Мы мчимся вдоль побережья на «Плимуте», и Ферид поёт, подражая Боуи:
John, Iʼm only dancing
She turns me on, but Iʼm only dancing
She turns me on, donʼt get me wrong
Iʼm only dancing
Он игриво поглядывает на меня, смеётся и соблазняет. Какой, к чёрту, Джон, когда он поёт для меня! Ревность едва заметная, как щепотка перца, горчит на языке, и тело наливается желанием. Я не могу это слушать спокойно, не могу на это спокойно смотреть. Он распаляет меня каждым своим движением, каждым взглядом. И я начинаю его вожделеть с такой силой, что готов разложить на капоте прямо среди дороги. Ездить с ним на машине на дальние расстояния сплошное мучение. Поэтому отворачиваюсь и смотрю на море, покрытое лёгкими барашками, на огромные серые валуны вдоль берега, на склон, заросший кустарником и травой, которая, впрочем, не сможет смягчить падения, если мы вылетим за обочину.
— О чём задумался?
Я поворачиваюсь.
Огромная шляпа скрывает его в тени, но солнечные очки и шарфы он перестал носить с месяц назад и ему без них куда лучше. Мне нравится видеть его лицо целиком, нравится, когда можно безнаказанно запускать руку в его волосы, не боясь нарушить затейливый кокон, в который он прятался раньше. А ещё мне ужасно нравится его смех и улыбка. И Ферид мне улыбается, глядя в глаза. Руки в перчатках крепко сжимают руль, но он совершенно не смотрит куда мы едем.
— Я думаю, что тебе всё же лучше следить за дорогой.
— Ой, да брось! Я знаю эту дорогу, как свои десять пальцев, — он отпускает руль, показывая ладони.
— Ферид, не делай так, — мне всерьёз становится страшно, когда он так шутит. Не хочу собирать по склону его мозги. Но почему я всегда уверен, что со мной ничего не случится?
— Нельзя быть таким серьёзным, дорогой, это вредно для потенции.
Он в этом весь. Любой разговор может вывернуть к сексу. Ферид и сам живое его воплощение.
— Рядом с тобой моей потенции ничего не грозит, — отвечаю я, почти не смущаясь.
— Ты меня заводишь, — напевает он.
— Умоляю, смотри куда едешь.
— Кроули, дорогой, ты, порою, просто невыносим!
Его улыбка очаровательна, но лихач, вылетающий из-за поворота, портит нам всю поэзию, и я, потеряв контроль над собой, начинаю орать, как пароходный гудок. Кажется, ещё две секунды, и от нас останется только красивая красно-белая лепёшка, но Ферид, вывернув руль, проносится между грузовиком и пропастью и, крутанувшись на месте, тормозит, взвизгнув шинами.
— Ю-ху! — он вскидывает руки, сжатые в кулаки, и начинает смеяться.
Водитель грузовика, поняв, что ему повезло, поспешно уносится на своей колымаге. Я украдкой щупаю брюки, надеясь на сухость. Но забываю об этом, когда сильнейшим порывом ветра с Ферида срывает шляпу и уносит неизвестно куда. Я отцепляю ремень безопасности, выскакиваю на дорогу, но успеваю поймать её взглядом где-то совсем далеко.
— Кроули! Ты куда? — кричит он, следя за мною из-под ладони.
— Её унесло, но мы ещё можем найти, поехали!
— Оставь, — отмахивается он, — моими красавицами завалены все побережья! Жаль, конечно, но что поделаешь.
— Но как же ты?
— Багажник открой, — отвечает он с хитрой улыбкой.
— Да неужели.
Я подхожу к багажнику и открываю его: рядом с большим чемоданом лежат две шляпных коробки. Вернувшись в авто, я надеваю на Ферида жёлтую шляпу, с лентой и пышным пером.
— Держи свою запаску, — и, притянув к себе, нежно целую, чувствуя, как он тут же заводится.
— Хватит, — в кои-то веки он останавливает меня, — а то до отеля не дотерплю, сдёрну штаны прямо здесь.
— Сдёрни, — легко соглашаюсь я.
— Не надо так делать! — возмущается он и заводит мотор.
Мне редко удаётся его смутить и я радуюсь этому каждый раз, потому что нет ничего на свете удивительнее и прекраснее, чем его смущение. Это как рождественское чудо. Он и сам для меня оказался рождественским чудом, хоть и встретились мы совсем не под Рождество.
Он моё вдохновение.
Мой самый большой поклонник.
Мой самый критичный судья.
Он моё счастье, мой смех, моя радость, моя микстура от меланхолии, что я так долго не мог найти.
Он всё для меня.
Я люблю его.
Особенно когда он смущённо мне улыбается.