леви как будто свет выключили, и он остался один в кромешной холодной тьме.
— Знаешь… это как будто… я любил море, — бубнил он Ханджи в плечо в четыре утра на балконе пьяный в умат. Язык едва шевелился во рту, не поспевая даже за пьяными мыслями. — А потом встретил Эрена, и полюбил его ещё сильнее. А море взбесилось, — он усмехнулся, тут же кляня себя даже за это. — И забрало его у меня.
— Леви, ну что за херню ты несёшь? — Ханджи всерьёз за него волновалась, хотя и за Эрена тоже, за несколько лет привязалась к нему, как к родному. Но даже её нарочито грубое поведение не сдвинуло мысли Леви с понравившейся мёртвой точки. Эрен его — настоящий — как будто остался там, в глубине, море взамен отдало лишь похожую на него нежизнеспособную оболочку. И горе Леви было бездонным.
После очередного похода в больницу, когда врач ему тактично, но скучно и холодно разъяснил, в каком Эрен находится состоянии, и что находиться в таком состоянии он будет, пока его не отключат от аппаратов, Леви вернулся домой и разбил там всё, что можно было разбить. Всё, кроме яхты в бутылке, которую Эрен ему подарил. Хотел и её приложить об угол — не получилось, Леви словно за руку потянули назад, не дав это сделать. Он потряс головой, заозирался, но, разумеется, был один. А на корабле в бутылке они были с Эреном вместе. И были счастливы. Эрен как будто законсервировал счастье для них про запас, и Леви теперь оно стало дороже любого сокровища — воспоминание и ощущение того, что любимый рядом — только руку протяни, позови — и услышишь голос. В тот вечер он снова напился и долго сидел с бутылкой в обнимку, баюкая своё счастье и плача над ним.
Родители Эрена попали в аварию, когда ему было всего девять лет, он вырос в семье старшего сводного брата и первой жены отца. Отношения с мачехой, мягко сказать, не клеились, за любую провинность Дина поедом его ела, а Зик рос послушным и тихим, ни в чём не перечил матери, оттого и защитников в этом доме для Эрена не было. Поэтому, получив стипендию, он уехал оттуда и больше ни с кем из так называемых родственников не общался, и юридически никакого к нему отношения они не имели. Поэтому единственным человеком, который мог отвечать за Эрена в такой ситуации, стал Леви, а у него достаточно было средств, чтобы оставить Эрена жить в больнице. Он мог даже перевезти его прямо домой, ухаживать и говорить с ним в любой момент, без ответа, конечно же, но с надеждой, что в кои-то веки свершится чудо и Эрен воскреснет из мёртвых прямо как по святому писанию. Но и Ханджи, и лечащие врачи, и статистика говорили ему, что таких чудес не бывает в природе, что Эрен уже давно мёртв, а держат его на земле не молитвы, не чудо, а деньги Леви, его эгоизм и нежелание примириться с реальностью.
Леви от горя чернел на глазах, на него было страшно смотреть, о чём Ханджи ему говорила нисколько не стесняясь, надеясь, что это его побудит к решительному действию. Но побудила к нему Микаса — тем, что приняла предложение Жана и назначила дату свадьбы на день всех влюблённых. Леви ничего не сказал ей на это — не было сил выяснять отношения, к тому же имелась немаленькая вероятность того, что Мика всё же забыла о том, в какой день Леви с Эреном познакомились. Тем не менее, он решился переступить последнюю черту и отключить Эрена от аппаратов. На торжество сестры он не пошёл, выбрав для прощания с Эреном именно этот день. Ханджи была рядом с ним для поддержки.
Происходящее казалось ему извращённой казнью, только за что он казнил любимого Эрена так жестоко, Леви не понимал, но у него больше не было сил носить в себе еле живую надежду и бестолковую веру в лучшее.
— Прости меня, Эрен. Прости за всё. Ты всегда в моём сердце, оттуда тебя никому не вырвать, — он крепко пожал чуть тёплую руку, лежащую поверх одеяла, отдал последние крохи тепла, всё ещё веря, что вдруг Эрен зашевелится, ответит на его зов, но ничего. Он поднял взгляд на врача и кивнул. Врач отключил аппараты.
Лёгкие Эрена перестали гонять нагнетаемый воздух, он навсегда уснул.
Леви покинул палату, вышел в пустой коридор и окинул его невидящим взором. Хотелось выбежать в холл, распахнуть окно и выпрыгнуть, но сил не осталось и пальцем пошевелить.
— Леви, Леви, — он посмотрел на Ханджи, подёргавшую его за рукав, видимо, дозвалась не сразу. — Ты меня понимаешь? Моргни, если понимаешь.
— Чего тебе надо? — спросил он её так, будто вот-вот был готов провалиться в сон.
— Я понимаю, тебе сейчас не до этого, но послушай меня, пожалуйста. Мы с Эреном работали над одним проектом. Это эксперимент, но очень серьёзный… Короче, — она тяжело вздохнула, собираясь с силами и выпалила. — Я могу попытаться его вернуть.
Леви тупо смотрел на неё несколько долгих секунд, а потом спросил:
— Кого?
— Эрена. — Леви ухмыльнулся. — Только не истери здесь, пожалуйста, не забывай, ты в больнице, — строго сказала она, наверное, подразумевая тот день, когда Леви изуродовал их с Эреном дом до неузнаваемости. Но какое право она имела делать Леви замечания после таких заявлений?
— Ты издеваешься надо мной?
— Вовсе нет, Аккерман, у меня и в мыслях не было.
— Думаешь, это смешно, предлагать мне сейчас такое? — голос его становился всё громче, пока не иссяк на истошном крике. — Сейчас, когда я только что его отпустил?!
Тут же из эреновой палаты вышли врач и сестра и попросили их не шуметь. Врач предложил Леви успокоительные. Он отказался, засунул руки в карманы и быстро пошёл в направлении выхода. Ханджи рванула за ним.
Леви никак не мог взять в толк, какого чёрта Ханджи решила, что это нормально — шутить такими вещами. С другой стороны, он всегда считал, что у неё слегка не все дома, вот и выяснилось, что совсем не слегка. Что ж, печально. Придётся расстаться ещё и с подругой, чужого безумия он уже точно не вынесет. Ему со своим бы справиться.
— Стой, Аккерман! — она поймала его на первом этаже, спустившись пешком по лестнице с пятого, пока Леви ехал на лифте. — Стой, тебе говорят!
— Отстань от меня со своими фантазиями, очкастая. Я не хочу больше верить ни в научный прогресс, ни в Иисуса Христа, ни в Зубную фею.
— А во что ты собираешься верить?
Они прошли мимо регистратуры и вышли на улицу. Леви остановился и тяжело вздохнул. Он повернулся и посмотрел на Ханджи — безумной она совершенно не выглядела. Такая же чудаковатая, как и всегда, но не безумная.
— Ни во что я больше верить не хочу, понимаешь? Эрен был всем для меня! Я, можно сказать, всю жизнь только о нём и мечтал, и что даровал мне господь? Жалкие четыре с половиной года?
— Но это были прекрасные четыре с половиной года, Леви. Самые счастливые в твоей жизни.
Леви был вынужден согласиться.
— Да, — улыбнулся он и кивнул. — Я буду невероятно сильно скучать по нему. Я уже соскучился до смерти, — он почувствовал мерзкую влагу и вытер глаза. Ханджи молча к нему подошла и заключила в объятья.
— Ты молодец, Аккерман, — произнесла она тихо ему в затылок. — Ты сделал всё, что было в твоих силах. Сам едва не погиб, спасая его. Ты молодец. И ты совершенно ни в чём не виноват. И Эрен не виноват. Просто так получается иногда. Возможно, для вас так и надо.
Чувство обиды вспыхнуло у Аккермана в груди, он резко отстранился.
— А кто решил, что для нас так и надо? Кто?
— Дело не в том, кто решил.
— А в чём?
— В том, что в ответ решишь делать ты и как ты будешь с этим справляться.
Леви притих. Он не знал, как будет справляться со всем этим. Вместе с Эреном погибла его любовь к морю. У Леви совсем ничего не осталось, кроме прогорклых воспоминаний, заключённых Эреном в стеклянный сосуд. Надо было разбить тогда и эту бутылку, не осталось бы ничего, за что так хотелось теперь уцепиться. Он был бы свободен.
— Я серьёзно, Леви. Я сейчас предельно серьёзна. Послушай. — Он посмотрел ей прямо в глаза и понял, что ближе на свете теперь у него никого не осталось. Мать — да, но уже не настолько. С появлением в их жизни Эрена она затаила обиду, как будто Леви когда-то успел её обнадёжить насчёт жены и детей. С Микасой Леви никогда особенно дружен не был, они всё детство соперничали за дядюшкино внимание, а он всячески подогревал в них соревновательный дух. И теперь только Ханджи держала его на свете. Только с ней он мог быть самим собой, не сдерживаться, говорить, что думает, и смеяться над тем, что ему смешно. — Я не могу тебе пообещать стопроцентного результата. Чёрт, да я и тридцать процентов тебе боюсь обещать. Пойми, это эксперимент. Но я не могу оставить тебя умирать в одиночестве. Тем более, что по Эрену столько данных осталось.
— Каких данных?
— Мы его отцифровали. Немного не полностью, но большинство детских воспоминаний есть, в том числе и очень важные, и есть даже часть ваших с ним совместных.
Леви всё так же смотрел на неё и ожидал, что она сейчас рассмеётся и всё-таки скажет, что пошутила, но Ханджи всё так же смотрела — серьёзно и сосредоточенно, и ожидала ответа. А, не дождавшись, заговорила дальше:
— Всё, что осталось — это клонировать Эрена ускоренным способом, чтобы он внешне не отличался от оригинала, и перезалить.
Леви нахмурился, не понимая.
— Ты говоришь о нём так, будто он флэшка какая-то.
— Ну, по сути дела, так и есть, — развела она руками, давая добро на такие сравнения. — Если совсем упрощать. Только учти ещё вот что: плодить клонов в колбах я себе позволить не могу, у меня и колб всего две — рабочая и про запас, поэтому процесс может занять определённое время.
— Какое?
Глаза Ханджи хищно блеснули.
— От двух лет до бесконечности.
Леви задумался, хмурясь. Ему эта цифра не нравилась. И разброс цифр тоже.
— От чего это зависит?
— От того, насколько удачным будет процесс клонирования, насколько живучим окажется клон, как он воспримет необходимый объём информации. Может случиться и так, что у нас совсем ничего не получится, и тогда эксперимент провалится. К этому лучше заранее быть готовым.
Ещё один раз потерять? Леви терял его уже дважды: первый раз, когда Эрен сгинул в пучине, второй — сегодня, в больничной палате. Если у них ничего не получится, он потеряет только надежду, которая снова затеплилась в сердце, но не самого Эрена. Выходит, что он ничего не теряет.
— А ещё лучше заранее быть готовым к тому, что клон может чем-нибудь отличаться внешне.
— Чем, например?
— Ну, не знаю, — она, вздохнув, закатила глаза, взяла его под руку и потянула обратно в больничный корпус. — Цветом глаз, например, или цветом волос, или формой члена, — и захихикала, наконец, становясь похожей на саму себя, а не серьёзную учёную со степенями, важными публикациями и собственной лабораторией. — Но чем бы он ни отличался, это будет всё тот же, твой, Эрен. Воспоминания сделают своё дело. В конечном итоге они формируют личность.
Леви боялся поверить в происходящее по-настоящему, свыкшись с мыслью о потере.
— А от меня тогда что тебе надо?
— Как это что? А разрешение на использование тела? Надо забрать его до того, как он застынет в морге до состояния деревяшки.
— Так что ты мне раньше тогда не сказала? Простите! — он тут же схватил какую-то медсестру за рукав. — Вы не подскажете, где здесь морг? Мне надо мужа домой забрать.
Позже они смеялись с Ханджи до колик, когда вспоминали и рассказывали друг другу, Микасе или милашке Моблиту эту историю: Историю Выноса Тела Из Морга. И плевать, что кроме Леви и Ханджи над их рассказом никто не смеялся, им и так было весело.
После подписанного договора — Ханджи заставила и договор подписать, хорошо хоть не кровью! — тоска и гнетущий страх перед будущим то покидали Леви, то возвращались вновь. В основном перемены такие связаны были с какими-то новостями о ходе процесса. Ханджи держала в курсе всего, и Леви сам того не заметил, как полностью влился в процесс, да так, что Ханджи ему предложила как-то окончить заочно любой универ и устроиться к ней лаборантом.
— Когда у меня совсем кончатся бабки, очкастая, я так и сделаю, — рассмеялся он, потягивая «Маргариту».
Всё же уехать из того дома и поселиться поближе к подруге, лаборатории и горам было отличной идеей. Леви всё больше нравился запах сосен по вечерам, а иногда даже в горы забраться тянуло. Но он запрещал себе думать об этом. Вот Эрен очнётся — и никакого больше экстрима, только прогулки пешком и поездки на поезде. Хотя вот тот же Моблит по горам хорошо лазал, Ханджи с собой пару раз поднимал. Леви им даже завидовал. Они ещё не были вместе, но взаимная симпатия, отличная от дружеской, между ними пульсировала только так, хотя Ханджи отмахивалась, называя его просто «миленьким Моби».
— Ханджи, — Леви приоткрыл один глаз и приспустил очки к кончику носа. Внутри покоилось достаточно алкоголя, и мысли в голову лезли самые неприличные.
— М? — Хан лежала моржом на соседнем шезлонге и, кажется, засыпала, расслабившись в послеполуденном зное.
— А помнишь, ты мне говорила, что Эрен теперь может чем-то незначительно отличаться от себя прежнего? Там и про член что-то было…
— Ну?
— А можешь ты сделать так, чтобы он стал чуть поменьше? Сантиметра на три, — Леви почувствовал себя глупо, произнося это, видимо, такая беседа была не для пяти «Маргарит».
— Кто, Эрен?
Ему показалось, что Ханджи прекрасно его поняла, только дуру валяет, но пришлось отвечать, раз взялся:
— Нет, Ханджи, я говорю о его члене.
Пару секунд полежав без движения, Ханджи приподняла с лица шляпу и, щурясь без привычных очков, уставилась на него. Белый защитный клапан от загара на её орлином носу Леви веселил.
— Насколько я поняла из наблюдения за вами, главное, чтобы к его возвращению твоя штуковина продолжала работать. Но если ты будешь так же бухать и трескать успокоительные, боюсь, медицина не сможет помочь.
— Очень смешно, — фыркнул он недовольно, вернул очки на переносицу и опустился на спинку шезлонга. — Можно подумать, это от меня зависит.
— А от кого же ещё? — задорно спросила она, но Леви уже не слушал, мысленно снова стремясь к любимому Эрену.
Яхту со дна он так и не поднял, какой-то парень сделал это по собственной инициативе и получил от Леви подпись в дарственной, сам он смотреть на неё не хотел. Только тот, крохотный, вариант, закрытый в бутылке, стал единственным, что устраивал его полностью. И Леви подолгу медитировал на него, представляя, как Эрен очнётся, и они снова обнимут друг друга, и не расстанутся больше ни на мгновение. Порой ему снилось это — что Эрен пришёл к нему сам, стоит в дверях, улыбается, спрашивает, как дела, что в холодильнике завалялось, как будто и не пропадал никуда, но Леви даже во сне вспоминал, что он спит, и такая тоска на него наваливалась, что он каждый раз просыпался в слезах.
Леви себе представлял, что Эрен куда-то уехал и пока что не может писать ему, что он, например, шпион. Это было нелепо, но помогало, поэтому он перестал укорять себя за эту слабость, и просто — а иногда и совсем не просто — нетерпеливо ждал Эрена обратно домой. Это выматывало, но хороших новостей из лаборатории было больше, и на них Аккерман держался, как мог. До прошлой недели.
На прошлой неделе Ханджи пришла к нему и сказала, что эксперимент почти завершён, осталась какая-то малость. Но вовсе не новость взволновала Леви, хотя и она тоже, а выражение лица Ханджи. Она как будто боялась Леви о чём-то сказать.
— Давай, выкладывай, что не так?
— Мы загрузили воспоминания полностью. Но почему-то тебя он не вспоминает. Не понимаю, что происходит. Я говорила с ним утром…
— Ты говорила с ним?! — Леви как будто взорвался словами, когда до него дошло. Всё это время Ханджи хоть и рассказывала ему о ходе работы, но ни единого раза ему не сказала, что Эрен пришёл в сознание. — Утром?! — Леви готов был помчаться в лабораторию прямо сейчас. — Когда он пришёл в себя?
— Месяц назад.
— Месяц назад?! Почему не сказала мне? Что-то случилось?
— Леви, постой, — Ханджи накрыла его беспокойную руку своей. — Тут всё непросто. Он хоть и помнит многое о своей жизни, но как-то странно всё воспринимает. Он как младенец незамутнённый. Боюсь, своей агрессивной гиперопекой ты его только перепугаешь.
Леви всё понял и тут же весь сдулся, осунулся.
— Я не могу больше так, — тихо проговорил он убитым голосом. — Жду непонятно чего, сам толком не верю.
— А ты верь, Аккерман. И продолжай ждать и верить. Вы скоро увидитесь.
— Когда? — встрепенулся он.
— Скоро. Мне надо ещё кое-что проверить. Нужен какой-то якорь из прошлой жизни.
— Якорь? — не понял сначала Леви, но тут же взгляд упал на бутылку с яхтой внутри. — У нас только это осталось. Он подарил мне на день рождения. Первое рождество вместе.
— А ты?
— А я сделал ему предложение. Правда, я и так хотел. Думал, что он в день рождения мне не откажет. Правда, я жалкий?
Ханджи ему улыбнулась.
— Ни разу. У него не было ни единого шанса тебе отказать. Он вспомнит тебя, вот увидишь.
— А можно, я сам его принесу?..
И Ханджи задумалась.
И вот спустя всего несколько дней, ставших для Леви грёбаной вечностью, он заходит в палату, в которой лежит его Эрен, и замирает, боясь сделать вдох. Эрен глядит на него совсем как тогда, когда они встретились в первый раз в жизни, в прибрежном баре. Слова застревают в глотке. Леви не может выплюнуть ни одно. Он беспомощен, как ребёнок, шагающий в первый раз, и хочется оглянуться, чтобы увидеть улыбку родителей, но вместо их улыбок видит улыбку Эрена, и ноги сами несут его дальше, вперёд. Шаг, ещё шаг, Леви подходит к кровати, садится и смотрит.
— Привет, — произносит он, наконец.
А вдруг у него изменился голос…
— Привет.
Нет! Совершенно не изменился! Он абсолютно такой же, каким был раньше! И Леви готов разрыдаться, целуя его колени и руки, моля о прощении за то, что тогда отпустил его.
— Я тебя знаю? — спрашивает его Эрен, и Леви мелко вздрагивает от неожиданного озноба. — Кажется, да, — прищурившись, отвечает Эрен сам себе. — Подожди, дай я сам вспомню. Ты…
— Я, — с улыбкой ему отвечает Леви, не в силах смолчать.
— Да подожди ты, — Эрен чешет лоб, опускает глаза и видит в руках у Леви бутылку с маленькой яхтой внутри. В лице его что-то неуловимо меняется. — Странно, — тянет он медленно. — Летний подарок, а ассоциируется с зимой. Почему?..
— Ты подарил его мне зимой. На мой день рождения. Помнишь?
— Постой, там на палубе кто-то есть. Это что, ты и я?..
— Верно.
— И мы…
— Эрен. Я твой муж.
— Ого, — замирает он, явно слегка ошарашенный откровением, или совсем не слегка, и краснеет. — Но почему я совсем ничего не помню? — досада его так заметна, что Леви готов рассмеяться от радости.
— Не переживай, — и он накрывает нервные пальцы Эрена, теребящие край одеяла, своей ладонью. — А помнишь, что ты сказал мне, когда мы с тобой познакомились? — и он невольно приподнимает бровь, а в ответ тихий вздох, и с немного ноющей интонацией звучит до боли знакомое:
— Не делай так, у меня же сердце остановится.
И Леви ему улыбается так широко, что начинают болеть щёки, а Эрен смущается под его взглядом, и румянец на его щеках становится ещё ярче.
Ханджи его, конечно, предупреждала, что лучше не делать резких движений, чтобы не напугать Эрена ненароком, но Леви уверен, что делает правильно, когда убирает волосы от виска, прячет их за ухо, нежно оглаживает затылок, тянет воскресшего мужа к себе и целует впервые за почти три года разлуки. И он убеждается в правильности своих действий, когда Эрен мягко ему отвечает, хватается невпопад за горлышко сувенирной бутылки, и выдыхает в губы со стоном:
— Так я, наверное, вспомню быстрее.