лицо впечатывается в серебристую поверхность стола — на удивление несильно, хотя длинные, ледяные и тонкие пальцы держат волосы с решимостью снять с него скальп. проебался. как же уилл проебался. веревки, нет, даже тросы, больно сжимают торс — мудила постарался на славу, вон как хохочет.
мгновение, полное его злобы и чужого гомерического хохота, и клоун отпускает его кудри, исчезая во тьме: играется, сука. но поддаваться солас не намерен, что бы там ни задумал этот урод, скоро он заговорит сам. и, пожалуй, даже слишком много.
враг не заставил себя ждать:
— бэтси, бэтси, бэтси... или лучше билли? — свет заводской лампы падает прямиком на белое лицо, где из яркого разве что красная помада и больные, начисто сумасшедшие глаза; джокер красуется перед ним, грациозно присаживаясь на противоположный край стола(и что он задумал на этот раз?), тянется, будто кошка, показывая ему и без того обнаженный из-за слишком короткого топа живот — на удивление красивый, обрамленный частоколом ребер и еще более белых, чем его кожа, шрамов, многие из которых оставил он сам.
злость мешается с гордостью, соединяясь в какой-то уж совсем убийственный химикат, который даст фору всем эйсовским поделкам. уилл рычит и не может выбрать, что делать дальше: игнорировать или попробовать укусить?
— билли, билли, билли солас, — продолжает вещать клоун, теперь уже спустившись со стола и раскачивая бедрами прямо перед его носом; голос у придурка красивый, солас не раз с сожалением это отмечал, ему бы песенки со сцены петь, а не... впрочем, сложно представить другой исход — не в этой вселенной и не в этом городе.
— не. называй. меня. билли. — от рыка, который выходит из его горла становится не по себе, но жгучая ярость оказалась куда сильнее холодного игнорирования.
— о-хо-хо! вы посмотрите только: наша мышка рычит как тигр! — джокер заливается высоким артистичным смехом, запрокидывая голову и обнажая длинную и такую же белую шею; вгрызться бы в это самое горло — думает солас, и ему искренне наплевать сколько в этом желании сексуального подтекста.
а потом хватает его за подбородок, проводя большим пальцем по зубам. уилл порывается было укусить эту сволочь, но хватает только воздух, и челюсти схлопываются с мерзким клацаньем.
— такой дикий, такой неприрученный, — почти с сожалением цокает клоун, разъежаясь перед ним на коленях по гладкой поверхности стола; его руки везде — в волосах, на подбородке, стекают на шею, движения даже можно назвать нежными, насколько вообще может нечто подобное висеть между ними.
солас тяжело дышит, почти хрипит, в висках пульсирует от гнева и наплывшей крови, а пальцы джокера такие... холодные, и от холода, тянущегося за прикосновениями, становится едва ли не физически легче. но бэтмен дает себе мысленную пощечину — он не имеет права расслабляться рядом с врагом.
он пытается тряхнуть головой, чтобы сбросить с себя его руки, но клоун держит крепко — так просто не вырвешься. а затем приближается к нему, почти сталкиваясь губами:
— говорят, любой тигр когда-то был котенком, — его ухмылка острая как бритва, и ее уилл ощущает почти физически, — поиграем, уильям?
сопротивляться. надо сопротивляться. скинуть с себя ледяные руки, разорвать сраные веревки, надо наконец вести себя как бэтмен, не поддаваться на уловки гребаного психа, не смотреть в полуприкрытые глаза, сейчас потемневшие от желания, не обращать внимания на узкие бедра, игнорировать призывно приоткрытой рот, обрамленный вишневой помадой, надо... блять.
тело и желание превозмогают волю готэмского рыцаря, он жмется, льнет к своему злейшему врагу, который лично для него врагом-то никогда и не был. с секунду ничего не происходит, но потом джокер отрывается от него с безумным смехом, больно хватая волосы на затылке, чтобы запрокинуть его голову:
— не так я наш первый поцелуй представлял бэтси, — зашипел он где-то рядом с ухом.
боль на затылке исчезла, а щеки опалило льдом его рук:
— посмотрите только, стоит дать ему немного ласки, как он подставляет пузико, — высокий, с истеричными нотками, шепот сводит с ума, а близость холодных, пахнущих душной карамелью губ, лишь добивает его, — и стоит оно того, уилл? посмотри, что ты с собой делаешь. как давно у тебя была женщина? мужчина?
и он перебивает самого себя, заходясь высоким смехом.
— мы ведь так похожи на самом деле, — он поддевает его подбородок, заключая его шею в кольцо из тонких рук; солас пытается рыкнуть и дернуться, но лишь для виду и собственного успокоения, что он не попался в ловушку джокера, — просто ты так нагло врешь самому себе. зачем? стоит оно того, уильям? бедный несчастный сиротка...
— заткнись! — он знает, что не хочет, чтобы тот затыкался, просто... пусть сменит пластинку.
— почему? — джокер почти выглядит расстроенным, — неужели я попал в цель?
— нет, просто заебал.
— а мне кажется, — короткие ногти слегка царапают шею, и не жмуриться от удовольствия практически становится испытанием, — твое одиночество убивает тебя. и ты сам прекрасно это знаешь.
конечно, блять, он знает, но кому не похуй?
— и что? — солас скалится, — хочешь предложить себя на роль моей женщины? — выплевывает он, сочась ядом.
джокер смеется. удивительно мягко, так что его хрупкие плечи несильно трясутся:
— нет, солас, этого хочешь ты.
"этого хочешь ты" отскакивает в пустой голове пугающим эхом, заполняет собой легкие и уши, липким ужасом проваливаясь вниз и отчего-то становясь горячим. мягкость его губ всплывает в памяти до омерзения предательски; уилл ненавидит себя, ненавидит его, но больше всего он ненавидит, что клоун прав.
но какая разница, чего он там хочет? разве мнимый долг непонятно перед кем не важнее таких неправильных и постыдных чувств? разве бэтмен не должен разделываться со злодеями, а не хотеть взять их на этом же столе?
— ох, ну какой ты все-таки нерешительный! — не выдерживает его враг, — давай-ка помогу, — и его улыбка, прижатая к губам соласа, становится поцелуем, а затем укусом — легким, игривым.
бэтмен чувствует, что сходит с ума, когда с готовностью отвечает на поцелуй, когда перехватывает инициативу, когда от высокого стона джокера все тело прожимает судорогой — клоун таки добился своего, низвергнув ночного рыцаря в пучины собственного безумия.
солас ненавидит себя и жмется к пахнущему безумием и желаниями телу, понимая, что дороги назад нет.
когда джокер плавно стекает со стола, садясь на его колени, привычный мир летит в бездну, а все, чего хочется герою — высвободить свои руки, чтобы сжать в них это хрупкое тело. он рычит и дергает затекшими уже предплечьями, но его враг(любовник?) снова смеется тем самым смехом, похожим на первое весеннее солнце. он предупреждающе грозит ему пальцем, ведя им почти возле его губ:
— нет-нет-нет, так не пойдет, пока я хочу, чтобы ты был связан, — и уилл молча тонет в его широких зрачках с лунно-серебристой окаемкой радужки.
красивый. преступно красивый и знающий об этом. уилл многих на своем веку повидал — и мужчин, и женщин. вторые пытались соблазнить его куда чаще, но все было не то. ни один из них не обладал таким магнетизмом, таким умением плавить, казалось бы, ледяной мозг. джокер был его проклятием с их самой первой встречи, и бэтмен никак не мог понять его мотивов. а сейчас все стало так легко и просто — мотивом был он сам.
сейчас солас был почти готов признать свое поражение, когда он чувствовал губы джокера на себе: даже величайшие герои порой оказываются жертвами любви.
его ведет к чертовой матери, а сумасшествие становится все очевиднее, стискивая горло кислотными пальцами. он знает, что ничем хорошим это кончится, как и все в его пропащей жизни, но желание, чтобы все было хорошо хотя бы сейчас разъедает мозг даже сильнее. он безропотно отдается в руки врага, в эти холодные изящные пальцы, что скользят сейчас по плечам, зная, что завтра ему на собственное отражение будет смотреть стыдно; но сейчас, сейчас он чувствует гибкое тело джокера у себя на коленях, и от этого ему блядски хорошо, и ему хочется, чтобы это не кончалось.
— это какой-то новый химикат? отрава? что ты в меня впрыснул, ублюдок? — в его словах усмешка, что горше любого яда, а его хриплый шепот полнится от греховного желания.
и снова смех. о, джокер часто смеется — громко, безумно, истерично, но так еще никогда. нежно, мягко, так что сердце дрожит как струна одинокой скрипки, и уилл, словно побитая собака, обессиленно утыкается в подрагивающее плечо, прикрывая глаза.
— ты так и не понял, уильям? — его голос звенит как теплый летний ветер, — это любовь, глупый.
и опять начинает смеяться, пока уилл слушает его и биение его сердца, а в нем самом догорают последние угли проданной совести.
— я не мог... — протестующе хрипит он, и жмется к врагу еще сильнее.
— даже готэмский рыцарь не защищен от любви, — клоун хмыкает почти весело.
— только не в тебя.
— именно в меня, милый, — он снова обхватывает его лицо, заставляя взглянуть в глаза, где неутешительная правда множится скоплениями сияющих звезд.
конечно в него. спасение готэма, что потеряло голову, взглянув в глаза его проклятия. в жизни уилла по-другому и быть не могло, и это ему тоже до ужаса осточертело.
джокер нежно гладит его щеку, и он едва не захлебывается воздухом от его прикосновений, хочет еще, хочет сильнее, хочет больше. и ненавидит — себя, его, этот мир, в котором они всегда будут врагами. а еще любит, но от этого ни черта не легче.
— я тебя ненавижу, — выдыхает он почти обессиленно.
— себя, — тихонько поправляет белый рыцарь, прижимая его к себе.
и за эту сраную проницательность уилл его тоже ненавидит. и, черт подери, любит. единственного человека во вселенной, что понимает его, пусть они и всегда были по разные стороны баррикад.
— это неправильно, — кого он пытается переубедить? себя? выглядит жалко.
— с каких пор тебе не плевать? — джокер кладет на руку свою голову и смотрит пронзительно, видя его гнилое нутро насквозь.
он хватает ртом ставший вакуумом воздух, пытаясь сбежать от самого себя. он смотрит в нежно-голубые глаза почти с мольбой:
— останови меня.
и вновь джокер берет его лицо в свои руки:
— но ты этого не хочешь.
— мы оба не хотим, поэтому кто-то должен это остановить.
враг заливается острым смехом:
— и ты думаешь, я это сделаю?
уилл кусает губы, дрожа всем телом.
— я могу, — джокер неожиданно легко пожимает плечами, откидываясь назад; дышать без него словно бы стало тяжелее, даже тяжелее, чем когда он рядом, — но ты ведь потом пожалеешь.
солас с трудом выдыхает:
— об этом я тоже буду жалеть!
клоун саркастично фыркает:
— не сильнее, чем если не остановишься, — он лениво рассматривает собственные ногти, а у уилла внутри все кипит, потому что он прав, прав каждым гребаным словом.
уилл ненавидит.
уилл любит.
— ну так что? решайся скорее, — его голос легок как беззаботная юность, а улыбка походит на кусок стекла.
больше всего на свете уилл хочет прикоснуться к нему. он понимает, что потом ни за что не сможет остановиться. рациональность кричит, что он должен разорвать путы и избить злодея.
впервые в жизни он пускает все на самотек.
— поцелуй меня.