хэ тянь звонит ему в пять утра — и на данный момент гуань уже воспринимает это, как что-то привычное.
— зайчик мой, — слышится в трубку неровным голосом. — солнышко моё.
гуань уже даже не злится.
— что? — спрашивает он сонно.
— я тебя разбудил?
— да.
— прости пожалуйста, — хэ тянь говорит невнятно, но гуань просто слишком хорошо знает, что он обычно говорит. — прости меня.
на фоне слышится отдалённый шум голосов, и гуаню становится как-то немного спокойнее. он не один.
— хорошо, — просто отвечает гуань. — тебе что-то было нужно?
— просто хотелось услышать твой голос. я, наверное, мешаю тебе. пока.
хэ тянь сбрасывает.
гуань ложится спать дальше.
на данном этапе это уже не мешает ему спокойно спать.
\\\
он возвращается с работы, и хэ тянь сидит в его квартире. годы идут, а самодовольство и напыщенность всё равно так и искрятся вокруг него. на кухонном столе гуань замечает пакет из доставки — по размеру коробки похоже на пиццу.
— малыш мо, скучал?
хэ тянь улыбается с долей ехидства и пакостливости. с почти незаметной долей надежды и опаски — это в нём различать гуань научился два-три года назад. догадывался и раньше, но просто не позволял себе поверить. не хотел, если точнее.
так же, как не хочет потакать его надеждам сейчас.
— нет, — он вешает спортивную сумку на крючок рядом с курткой и понимает, что давно он не говорил настолько чистую правду.
— посмотрим фильм? я принёс пиццу, — хэ тянь достаёт его ноутбук, вводит все пароли, заходит в каталог. — экшн, мелодрама, боевик, триллер, драма? что ты хочешь?
— а что ты хочешь? главное, не включай мелодраму, я не выдержу твоих комментариев на протяжении получаса.
— я стараюсь тебя развлекать, и так ты на это отвечаешь, — хэ тянь вздыхает и щёлкает мышкой пару раз. — первым попался боевик.
— значит, давай боевик.
они садятся на пол, опираются спиной на кровать и включают фильм. хэ тянь кладёт голову ему на плечо, обнимая. гуань кладёт пиццу сбоку от себя, протягивает один кусок хэ тяню, берёт один себе. фильм оказывается скучный и неправдоподобный — будто хэ тянь выбирал из фильмов с самым ужасным рейтингом. изрезанная рука в фильме никогда не сравнится с изрезанной рукой хэ тяня, когда они были в школе. избитый главный герой не выглядит так хреново, как себя ощущал гуань, когда шэ ли решил сжечь его сумку к херам. сразу видно, что режиссёр, оператор или художники, или кто вообще отвечает за красочность кадра, жизни толком не повидали.
— дерьмовый фильм, правда? — спрашивает хэ тянь, поворачиваясь к нему ещё сильнее. гуань кивает. — слушай, я тут недавно листал списки звонков. я случайно не звонил тебе вчера?
— ага, спрашивал, какой стиральный порошок лучше купить.
— а кроме этого? где-то ближе к пяти утра?
— в пять утра я обычно сплю, откуда мне знать.
— окей. в любом случае, прости.
— за что?
— на всякий случай. я постоянно как-то перед тобой провиняюсь.
хэ тянь поворачивается к нему полностью и упирается лбом ему в плечо. волосы у него как обычно мягкие, к ним приятно прикасаться.
— хорошо, — просто отвечает гуань.
в последнее время у него складывается ощущение, что сказать ему больше и нечего.
\\\
у них есть дубликаты ключей и пароли от техники друг друга. остались ещё со времён, когда они были вместе — а потом гуаню не захотелось что-то менять, может пригодиться, всё-таки.
хэ тянь заходит к нему примерно раз в месяц, не предупреждая. они смотрят какие-то идиотские фильмы, играют в идиотские игры, читают смешные комиксы, иногда выползают в город, чтобы развлечься уже там.
гуань с момента их расставания не заходил к нему никогда.
ладно, был один раз — когда хэ тянь в очередной раз позвонил ему и сказал, что очень хочет его увидеть. он звучал до физической боли грустно, и гуань подорвался как идиот, поехал к нему, вызвав такси. они разговаривали о всякой ерунде до утра, вспоминали школьные годы, рассказывали, как у них дела, как они себя чувствуют. гуань тогда узнал то, о чём догадывался всё это время — хэ тянь чувствует себя плохо. постоянно.
они пили горячий шоколад, сидя на кухне, соприкасались пальцами, и атмосфера вокруг была такой эмоционально интимной, что навевала некоторого рода ностальгию.
потом гуань уснул на кухонном столе, а проснулся уже на кровати хэ тяня, обнимающий дакимакуру. хэ тянь когда-то давно купил её специально для него, выведя тогда гуаня до смущённого бешенства, а потом закинул в шкаф и больше никогда, наверное, не доставал.
хэ тяня в квартире уже не было. они вообще потом никак не связывались два месяца. гуань писал ему иногда на всякий случай, и ответы хэ тяня были реже и короче, чем обычно. гуань, сопоставив некоторые факты и понимание того, что не мог он никак хэ тяня обидеть, пришёл к выводу, что хэ тяню было просто стыдно перед ним показываться. в конце концов, он никогда много не пил и не курил шмаль, когда гуань был рядом. гуань вообще заметил это лишь спустя полгода после начала, настолько хэ тянь старался не дать этому его коснуться.
тогда, когда он только об этом узнал, он дико переживал. устраивал скандалы, истерики, пытался что-то придумать, как-то ему помочь. в ответ хэ тянь только становился дальше, как будто перед гуанем захлопывалась очередная дверца, которая вела к сердцу хэ тяня. как будто луковица, которой стало жарко и которая когда-то сняла перед ним все свои слои, почувствовала зиму и оделась обратно. и гуань как-то рефлекторно начал закрываться в ответ.
он устал раньше, чем у него получилось что-то сделать.
поэтому у него остаётся осадок каждый раз, когда они видятся — всё-таки, знаете, это немного больно: смотреть на человека, которого ты когда-то любил, и видеть, как ему плохо. чувствовать, что ты ничего не можешь с этим сделать. гуань вообще не любит чувствовать, что что-то ему неподвластно — теряется ощущение безопасности.
иногда он думает о том, чтобы не видеть этого придурка в своей жизни больше вообще никогда, но эта мысль кажется ему ещё более неприятной, и из двух зол он выбирает меньшее, хотя и, наверное, не самое правильное.
поэтому он больше не едет к нему, когда хэ тянь звонит. поэтому он не читает сообщения до того, как хэ тянь удалит их или напишет что-то вроде: ты что, специально игноришь? — и какой-нибудь дурацкий мем, что угодно, что покажет, что он трезв.
в школе ему доставляло удовольствие вызывать у него чувство вины, каким-то образом доносить мысль: прикинь, вот настолько ты хуёвый, а я, такой хороший, всё равно тебя терплю. хэ тянь всегда пытался как-то загладить свою вину, вёл себя менее раздражающе, помогал с учёбой, покупал продукты для ужина.
в этом плане ничего особо не изменилось: когда хэ тянь чувствует себя виноватым, он пытается загладить свою вину и пропадает с радаров на определённое время. что-то вроде “отдохни от меня, ты наверняка устал”.
не то чтобы он оказывается неправ, но удовольствия гуаню это больше не приносит.
хотя они теперь не в тех отношениях, чтобы гуань тратил время на его поиски.
\\\
они сидят в картинной галерее, окружённые картинами маринистов, и хэ тянь говорит: — мы могли просто пойти кататься на яхте, если ты хотел посмотреть на море.
— там много посторонних людей.
— здесь тоже много посторонних людей.
— ой, отстань, — ворчит гуань, проводя ладонью по его руке. привычный, выточенный с годами жест.
он не станет говорить ему, что хэ тянь, выглядывающий за бортики яхты на плещущиеся волны, это пугающее зрелище.
хэ тянь фыркает, переводя взгляд на картины. останавливается на каждой по меньшей мере на полминуты.
удивительно, думает гуань. раньше всё было наоборот — это хэ тянь постоянно на него смотрел, а гуань любовался чем-то ещё. хотя не то чтобы это сильно поменялось, скорее сегодня исключительный случай.
волны на картине в основном стабильно куда-то несутся — разбиваются о скалы, угрожающе нависают над кораблями, на одной из десяти картин ведя себя спокойно. гуань смотрит — белая гладь морской пены, зловещие зелёные оттенки, яркое, тёплое, оранжевое солнце. это странным образом успокаивает, когда ты смотришь на картину, которая больше тебя в объёме. он останавливается возле той, в которой нет ничего, кроме волн, солнца и песка — ни кораблей, ни скал и камней или зданий. просто вода, которую куда-то несёт.
хэ тянь встаёт слева от него, гуань замечает это боковым зрением. смотрит на картину тоже.
иногда хочется вскрыть хэ тяню бошку, просто чтобы посмотреть, что же такое творится у него в голове.
но, размышляя об этом секундой больше, гуань приходит к выводу, что не хочет об этом знать.
они стоят непозволительно близко для так называемых бывших — так, что гуань чувствует, какая у хэ тяня тёплая рука. так, что хэ тянь почти незаметным, аккуратным движением дотрагивается до его пальцев своими, просит разрешения — и гуань не берёт его за руку, но легонько переплетает их пальцы с внешних сторон.
быть рядом с хэ тянем — это что-то о тёплой, старой привязанности. гуань всё никак не может переучить своё тело чувствовать такой комфорт, такую расслабленность, когда он рядом. у него нет серьёзных на то поводов — хэ тянь давно уже не причиняет ему никакого вреда.
не так просто выбросить всё это из себя на помойку — то время, когда хэ тянь пришёл забирать его с вечеринки, и гуань, пьяный в дрова, сказал ему, что никуда с ним не пойдёт, потому что он должен дождаться своего парня. когда гуань проснулся в восемь утра от громких звуков за окном, потому что хэ тянь решил спеть ему серенаду на гитаре — господи, как же он отвратительно пел.
гуань не может выскрести это из себя: хэ тянь имел дурную привычку трепать всех по волосам, и доводил его тем, что постоянно проводил ладонью по его бритым вискам и затылку, паскудно улыбаясь. в то время гуань отрицал это всеми возможными правдами и неправдами, но сейчас он уже спокойно это признаёт — ему нравилось спать с ним в обнимку. тогда он всегда старался проснуться раньше, чтобы хэ тянь ничего не узнал, но сейчас он понимает, что этот уёбок знал всё с самого начала и самодовольно наблюдал за его метаниями.
хэ тянь рядом с ним смотрит на картину, внимательно двигая взглядом по всему её периметру. у него не так часто бывает настолько живой взгляд. гуань видел это слишком много раз — как хэ тянь поворачивался к нему, и глаза у него были настолько мёртвые, что всё внутри пробивало холодом. одного мгновения было достаточно, чтобы всё вернулось в норму, но это всё равно накладывало свой след, наводило на мысли.
они расстались, когда у гуаня уже даже не осталось сил злиться на него. когда он настолько загрузил себя тем, чтобы как-то вытащить хэ тяня из его херового состояния, что ему самому начало становиться так же плохо. когда хэ тянь это заметил и стал выглядеть ещё хуже.
они расставались два раза — первый был, когда хэ тянь позвонил ему, снова не в себе, и сказал: “тебе со мной очень плохо, так что давай прекратим”. это, конечно, не дословная цитата, у гуаня ушло намного больше времени, чтобы построить с ним какой-то более-менее осмысленный диалог, а не просто слушать все ласковые прозвища, которые хэ тянь был способен ему дать. второй раз они расстались на следующий день — гуань просто решил удостовериться, чтобы хэ тянь действительно помнил о том, что это конец.
хэ тянь не начал спорить и закатывать скандал — они оба к тому моменту были высушены досуха, и, как гуань перестал ругаться с ним по каждому поводу и без, так и хэ тянь перестал цепляться за него так навязчиво.
это не было так, будто ему ампутировали заражённую конечность. скорее — строго наказали пользоваться ей не более определённого количества раз, чтобы всё не стало ещё хуже.
так что они держат дистанцию. видятся не чаще двух раз в месяц, и хэ тянь не цепляется за него, а гуань прекращает остро реагировать на всё, что он делает. не подумайте, не потому, что он всё ещё не восстановил себя, просто расхотелось тратить свои ресурсы.
быть рядом с хэ тянем — это что-то о жалости. это было второй причиной, почему гуань решил с ним расстаться: сложно любить человека, когда жалость вытесняет собой всё остальное.
было бы это наоборот, и они бы давно уже оборвали все связи. узнал бы гуань, что хэ тянь его жалеет — он бы как минимум двинул ему пару раз в челюсть. как максимум — удалил все его контакты без возможности реабилитироваться в его глазах.
но, вероятно, хэ тянь более толерантен к отношению окружающих и снова довольствуется тем, что дают. это уже вне полномочий гуаня.
он поворачивает голову, замечая, что хэ тянь снова бесстыдно смотрит на него в упор.
— чего? — спрашивает гуань. пристальный взгляд давно уже не вызывает у него дискомфорт.
— просто навевает воспоминания, — отвечает хэ тянь, проводя большим пальцем по его. — я тут подумал, смотреть на картины действительно прикольно. расслабляет. а ещё наводит на мысли, что вода в итоге смывает всё: время, чувства, воспоминания.
— о боже мой, — гуань нервно проводит свободной ладонью по волосам, закатывая глаза. — нашёлся мне драматург.
— вот ты так говоришь, малыш мо, — смеётся хэ тянь. — а сам наверняка думал о чём-то похожем, — он привычным жестом бодает его головой.
гуань ворчит: — эй, ты опять за старое! — и осторожно отодвигает его правой рукой. фыркает, ощущая ностальгию.
они попрощаются сегодня, а потом не увидятся ещё недели три, и он будет в порядке. хэ тянь — тут уже вопросы, но гуаню больше не интересно волноваться об этом. хэ тянь будет спрашивать у гуаня, что лучше съесть на завтрак, гуань будет скидывать ему фото бродячих псов и подписывать “это ты”. теперь они живут так.
потом хэ тянь позвонит ему в три часа ночи и будет очень много извиняться, спрашивать, хорошо ли он себя чувствует. может быть, говорить, как ему плохо. он будет сыпать кучей ласковых прозвищ, которыми никогда его не называет, “моё сокровище”, “хороший мой”, “солнышко моё”, будет спрашивать, не отвлекает ли он его, извинится ещё раз. на прощание он кинет что–нибудь в роде “я люблю тебя” или “я скучаю по тебе”, и гуань будет лежать в своей кровати, сонный, слушать всё это и убеждать себя в том, что он ничего не чувствует.
а может, он вообще не поднимет трубку. кто знает.