у него болит голова — теперь это его обычное состояние. он, как и обычно, ложится спать в девять, и его организм тоже постепенно перестаёт функционировать к этому времени, но что-то постоянно идёт не так, и хуань никак не может сообразить, что именно. он чувствует себя так, будто перестал функционировать уже давным давно, внезапно и совсем не по плану — наверное, поэтому никто просто не смог понять, что произошло, и не вытащил сломанную шестерёнку из всеобщего механизма. хуань не может их винить, он сам не уверен, что правильно определит степень нанесённого ущерба.
может, его вообще нет, этого ущерба.
может быть, ему всего лишь кажется и на самом деле он в полном порядке.
может быть, он просто разленился и не хочет больше работать. глава цинхэ не, например, наоборот поднялся с колен, надо же кому-то опуститься вместо него.
хуань, как и обычно, ложится спать в девять вечера, а потом лежит с закрытыми, намертво слипшимися веками и пытается не вертеться — глупо уже в его-то возрасте. ему холодно или душно, ему мягко или слишком твёрдо, ему обязательно некомфортно. он пробует спать на боку, на спине, на животе, без подушки, но каждый раз на протяжении вечности смотрит в чёрную пустоту под веками. и старается не прислушиваться к своим собственным мыслям.
у него получается. в конце концов, лучше всего хуань умеет игнорировать то, что ему не нравится. или то, чего он боится. или всё на свете.
он просыпается в пять, разбуженный дядюшкой, либо ближе к восьми — но в любом случае он чувствует, будто мог бы проспать ещё одно столетие.
а потом он вертится вместе со всеобщим механизмом, потому что никто не давал ему право выпасть. если вовремя не заменить бракованную деталь, под угрозу становится и всё остальное — так же, как если этой детали не будет в принципе, — но хуань пытается сделать всё, что в его силах, чтобы всё было в порядке.
ему не кажется, что тут можно чем-то помочь.
ему кажется, что сил у него совсем нет.
теперь это его обычное состояние.
///
когда а-яо думает, что хуань не слышит, он зовёт его по-другому.
сичэнь-гэгэ.
солнышко моё золотое.
лучик мой ясный.
ненаглядный мой.
любовь моя.
хуань знает: когда он отводит взгляд, а-яо меняется. становится более нежным, более боязливым и более неуверенным. по крайней мере, хуаню так кажется.
когда а-яо думает, что хуань не замечает, он любит касаться его волос.
он всегда аккуратен в своих движениях, не сравнить с не хуайсаном, бросающимся в объятия только так. иногда хуань задумывается: откуда он такой выверенный, не имеющий в детстве достойного наставника? сколько упорства надо было иметь, чтобы не позволить миру загубить в себе все имеющиеся таланты?
за это упорство хуань безгранично его уважает.
они выбираются на стену, смотрят в сторону леса, в который их адепты ушли на охоту, и хуаню кажется, что лучшего способа отдохнуть и не придумаешь — у него всё ещё болит голова и трудно дышать из-за заживающего ребра (поэтому он и не пошёл на охоту с остальными, а а-яо любезно согласился составить ему компанию). следующее время — много времени, полтора-два часа — он слушает истории о цзинь лине. а-яо действительно готов разговаривать о нём когда угодно и сколько угодно времени, это по всему его лицу видно — прежняя выверенность и аккуратность на полшага отходят в сторону, давая возможность показаться гордости и обожанию.
хуань совсем легко гладит его по ладони — даже не так, просто водит пальцами по тыльной стороне с одной стороны в другую, — и не может оторвать от него глаз.
некоторые истории повторяются, и это так мило — хуань на все сто процентов уверен, что а-яо помнит, как уже рассказывал их, ведь а-яо всегда помнит непозволительно много, но он ничего не говорит и слушает снова, и снова, и снова, и ему трудно дышать, у него болит грудная клетка и иногда позвенивает в ушах, но ему так, серьёзно, ему так хорошо, как не было всю последнюю неделю, ему кажется, даже когда мир начнёт рушиться, он примет эту новость с радостью, если а-яо рядом будет рассказывать ему о своём племяннике.
редко, совсем изредка а-яо рассказывает что-то о своей матери — прощупывает почву, как дикий кот, мягкими лапами осторожно ступающий на незнакомую территорию. каждый раз он пугается и отступает, и хуань его не останавливает, потому что, ну, не будет же он настаивать.
но даже таких крупиц ему хватает, чтобы понять, что а-яо действительно любит свою семью.
///
когда ванцзи со своим мужем возвращается домой, хуань спрашивает у вэй усяня о том, что он думает по поводу а-яо, ещё раз. вэй усянь умеет прикладывать кусочки общего пазла так плотно друг к другу, что при взгляде даже представить не получается, что когда-то эти кусочки находились раздельно, вэй усянь в принципе очень понятный и понятливый собеседник.
ванцзи верил в него до конца, а хуань в а-яо — нет.
засомневался в самый последний момент.
в самый последний момент, когда тот действительно перестал пускать пыль ему в глаза, когда по собственному желанию снял с себя образ, в котором ходил столько, сколько хуань его помнит — хуань не смог увидеть его настоящего лица.
хуань смотрел на него в упор, а мысленно всё равно отвернулся.
потому что боялся, что его опять обманут.
потому что боялся, что увидит то, что ему не понравится.
потому что на самом деле все его мысли о том, как здорово было бы узнать яо полностью, увидеть его насквозь, а не только то, что тот не боится ему показывать — все эти благородные мысли были пустым звуком, мешком без какого-либо содержимого, товаром с незаслуженно завышенной ценой.
хуань поверил ему сначала — и в этом его ошибка.
хуань не поверил ему в конце — и в этом его вина.
ванцзи рассказал ему предположения, почему некоторые свидетели его преступлений остались живы, но лучше от этого, на самом деле, не стало. хуань провёл достаточно ночей, пялясь в чёрную пустоту, чтобы прийти к выводу, что были люди, которых даже при мнимой необходимости устранить а-яо попытался бы уберечь.
его почившая матушка.
цзинь лин.
лань хуань.
и что он сделал в знак признательности? — правильно, проткнул его собственным мечом. без колебаний. без даже малейшего сомнения. он думал, что поступает правильно — с точки зрения всех остальных, наверное, хуань действительно поступил правильно, он и сейчас, подключая голову, это понимает.
он до сих пор не может нормально разговаривать с не хуайсаном, и какое-то гадкое тёмное чувство внутри подсказывает ему, что тот не особенно этим обеспокоен.
оттолкнул его а-яо в последний момент — а зачем, спрашивается? был ли хуань против того, чтобы остаться с ним — даже если рядом постоянно будет происходить борьба лютых мертвецов? против ли он сейчас?
он очень сильно в этом сомневается.
— цзэу цзюнь? цзэу цзюнь, вы слушаете?
— конечно. спасибо, что поделился своими соображениями.
///
иногда ему кажется, что а-яо играет на гуцине лучше него. его память, его стремление освоить то, что он хочет, всё это всегда казалось хуаню чем-то удивительным, достойным восхищения.
он не понимает, почему другие это не замечают. в а-яо есть всё: доброжелательность, красота, целеустремлённость, стойкость, — и всё равно хуаню приходится одёргивать других, когда они наставляют на него ножи. фигурально, конечно.
у него есть всё, кроме положения в обществе — хуаню это никогда не казалось принципиальным, пока они не встретились.
ему многое не казалось принципиальным, пока они не встретились.
движения у а-яо плавные, пальцы — длинные, тонкие, с аккуратно подстриженными ногтями, — бегают по струнам так легко, как кролики в их ордене перебегают сад. когда он сосредотачивается, вечно приподнятые уголки губ наконец-то опускаются и его лицо кажется немного печальным.
он откладывает гуцинь, закончив. спрашивает: — как ты себя чувствуешь? хотя бы немного полегчало?
хуань хочет сказать: от одного взгляда на тебя мне легчает во много раз, — но вместо этого просто кивает и благодарит его.
ему хочется уткнуться в него и просидеть так весь день, закрыв глаза и не обращая внимания на пульсирующую боль в висках. чтобы рассказывать, как мило и как глупо ванцзи ведёт себя рядом с вэй усянем, чтобы слушать улыбку в голосе а-яо, которая там не для галочки, или его жалобы на очередное неуважительное отношение к себе (хуань потом постарается с ними поговорить), или просто трогать его, быть рядом и наслаждаться моментом.
— в последнее время ты выглядишь неважно. ты не высыпаешься? тебя что-то беспокоит? ты всегда можешь рассказать мне, ты же знаешь.
хуань улыбается: — да, я знаю, — и всё-таки обнимает его, утыкаясь лбом в плечо. просит: — просто позволь мне посидеть так.
а-яо смеётся: — смотри, уснёшь ещё, — и хуань чувствует, как чужие руки гладят его по спине, осторожно и немного неуверенно, из-за чего становится щекотно и бегут мурашки.
а-яо смеётся. хуань думает: смейся почаще, а-яо.
солнышко моё золотое.
лучик мой ясный.
ненаглядный мой.
любовь моя.
он совсем, совсем легонько касается губами чужой шеи, и в наказание перед ним разверзается привычная чёрная пустота.
хуань очень не хочет открывать глаза.