Джинн никогда не любит стучать в двери. Даже если придётся ждать у порога целые сутки - иногда хочется и подождать, а не смелеть, отдёргивая несколько звонких стуков костяшкой указательного пальца.
За закрытой дверью, после лёгкого антуража, виден зал собраний. Лица этих уставших жизнью рыцарей сливаются в одну серую массу звериной ответственности, долга и заработка. Приходится вещать, говорить всему штабу.
За закрытой дверью могут оказаться и родственники какого-нибудь мелкого сослуживца, погибшего в бою после очередного нападения из леса. И пока оплакивание уже не вселяет ужас в душу, приходится собраться и говорить им.
За закрытой дверью может быть всё что угодно. На то она и закрыта. Запретна.
О запретах приходится говорить.
Джинн всё же прокашливается, поправляя уже выровненный воротник, и стучит. Девушка тихо отпускает ручку, отворяет дверь, прижимаясь к стене. В первое время, мрак - частый посредник в экспедициях и вылазках, как самый верный и услужливый компаньон. Сейчас же мрак сутью своей бесполезен и лишь убивает.
За закрытой дверью весь тот пламенный и рыжий ужас, которого не хватало.
Рыцарские руки тянутся к чужой спине и прижимают тепло ближе; Джинн пошатывается на месте, делая отступ. Взгляд гуляет по резному полу, по извилистой и непостоянной тени лампы, горение которой устраивает настоящую игру теней и стихии.
В ответ не слышно ничего: не поднимая взгляда, Гуннхильдр отрешённо глядит в пол, щекой чувствуя напряжение мышц даже через ткань.
В этот рабочий кабинет входить всегда страшно и, в одиночку, неприятно. Этот кабинет веет своей темнотой и смертью. И не потому, что на стене висит портрет покойного Рагнвиндра-старшего; не потому, что от мужчины впереди бесвольно тянет смертоносной гарью и кровью, а его тёмная рубашка отрывает от всего мира своей шершавостью.
– Ты вернулась. – Его негромкий величественный голос окликает самые потерянные низы, приятно согревая.
Джинн Гуннхильдр может отдохнуть.
Джинн держит уставший серый взгляд, когда тот разворачивается и смотрит прямо на неё. Глаза как пламя. Всё красное мирское, до жути пугающее, обязательно будет связано с Дилюком.
Дилюк похож на горячую кровь - вяжет мысли со своей великой местью, каждый раз вспоминая тот злополучный день и своё обеднение - снов сие сюжета снится слишком много, что не каждый раз Джинн удаётся стереть ночами все слёзы с покрасневших щёк. Дилюк напоминает королевский бархат - такой же прекрасный, качественный, - тут бы сам поспорил с такими восхвалениями, - такой же крепкий и мягкий одновременно.
Просто невероятный?
– Как прошёл день? – Интонация его восходит куда-то выше. – Ты сегодня даже рано.
Скорее, притягательный.
Он тёмный-тёмный, как ночь, как яркость в этой комнате. От броский как огонь, восходя в таких же желаниях к низким облакам и небу. Руками осторожно гладит чужие плечи, заставляя, наконец, нормально задышать.
Настольная лампа издаёт тихие рабочие трески, согревая. Даже пыльный ковёр под ногами стал мягким оплотом в этом маленьком мире темноты и тайн. Там, где нет грязных мечей и разбитых годами лат на выжженой траве.
О да, они потерялись.
Рагнвиндр аккуратно обнимает худые плечи, прижимая с такой же силой, как обнимают и его. Это ответ.
– Тебе нужен отдых, Джинн.
За закрытой дверью не страшно. За ней исчезает этот ёмкий страх, рассеиваясь где-то ещё у входа, как только один взгляд встречается с другим. Дилюк, всё же, никогда не оборачивается. Оставляя могучий произвол на стук двери. Смешно.
Рагнвиндр крутит девушку в объятиях, ни говоря ни слова. И нисколько не странно, что он такой живой: никогда не поздно учиться проявлять эмоции. Особенно, когда эмоциональной поддержки ищет твой партнёр.
– Джинн... Джинн! - Зовёт тот, закрепляясь намертво руками на чужой талии. Ближе к себе. – Нужен покой. И Уют.
Рыцарь мотает головой, жмурится в мужскую грудь, издавая тихий опровергающий стон. Ноги дальше не идут. Тело болит и падёт сразу же, как голова коснётся подушки. Опасно. Самая настоящая тревога и красный флаг.
– Ещё немного... так. Ладно?
Они стоят, долго и мучительно стоят. Ей - хорошо. Ему - стыдно за неприбранность, за несоответствие титулу и жизни. Можно ли когда-нибудь стать достойным такой прекрасной женщины? Он боится... ухватить, но не удержать. Смысла почти что нет. И этого смысла горестно не хватит. Жить одному.
Как славно, что старый пыльный кабинет стал тем востребованным местечком, будто как на поле боя есть просвет в виде неразрушенной колонны или куска стены.
Вечером, однако, нужно лишь такое.
Ох, нет. Местечком стал сам Дилюк. Дилюк из тьмы, из пепла и гари, из сожжённых писем, из запаха вина и дубовой барной стойки, из сладкого винограда, из бархата и рубина, из самого масштабного возгорания где-то в сердце, со своими распростёртыми руками.
– Люк. Этого хватит нам двоим.
Джинн никогда не любит стучать в двери. Даже если придётся ждать у порога целые сутки - иногда хочется и подождать, а не смелеть, отдёргивая несколько звонких стуков костяшкой указательного пальца.
За закрытой дверью, после лёгкого антуража, виден зал собраний. Лица этих уставших жизнью рыцарей сливаются в одну серую массу звериной ответственности, долга и заработка. Приходится вещать, говорить всему штабу.
За закрытой дверью могут оказаться и родственники какого-нибудь мелкого сослуживца, погибшего в бою после очередного нападения из леса. И пока оплакивание уже не вселяет ужас в душу, приходится собраться и говорить им.
За закрытой дверью может быть всё что угодно. На то она и закрыта. Запретна.
О запретах приходится говорить.
Джинн всё же прокашливается, поправляя уже выровненный воротник, и стучит. Девушка тихо отпускает ручку, отворяет дверь, прижимаясь к стене. В первое время, мрак - частый посредник в экспедициях и вылазках, как самый верный и услужливый компаньон. Сейчас же мрак сутью своей бесполезен и лишь убивает.
За закрытой дверью весь тот пламенный и рыжий ужас, которого не хватало.
Рыцарские руки тянутся к чужой спине и прижимают тепло ближе; Джинн пошатывается на месте, делая отступ. Взгляд гуляет по резному полу, по извилистой и непостоянной тени лампы, горение которой устраивает настоящую игру теней и стихии.
В ответ не слышно ничего: не поднимая взгляда, Гуннхильдр отрешённо глядит в пол, щекой чувствуя напряжение мышц даже через ткань.
В этот рабочий кабинет входить всегда страшно и, в одиночку, неприятно. Этот кабинет веет своей темнотой и смертью. И не потому, что на стене висит портрет покойного Рагнвиндра-старшего; не потому, что от мужчины впереди бесвольно тянет смертоносной гарью и кровью, а его тёмная рубашка отрывает от всего мира своей шершавостью.
– Ты вернулась. – Его негромкий величественный голос окликает самые потерянные низы, приятно согревая.
Джинн Гуннхильдр может отдохнуть.
Джинн держит уставший серый взгляд, когда тот разворачивается и смотрит прямо на неё. Глаза как пламя. Всё красное мирское, до жути пугающее, обязательно будет связано с Дилюком.
Дилюк похож на горячую кровь - вяжет мысли со своей великой местью, каждый раз вспоминая тот злополучный день и своё обеднение - снов сие сюжета снится слишком много, что не каждый раз Джинн удаётся стереть ночами все слёзы с покрасневших щёк. Дилюк напоминает королевский бархат - такой же прекрасный, качественный, - тут бы сам поспорил с такими восхвалениями, - такой же крепкий и мягкий одновременно.
Просто невероятный?
– Как прошёл день? – Интонация его восходит куда-то выше. – Ты сегодня даже рано.
Скорее, притягательный.
Он тёмный-тёмный, как ночь, как яркость в этой комнате. От броский как огонь, восходя в таких же желаниях к низким облакам и небу. Руками осторожно гладит чужие плечи, заставляя, наконец, нормально задышать.
Настольная лампа издаёт тихие рабочие трески, согревая. Даже пыльный ковёр под ногами стал мягким оплотом в этом маленьком мире темноты и тайн. Там, где нет грязных мечей и разбитых годами лат на выжженой траве.
О да, они потерялись.
Рагнвиндр аккуратно обнимает худые плечи, прижимая с такой же силой, как обнимают и его. Это ответ.
– Тебе нужен отдых, Джинн.
За закрытой дверью не страшно. За ней исчезает этот ёмкий страх, рассеиваясь где-то ещё у входа, как только один взгляд встречается с другим. Дилюк, всё же, никогда не оборачивается. Оставляя могучий произвол на стук двери. Смешно.
Рагнвиндр крутит девушку в объятиях, ни говоря ни слова. И нисколько не странно, что он такой живой: никогда не поздно учиться проявлять эмоции. Особенно, когда эмоциональной поддержки ищет твой партнёр.
– Джинн... Джинн! - Зовёт тот, закрепляясь намертво руками на чужой талии. Ближе к себе. – Нужен покой. И Уют.
Рыцарь мотает головой, жмурится в мужскую грудь, издавая тихий опровергающий стон. Ноги дальше не идут. Тело болит и падёт сразу же, как голова коснётся подушки. Опасно. Самая настоящая тревога и красный флаг.
– Ещё немного... так. Ладно?
Они стоят, долго и мучительно стоят. Ей - хорошо. Ему - стыдно за неприбранность, за несоответствие титулу и жизни. Можно ли когда-нибудь стать достойным такой прекрасной женщины? Он боится... ухватить, но не удержать. Смысла почти что нет. И этого смысла горестно не хватит. Жить одному.
Как славно, что старый пыльный кабинет стал тем востребованным местечком, будто как на поле боя есть просвет в виде неразрушенной колонны или куска стены.
Вечером, однако, нужно лишь такое.
Ох, нет. Местечком стал сам Дилюк. Дилюк из тьмы, из пепла и гари, из сожжённых писем, из запаха вина и дубовой барной стойки, из сладкого винограда, из бархата и рубина, из самого масштабного возгорания где-то в сердце, со своими распростёртыми руками.
– Люк. Этого хватит нам двоим.