Путешествие воняло.

Антон понял это еще до того, как само путешествие началось — когда трясся в такси, которое мартовское солнце превратило в раскаленную камеру пыток, разящую потом, кожей и бензином. Расплачиваясь с водителем, который ни на секунду не умолкал, перекрикивая шипящее помехами и музыкой радио своей болтовней на адской смеси арабского и французского, которую не понял бы ни араб, ни француз, Антон думал только об одном — он ненавидел путешествовать. Он ненавидел путешествовать, но деньги любил чуть-чуть больше — и поэтому теперь, с чемоданами в руках, стоял в алжирском аэропорту Белого Дома и знакомился с людьми, за чьи жизни ему волей-неволей придется отвечать.

Компания собралась поистине разношерстная — и французы, и американцы, и чернокожие, и женщины, чернокожий американец — руководитель экспедиции, парочка британцев, выглядящая отвратительно богато и прилизанно для такой поездки, и угрюмый африканер, которого гордо представили бригадиром. Кто-то — один из французов — спросил, где его бригада, и получил в ответ раздраженное «ты и есть моя бригада, pielkop», после чего с ним практически никто не разговаривал.

Вглядываясь в лица, отпечатывающиеся в памяти скорее смутными цветными пятнами с такими же смутно звучащими именами, Антон пожалел, что не взял с собой записную книжку. То ли он плохо спал в последние дни, то ли на него так влияла жара, становившаяся все невыносимее с каждой минутой, но эти люди, их должности и имена не говорили Антону абсолютно ни о чем.

— Если бы какой-нибудь коммунист увидел нашу экспедицию, он бы обосрался от радости, — он не заметил, как оказался поодаль от остальной компании вместе с африканером. Невысокий, худощавый, но жилистый мужчина нервно дергал амулет в форме звериного клыка, то и дело грозясь оборвать тонкую веревочку.

— Почему?

— Да потому что, — он зло фыркнул. — Черные, немцы, французы, англичане. Вы вот…

— Из Швейцарии, — быстро ответил Антон.

— Швейцарец! — африканера, кажется, это даже позабавило. — Полный, мать его, интернационал.

— А вы? — Антон продолжал бросаться односложными репликами — единственным, на что была способна его голова, которая уже во всю ныла от жары и духоты.

— Леон де Врис. Из Южной Африки.

— Ах, да. Бригадир.

— Эксперт по горному делу! — огрызнулся де Врис. — Давайте я буду звать вас, — он взглянул на бирку на чемодане, — доктор Метцир, медбратом. Понравится?

— Называйте как хотите, оперировать я от этого не разучусь.

Как Антон выяснил позже, у африканера на все имелось свое мнение, которое он не стеснялся высказывать. Их самолет, винтокрылую красавицу «Кассандру», он нарек «ведром с болтами» сразу, как только увидел. Впрочем, с ним нельзя было не согласиться: с какой бы гордостью пилот, еще один француз, которого так нахваливал мистер Митчелл, ни рассказывал о «Касси», как он ласково ее называл, доверия самолет не вызывал никакого. Глядя, как винты вращаются под дуновением жаркого ветра, как солнечные лучи ползают по некрашеной стальной оболочке, на которой был нарисован красным только логотип «Трипл Краун», Антон думал только о том, сможет ли это чудо вообще взлететь.

Пессимизм Леона быстро распространился и на остальных: француз, спросивший его во время знакомства про бригаду, беспокойно смотрел на самолет и что-то говорил своей жене. Она же — симпатичная парижанка, судя по говору, — спокойно ему отвечала, но от нежности и ласки в ее голосе у Антона сводило зубы.

— Анастасия Трианон, — представилась она Леону. — Составительница чертежей. А это мой муж, Салим.

— Муж, значит, — де Врис зыркнул на него исподлобья. — Понятно.

Другая супружеская пара оказалась чуть лучше. Ева Риттер, геолог, отличалась суровым немецким характером и громким командным голосом, когда как ее муж Лукас обычно молча стоял рядом и спокойно улыбался. В отличие от Анастасии и Салима, они не позволяли себе телячьих нежностей на людях, хотя Антон все равно замечал, как она украдкой сжимала ладонь мужа в своей.

Антону нравилось наблюдать. Из всей экспедиции он знал только младшего Стерлинга, за которым ему было поручено следить тщательнее всего и за чье здоровье он теперь отвечал головой, и его ручную собачонку с непроизносимой фамилией и смазливым личиком. Об этом пареньке, который то и дело оглядывался вокруг с выражением легкой брезгливости, наниматель Антона отозвался коротко: он был бы очень рад, если бы приятель сына подхватил в пустыне какую-нибудь заразу, желательно, неизлечимую и заканчивающуюся летальным исходом. Разборки отца и сына Стерлингов его волновали меньше всего, и Антон тем более не собирался нарушать свою клятву ради того, чтобы богатенький, как сказал бы бригадир, pielkop проучил своего pielkop-а младшего.

Наблюдая за коллегами, он подмечал много интересных вещей. Как мелочи, вроде того, что мистер Митчелл вечно подписывает что-то на карточки с досье членов экспедиции, так и вещи посерьезнее. Тот же Леон де Врис вел себя мерзко со всеми, но с некоторыми — Салимом, проводником-суданцем, даже с Митчеллом, — практически не разговаривал и держался от них как можно дальше. Сам Салим, пусть и был до смерти напуган предстоящим полетом, за свою жену переживал куда больше: вечно спрашивал, как она себя чувствует, не устала ли, не боится. А Стерлинг-младший и его дружок… Прятались чуть получше, чем Ева Риттер, но все равно порывались взяться за руки. Экспедиция обещала быть очень, очень интересной.

«Кассандра» встретила их узким проходом между местами и пыльным запахом обивки. Стюардесса, миловидная девушка, бегло изъяснялась на английском, поэтому хотя бы трудностей перевода ни у кого не возникало. Она провела их в салон, проследила, как мужчины уложили на полки багаж, включавший в себя кучу чемоданов и четыре винтовки, которые, как все надеялись, никогда не пригодятся, и зачитала положенные инструкции. Антону досталось место у окна — разглядывая в иллюминатор серое крыло «Кассандры», он не заметил, как на соседнее кресло плюхнулся африканер.

— Умеешь оказывать первую помощь при крушении, док? — спросил он со невеселой ухмылкой. Антон смерил его усталым, тяжелым взглядом.

— Будем надеяться, она никому не понадобится.

— В каком смысле?

— В каком вам предпочтительнее, герр де Врис.

Леону потребовалось несколько мгновений, чтобы понять шутку, после чего он разразился смехом — лающим, хриплым и вымученным. Все в этом человеке отдавало цинизмом, злостью и пессимизмом — он выглядел так, будто всю свою жизнь, от этого путешествия до родного ЮАР, жил из-под палки, каждый день насильно заставляя себя открывать глаза и вставать с постели. Антон понимал его — но и полностью разделить настрой Леона де Вриса не мог. Жизнь, без сомнения, была полным дерьмом, но не стоила того, чтобы выражать презрение к ней на каждом шагу.

— Пристегните ремни, — раздался голос стюардессы. — Мы взлетаем.

Де Врис тяжело вздохнул, но препираться, к счастью, не стал. Антон молча пристегнулся и отвернулся, глядя в иллюминатор, как многотонная махина «Касси» разгоняется, разгоняется, мерно покачивая крылом, а затем — плавно, почти что невесомо отрывается от земли и устремляется ввысь, навстречу раскаленному небу, дрожащему под гнётом мартовского солнца. Путешествие, несомненно, воняло — но и захватывало дух не меньше, заставляя припасть к круглому окошку, наблюдая, как под крыльями самолета простирается Алжир с его кварталами и пыльными дорогами, чтобы вскоре раствориться в бесконечном море песка. Песок и небо — вот что осталось через четверть часа, когда самолет набрал высоту.

Кто-то за спиной Антона издал испуганный вздох, и по последовавшему ответу он понял, что этим кем-то был Салим. Его трусость была, безусловно, раздражающей, но, скорее всего, на твердой земле француз будет куда смелее. Наверняка он не единственный, кого вид бесконечной пустыни внизу бросает в дрожь — но все остальные, должно быть, боялись настолько, что не могли этого даже показать.

— Посмотри, док! — с насмешкой позвал Леон. — Весь трясусь от страха!

Антон хотел было ответить что-нибудь нейтральное, но их разговор услышала проходившая мимо стюардесса. Остановившись, девушка сцепила руки в замок, как будто собираясь с силами, чтобы заговорить. Она не поняла шутки. Определенно, не поняла.

— Принести вам одеяло? — спросила она со всей возможной для своей профессии искренностью. — Оно поможет унять дрожь.

Де Врис посмотрел на нее долгим недоумевающим взглядом. Люди на соседних местах — британцы и Митчелл со своей помощницей — притихли, ожидая развязки. Стюардесса не имела в виду ничего плохого, она действительно подумала, что Леону страшно и его трясет, и не настолько же он гнида, чтобы нагрубить ей! Антон приготовился, если что, одернуть своего соседа, но тот вдруг дернул головой, поджал губы и, смутившись, ответил:

— Мне не надо, — его голос звучал неожиданно спокойно и… любезно? — Предложите кому-нибудь другому.

— Как скажете, — стюардесса улыбнулась, словно и не заметив его неловкости. — Обращайтесь, если что-то будет нужно.

Она ушла вглубь салона, и Антону показалось, что на соседних местах раздались облегченные выдохи. Даже на его собственном лице, обычно каменном, промелькнуло подобие улыбки — заметив это, де Врис встрепенулся, и его лицу вернулось обычное раздраженное выражение.

— Весело? — спросил он с вызовом, дергаясь вперед, но под ледяным взглядом Антона слегка отпрянул назад.

— Вовсе нет.

Остаток полета прошел в тишине и спокойствии — приглушенные разговоры тонули в музыке, играющей через радиоприемник, а бригадир, откинувшись назад в кресле, прикрыл глаза. Вряд ли он спал — до посадки оставалось меньше получаса, и засыпать не было никакого смысла. Им предстояла дозаправка, которая продлится несколько часов как минимум, и, хоть Митчелл был радикально против, кто-нибудь из экспедиции точно выберется в город, чтобы размять ноги перед следующим полетом, который продлится куда дольше.

Наконец, Ясмин — так ее звали Стерлинг и Митчелл — снова встала в проходе, прося их занять свои места и пристегнуться. «Кассандра», накренившись слегка, заходила на посадку над Ин-Салахом — крохотным темным пятном, выросшим посреди бесконечной Сахары, которое медленно разрасталось, открывая взору крохотный для европейца городок, где между домами из песчаника росли поникшие от жары пальмы. Пятно стремительно приближалось, и, наконец, ударившись об землю, «Кассандра» приземлилась на короткую взлетную полосу. Пилот что-то говорил по громкой связи — Антон не слышал, борясь с подступившей тошнотой и гудящей головой. Короткое очарование полета испарилось, как вода под африканским солнцем, оставив после себя мерзкое послевкусие.

Салах встретил их ветром, который был еще жарче, чем в Алжире, и духотой, которую делал невыносимой песок, который то и дело норовил забиться в глаза, в рот и в одежду. Оставив «Касси» заправляться, экспедиция Митчелла, как она гордо значилась в документах, решила скрыться от жары в аэропорту — куда беднее и меньше, чем в столице. Рассевшись на жестких сиденьях, рядом с которыми в навязчивых цветастых горшках стояли вездесущие пальмы, доблестные исследователи Африки оглядывали друг друга, поначалу не решаясь заговорить, а после — разбиваясь на мелкие кружки. Таси и Хэнк о чем-то переговаривались на французском, посмеиваясь, супруги Риттеры сидели молча — Ева, положив голову на плечо мужу, смотрела вдаль. К своему удивлению, Антон уловил и тихий голос бригадира.

— Ясмин, верно? — спросил он. Стюардесса кивнула.

— А вы — Леон де Врис, — Ясмин улыбнулась. — Эксперт по горному делу.

— Да. Это я, — лицо африканера просветлело. Если бы она назвала его бригадиром, разговор пошел бы совсем по-другому.

— Подождите, — вклинилась вдруг Таси Трианон, взявшая в руки карандаш и альбом. — Сидите так, я вас зарисую. Останется на память.

— Не стоит! — Ясмин всплеснула руками и улыбнулась. Де Врис же, засмеявшись, по-дружески приобнял ее.

— Стоит!

— Леон, оставь Ясмин в покое! — прогремел Хэнк, но в его голосе не было ни капли серьезности.

— Все хорошо, мистер Митчелл. Пусть Таси нарисует меня и лучшую стюардессу в мире. Только нарисуй Ясмин красивой, понятно?!

— Понятно, — француженка засмеялась. — Сидите смирно.

Она что-то быстро черкала в альбоме, иногда поднимая глаза и прищуриваясь. Хэнк, сидевший рядом, заглядывал в рисунок, но ничего не говорил под руку — может, боялся получить карандашом в глаз. Наконец, спустя какое-то время, Таси развернула альбом, представив им портрет обнимающихся Леона и Ясмин — и сидящего рядом задумавшегося Антона.

— Простите, доктор Метцир, — улыбнулась она. — Вы случайно попали в кадр.

— В следующий раз буду осторожнее, — Антон усмехнулся — случайно. Простая картинка почему-то вызвала в нем смутные теплые чувства, давно забытые. Он вглядывался в собственные черты и как будто не узнавал этого человека — не потому, что Анастасия Трианон плохо рисовала, наоборот. На ее рисунке он выглядел слишком спокойно и умиротворенно, как и Леон де Врис, обычно угрюмый, улыбался неожиданно весело.

Им предстоял долгий путь до Французского Судана — и он обещал быть очень, очень интересным.