Уже довольно много раз в своей жизни он решался на поступки, о которых довольно часто жалел. В это время здравый смысл будто затихал и покорно передавал контроль над разумом глубинным частям подсознания, в которых водились боги только знают какие потаённые желания, не имеющие ничего общего с моральными принципами.
Вокруг было настолько тихо, что можно было запросто услышать биение собственного сердца. И в данный момент времени оно создавало не самый монотонный аккомпанемент, надрывисто сокращаясь и выплёвывая порции крови из своих желудочков.
Говард тщетно пытался успокоиться, глубоко вдыхая и бездумно осматривая просторную комнату, освещаемую бледным лунным лучом, сочившимся из узкого оконца. Осознание того, что он находится в компании двух божеств, накаляло нервы до предела.
Немного успокаивало одно — одного из них, Хастура, он знал давно и был уверен, что тот ему не навредит и образумит второго в случае чего. Поэтому он так отчаянно прижимался спиной к его холодному животу. Божество, чувствуя его страх, приобнимало писателя, плавно оглаживая грудь и плечи.
О присутствии второго из них, посланника хаоса, хотелось бы не думать. Однако просто проигнорировать его присутствие и отстраниться от происходящего было невозможно: божество решило не церемониться и принялось изучать человека. Его колкие прикосновения ощущались одновременно везде, однако среди других прикосновений можно отчётливо было выделить, как тот когтистыми тонкими пальцами вдумчиво, хоть и грубовато, гладил его по животу, ловя каждый неровный вздох и невольную дрожь. Внезапно почувствовалось и его присутствие внутри — как он это сделал, писатель предпочитал не задумываться и лишь выгнулся: создание явно начало подозревать как нужно с ним обращаться.
— Тебе страшно, — пролился голос в голове, — страшно любопытно, что я с тобой сделаю. Но не переживай, постараюсь быть любезным.
«Ведь если бы ты хотел навредить, ты бы давно уже это сделал» — додумал Говард, напрочь забыв, что в своём сознании он не один.
— Это верно, — слегка усмехнулся голос.
Писатель мельком глянул на его обладателя: тот загадочно улыбался, внимательно и спокойно наблюдая за реакцией человека на очередное его движение внутри его тела. Говард шумно втянул воздух: больше всё-таки пугало спокойствие его партнёра, чем то, что он с ним сейчас делает.
Кожу то кусали, то царапали, то еле её касались, заставляя невольно подставляться под ласки. Затем присоединились странные ощущения, исходившие будто из мышц и сокрытых под их слоем органов. Казалось, будто он стал одним целым с посланником хаоса, будто тот разлился по всему его естеству, наполняя собой каждую клетку. Говард уже не понимал, происходит ли это в его голове или взаправду.
Иногда, правда, дымка рассеивалась и отчётливо ощущалось, как божество скользило аморфной субстанцией по всей передней стороне тела, оплетало щупальцами таз и сжимало бока. Однако понять, делал ли это кто-то один или оба, было невозможно.
Восприятие мира совсем смазалось, расплылось в ощущениях настолько странных и необъяснимых, что он не мог (да и не хотел) находить их природу, позволяя им себя поглотить. Остатки пуританского воспитания развеялись, так что писатель лишь податливо шире разводил колени, придвигаясь ближе к тому, кто — насколько подсказывала интуиция — оказывает ласки. Иногда на такое поведение отзывались и несколько пар рук гладили его спину, прижимая в ответ к себе.
Дальше всё закрутилось настолько, что перешло больше в абстракцию — разобрать решительно ничего было нельзя: перед глазами мелькали одни лишь странные геометрические фигуры, то вбивающиеся в кожу, то обвивающиеся вокруг туловища склизким корсетом, то холодными полусферами прокатывающиеся вдоль хребта. В такие моменты перед глазами вспыхивали переливчатые пятна, пока он не впал на некоторое время в сладкое беспамятство, начав затем понемногу из него выныривать.
Первым пришло ощущение всё тех же чьих-то склизких прикосновений, на сей раз имевших не внутреннее происхождение. Затем от них отделилось чувство, как тонкая холодная рука успокаивающе гладит по спине и голове, периодически будто наслаиваясь на касания второго божества. Возможно, сущности даже о чём-то говорили, однако в силу своих способностей для этого слов им было не нужно. Впрочем, неважно о чём они вели беседы, их компания в любом случае ощущалась, к его удивлению, вполне комфортно.
Писатель чувствовал какую-то приятную усталость и просто расслабленно лежал, закрыв глаза. Холод начал давать о себе знать дрожью по всему телу, так что он наугад уткнулся в грудь лежащего ближе создания. Внезапно второй из них отстранился, вернувшись через некоторое время ощущением разливающейся по телу маслянистой жидкости. Медленно стекающие капли приятно щекотали, а холод рук божества смешивался с лёгким жжением от субстанции.
Очевидно, других способов согреться не было, однако писатель не имел ничего против и охотно позволил касаться себя везде, где тому вздумается, и вновь отдался тягучему забвению.