Собственный дом кажется лабиринтом. Коридор не кончается, ветвится бесчисленными поворотами, норовит запутать. Где выход, Адольф не знает, но точно помнит, что останавливаться нельзя. Зверь бродит где-то рядом, рыскает в поисках свежей крови, и ему ни в коем случае нельзя попадаться.
Звук шагов отдаётся эхом в голове, вокруг рёбер словно стягивают колючие лозы, а сердце колотится в горле. В голове всего одна мысль: не останавливаться. Бежать. Быстро, едва успевая вписываться в повороты, но бежать. Жизнь в движении, так ведь говорят?
Адольф резко тормозит, и в животе скручивается противный узел: тупик. Впереди сплошная стена, а за спиной уже слышатся рычание и лай. Взгляд прерывисто прыгает по узорам на обоях, а после падает на печь, и она кажется выходом.
Внутри холодно и настолько тесно, что двигаться почти невозможно, однако собственная жизнь дорога, и Адольф упорно ползёт дальше. Труба кажется бесконечной, но в её конце мерцает слабый, будто призрачный свет. В нос бьёт запах горелой плоти, одежда и кожа пачкаются в пепле, а до спасительной двери по-прежнему остаётся бесконечно долгий путь.
В один момент опора исчезает, и мир вокруг резко обрывается. На место чувства невесомости приходит боль, в глазах двоится от удара. Потом Адольф видит маленький белый огонёк. Когда шум в голове стихает, рядом слышится детский плач, а тот самый огонёк оказывается ребёнком — десятилетним мальчиком с до боли знакомым лицом.
— Ганс, я здесь! — раздаётся из тьмы, оба поворачиваются на звук.
Тело цепенеет, а внутри что-то с треском ломается, когда Адольф видит себя. Счастливого себя, крепко обнимающего сына. Идеального себя. В груди становится больно.
— Ганс, не надо! — Тот будто не слышит, продолжая жаться к двойнику.
Адольф снова пытается позвать сына, но губы почти не двигаются. Запоздало он понимает, что совсем не может пошевелиться. Свет меркнет, и фигуры неуловимо искажаются. Темнота не позволяет увидеть, как именно.
— Ганс? — На едва слышный зов никто не откликается, а после перед глазами будто включают прожектор.
Адольф коротко вскрикивает и жмурится — бесполезно. Он вновь видит себя, однако теперь рядом стоит повзрослевший Ганс. Оба похожи, как две капли воды, и это заставляет ужаснуться: сын ни за что не должен был пойти по стопам отца. Адольф обещал себе его уберечь.
— Не узнаёшь своего мальчика? — Двойник довольно улыбается, и взгляд его безжизненно белых глаз на миг обретает искру.
— Это не Ганс! — сквозь боль шипит Адольф, из последних сил пытаясь подняться.
— Это то, кем я должен быть, — обрывает его юноша.
Ганс — но назвать этот образ именем сына получается с трудом — подходит ближе, сапогом переворачивает Адольфа на спину, как тряпичную куклу, и хладнокровно наступает ему на шею, перекрывая воздух. Хочется кричать, но сил хватает только на сдавленный хрип. Щёки жжёт от слёз.
— Почему ты отказался от идеала? — насмешливо звенит в ушах собственный голос, пока в глазах темнеет от невозможности дышать.
— Ты мог быть хозяином мира, мог быть новым Богом, — без каких-либо эмоций говорит Ганс. — Но ты предал Германию. Ты предал себя.
Неожиданно он исчезает, и Адольф остаётся наедине с двойником. Голос совсем не торопится возвращаться: на горло будто продолжает давить сапог. Остаётся только с ненавистью смотреть на себя из прошлого. Нет. Смотреть на Рейха.
— Тебе нет оправдания, — холодно произносит, кажется, сам воздух, и свои-чужие глаза вспыхивают красным.
И становится до невыносимости тихо, Адольф не слышит даже собственное дыхание, лишь чувствует, как сильно стучит в ушах кровь. Куда всё исчезло?
Ненавистный серый мундир снова сдавливает грудную клетку и явно норовит сломать рёбра, а воротник рубашки обхватывает шею подобно удавке. Попытки избавиться от формы тщетны, но Адольф не желает их прекращать, болезненно хрипит и царапает кожу в попытках содрать её вместе с тканью. Не выходит. Противный хруст оглушает и причиняет адскую боль, возвращая из горячечного сна в реальность.
Адольф рывком садится, жадно хватая ртом воздух. Лёгкие горят, будто наполненные раскалённым углём, но постепенно боль проходит и позволяет лечь обратно, укутавшись в одеяло. Пытаться уснуть после таких кошмаров бесполезно, зато есть время в очередной раз вспомнить о своих ошибках и поклясться не повторять их.
— Больше никогда, — шепчет он со всей уверенностью.