так повелось ещё с обучения в юэй: очако — одна из самых сильных людей, которых он когда-либо встречал.
ясное дело, он её за это очень уважал. ясное дело, влюбился он в неё не поэтому — история с его влюблённостью вообще всем вокруг кажется оскорбительно смешной. не соврать бы, случилось всё примерно так: на очередное ворчание катсуки по поводу уборки очако неожиданно рявкнула что-то осаждающее и требующее заткнуться (смелости у неё, конечно, хватило только потому, что рядом не было никого, кто бы заметил, что не такой уж она и божий одуванчик). в порыве раздражения она кинула — не левитировала! — в него подушкой, и катсуки от неожиданной подставы даже не сообразил, что ему чувствовать, поэтому запутался и вместо оглушающей ярости ощутил всеобъемлющее умиротворение.
где-то тогда он понял, что вот оно. он попал. переименовал её в своей голове из круглолицей в бесстрашную, в душевном порыве поделился этой историей с друзьями и понял, что друзей у него на самом деле нет — денки до сих пор иногда без повода начинает орать «очако, наступи на меня!» и заливаться в дурацком хохоте.
теперь он может видеть злую очако по утрам, когда помогает ей собираться на работу и подначивает всякой ерундой — и это, возможно, одни из лучших моментов в его жизни: когда она обещает попросить серо заклеить ему рот. катсуки вполне осознаёт, что его вкусы весьма специфичны, но действуйте, конечно, на свой страх и риск, если решите ему на это указать.
ясное дело, что он любит её любой. и когда она выдаёт запас такого отборного мата, что хочется даже взять что-то на важные переговоры, а причиной гнева послужила всего лишь неровная стрелка. и когда она смеётся так заливисто, что у неё потом болит живот, даже если смеётся она над его потугами выбрать из занавесок с черепами и занавесок с котами те, которые он действительно хочет купить. и когда эта дурища опять не замечает, что заболела, а потом долго пытается с ним спорить и всё-таки уйти на ночную смену. и когда пирожные у неё получаются не такими красивыми, как на картинке в интернете, и она глупо смущается, хотя её выпечка, катсуки голову готов на отсечение дать, в тысячу раз вкуснее.
катсуки мог бы сказать: и когда она тихо плачет, смотря в окно и почти не меняясь в лице, или когда воет в подушку, но дело в том, что корректней было бы сказать: он любил бы её и тогда тоже. потому что катсуки не видел её плачущей с тех же времён обучения в юэй.
замечает он это далеко не сразу и по чистой случайности: иида попадает в больницу с тяжёлой травмой ног, и, когда она возвращается с его палаты, глаза у неё опухшие. вид настолько непривычный, что катсуки даже не сразу понимает, в чём дело — когда они сидели в ожидании допуска, очако была само воплощение будды, периодически дремала, а если не дремала, то игралась с его пальцами на левой руке. не моргала часто, не прикрывала глаза, не смотрела в потолок, чтобы как-либо сдержать слёзы. а потом отгородилась от него дверью палаты и разревелась где-то на груди ииды.
становится обидно до желания что-нибудь взорвать. возможно, свою голову. возможно, весь их городок.
катсуки ограничивается простым вопросом дома: — тебе не грустно, что он больше не сможет использовать свою причуду?
очако смотрит на него, как на последнего долбоёба.
— мне для науки надо: ты всё ещё ничего не понимаешь в эмпатии или просто полагаешь, что я мразь бесчувственная?
— а мне для удовлетворения собственного любопытства: ты ссоры ищешь или какого тогда хрена изворачиваешь обыкновенный вопрос в какую-то поебень?
ссоры она, по словам, не ищет, но в итоге они всё равно ругаются. катсуки узнаёт, что он бестактный уёбок (ничего нового), очако сама с себя в ахуе, что всё равно его любит (он с ней солидарен) и что она плачет, когда ей плачется, и не плачет, когда ей не, так что хватит докапываться и бесить её. потом очако уходит спать, потому что ей завтра в утреннюю смену, а героям даже по состоянию здоровья с жутким недовольством дают выходные, что там говорить о моральной составляющей. катсуки остаётся со своими расшатанными нервами наедине — через несколько минут к нему присоединяется дюран дюран, чтобы драть свои когти о его колени и откровенно нарываться. если прислушаться, можно услышать из их спальни тихие злые всхлипы.
катсуки ставит чайник — кошка недовольно спрыгивает с его колен, но потом мстительно занимает его место, — потому что знает он эту дурищу, через несколько минут она придёт спросить, какого хуя он не идёт спать тоже, ссоры ссорами, а сон по расписанию. в итоге она, естественно, захочет выпить чая с молоком, раз уж зашла. и, может, заесть это всё мёдом, который у них уже почти закончился. его катсуки тоже вытаскивает из шкафа на всякий случай. как и молоко из холодильника.
так, собственно, и случается: как раз, когда закипает чайник, дюран дюран бежит к проёму двери, из которого очако полусонно ворчит: — ну и где ты? то, что я тебя бешу, ещё не повод всю ночь сидеть на кухне. о, это мне? как хорошо ты меня знаешь, можешь ещё сахара положить как обычно, четыре ложки? — она берёт рыжее чудовище в руки, нежно гладит его по спине, улыбается. никакого следа той очако, которая совсем недавно назвала его бестактным уёбком.
и той очако, которая недавно плакала у них в спальне, тоже.