в рио солнечно даже зимой, в конце июня.
шоё, пробыв здесь достаточно долго, уже не задумывается об этом — вспоминает лишь, когда кенма выходит из самолёта, поднимает тёмные очки, морщится и опускает их обратно.
— хорошо, что ты летнее дитя, — из вещей у него: сумка с ноутбуком да увесистый рюкзак на спине. шоё порывается забрать хотя бы сумку, но кенма не отпускает. только переплетает их пальцы у ручки — кончики пальцев у него прохладные; это ненадолго. — в феврале ты бы встречал недовольную вонючую лужу, интересный опыт на день рождения, скажи? такую мою ипостась ты ещё не видел.
— слушай, — шоё представляет это, ему даже стараться не нужно: вот по ступенькам тянется злобная жижа, плюётся на всё ядом и недовольно пытается сбежать в тень. ворчит, что это ни черта не помогает и что она стремительно теряет эйчпи, колдует заклинания для призыва затмения. шоё хохочет в голос и спрашивает: — прилетишь встречать новый год?
кенма поворачивается к нему, смотрит недовольно несколько секунд, а потом поднимает очки, видимо, посчитав, что шоё недостаточно хорошо прочувствовал, насколько сильно преданным кенма себя чувствует, и смотрит уже так. на солнце золотой ободок вокруг его зрачков светится особенно ярко.
— ты будешь встречать его один, я не доживу.
— но у тебя девять жизней.
— буду терять одну каждый день.
— приедь тридцатого числа.
— буду терять одну каждый час.
— кенма!
— шоё, давай я просто куплю тебе билеты в токио.
пальцы у кенмы согреваются. он разглядывает улицы пару секунд, но довольно быстро теряет интерес. поворачивается к нему.
пальцы у кенмы тёплые, ободок на безымянном пальце — почти горячий. шоё уводит их правее, в парк, где больше возможности попасть в тень. кенма тянет его на себя, присаживаясь у ствола дерева, и следующие полчаса они сидят в обнимку в прохладе, и вокруг них в клумбах цветёт шалфей, и кенма так хорошо смотрится на его фоне: ему идёт красный, ему идёт небрежный пучок, в который он собрал свои волосы, рваные джинсы, в прорези которых видно острые колени.
— у меня самый красивый муж на этой планете, — говорит хината, наматывая на палец выбившиеся из пучка пряди на затылке кенмы. кенма улыбается и щурится — по хищному так, ни разу не от света. шоё чувствует, как жилка на шее кенмы барабанит по его большому пальцу, как кенма касается его открытых лопаток и царапает их: не сильно, но приятно. как притягивает ближе, и шоё смотрит на его шею и думает: поцеловать или укусить? — и шумно выдыхает, когда кенма прикусывает его за ухо. у него самый красивый муж на этой планете. самая красивая хтонь.
они уходят домой, только когда солнце садится. шоё заваривает себе кофе, чтобы провести ещё немного времени вместе, но кенма забирает у него чашку, говорит “спасибо” и “иди спи, солнце, не ломай режим”, и шоё забирается под одеяло, поворачивается на бок и долго смотрит, как кенма сосредоточено клацает клавишами, почти не освещаемый экраном ноутбука — то ли работает, то ли пишет курсовую. мышки под рукой шоё не замечает, хотя он более, чем уверен, что её кенма тоже взял с собой.
он просыпается и видит закрытый ноутбук на столе, наушники рядом и рубашку, висящую на стуле. кенма находится на кухне, стоящий у плиты и готовящий омурайсу — начинки в омлетах получается слишком много и на тарелках они разваливаются. кенма невозмутимо отрезает половину одного омлета и перекладывает на тарелку с другим, рассыпая немного риса на стол. желает приятного аппетита.
он провожает его на пробежку, целует на прощание и только тогда — шоё надеется — наконец-то уходит спать.
солнце с утра особенно слепит глаза, наворачиваются слёзы. шоё промаргивается и достаёт наушники.
телефон выйдет из состояния сна только через два часа, но счётчик уведомлений уже показывает внушительные цифры. видимо, из-за нового фото в инстаграме — шоё уговаривал кенму перестать прятаться, но тот упрямо сидел у него за спиной, обхватив руками и ногами, и выглядывал только одними глазами. шоё отводил голову — и кенма следовал за ним; шоё отодвигал камеру — и кенма подстраивался так, чтобы его всё равно не было видно. шоё в итоге сдался — не залезать же на него, прижав к траве, чтобы не смог никуда выползти. он представляет это на секунду: разметавшиеся по земле волосы, на которые через прорези в листве падает свет, открытый ворот, бледная кожа. глаза — светятся даже в тени. нет, такое нельзя фотографировать, нельзя, чтобы такое видел кто-то ещё. да и не передашь это всё в фотографии.
так что выложил шоё кадр, на котором он выглядывает из-за нижней границы, а ещё выше из-за него выглядывает кенма. всё остальное место — половину фото — занимает фон: цветы, случайный прохожий. зелёный, зелёный, зелёный. хорошая получилась фотография.
как-то атсуму скинул ему видео с кучей восклицательных знаков: они тогда были на вокзале, и шоё спал у кенмы на плече. ничего примечательного: просто кенма, сидящий в телефоне, и переложивший шоё к себе на колени. просто кенма, убирающий ему волосы с лица и улыбающийся — шоё не знал даже, что когда кенма на него смотрит, это выглядит так . на фоне атсуму драматично шептал “как вы смеете! на глазах у одинокого человека!”, и это видео хранится у шоё в отдельной папке, скопированное в облачное хранилище — чтобы никогда-никогда не потерять. кенма не знает про это видео, и, возможно, атсуму не жить, если кенма узнает. так что для всеобщего блага шоё хранит этот секрет.
атсуму звонит ему, жалуется на ветер (он всегда, всегда звонит в одно и то же время дня, когда шоё уходит на пробежку, и жалуется на ветер), говорит, что у него мало времени, всё, пока, хорошо отпразднуйте, рад, что ты жив-здоров, приезжай на новый год.
шоё смеётся и возвращается домой, собраться на тренировку. все нужные вещи он специально вытащил в гостиную, чтобы не будить кенму, но тот всё равно каким-то образом просыпается, выползает из спальни и спрашивает, когда он вернётся, а потом шарится в телефоне — на секунду из него доносится несколько разных мелодий будильника.
они не виделись всего полтора месяца. они не виделись целые полтора месяца, и, когда в горле образуется ком, шоё признаёт, что это не солнце, ему действительно хочется плакать.
и кенма делает только хуже, спрашивает: “что тебе тут больше всего из еды нравится? я закажу доставку”, и, ну, нельзя быть таким хорошим, нельзя.
я так люблю тебя.
я так скучал по тебе.
кенма идёт к нему, волоча за собой плащ из одеяла, и пальцы у него ледяные — они всегда такие, когда он не высыпается. он стирает подушечками пальцев слёзы, которые шоё уже не может контролировать, улыбается так, как улыбаться нельзя, и лёгкое одеяло падает с его плеч — шоё успевает поймать, чтобы укрыть его обратно.
слёзы течь не перестают. и ком в горле не пропадает.
кенма касается его лба своим, исчезает из фокуса окончательно, но шоё даже так видит, как улыбка у него кривится.
— шоё, — шепчет он, накрывая холодными пальцами его запястья. закрывает глаза — они у него наверняка ужасно болят. — ну вот что ты наделал.
и тоже начинает плакать.
и сразу же — вытирать слёзы с его предплечий, громко шмыгая, и шоё шмыгает тоже, и ком в горле превращается во всхлипы, которые перерастают в смех. шоё не знает, он сомневается, что это истерика, но становится очень смешно — а потом фокус возвращается, и он видит выражение лица кенмы, и там столько всего, столько вопросов, столько скептицизма, непонимания и недовольства, он так любит его мимику, он так любит кенму, какая же глупая ситуация, он ещё и на тренировку опаздывает, ну что ты будешь делать.
— шоё, — шепчет кенма немного испуганно. шоё склоняется в смехе, но так и не отпускает одеяло, держа его на плечах кенмы; поднятые руки начинают ныть. кенма гладит его по волосам, по предплечьям, по шее, и смех опять превращается во всхлипы, которые шоё честно пытается задавить, и от этого их скапливается в горле ещё больше. он утыкается лбом кенме в плечо и пытается выровнять дыхание.
— я не знаю, — говорит он сбивчиво, — понятия не имею. мне правда очень хорошо сейчас, и вообще, нельзя быть таким хорошим, ты даже не представляешь, как сильно-сильно я тебя люблю, я правда, я так люблю тебя, я так, — здесь ему приходится замолчать, чтобы шмыгнуть носом и продышаться. — я так скучал по тебе. только сейчас понял, как сильно.
он чувствует, как кенма сжимает губы и стискивает ткань его майки, обнимая. как отворачивает голову и шумно втягивает носом воздух. как пытается сказать как можно ровнее: — я тоже. очень-очень сильно.
они молча стоят так ещё пару минут, глотая слёзы и глубоко дыша, пока оба не успокаиваются. уходят в спальню, и кенма засыпает мгновенно. только говорит перед этим: — вызови себе такси, на тренировку опоздаешь.
таксист тактично не задаёт вопросов, когда шоё садится в машину — даже после умывания глаза и нос всё ещё остаются красными.
на тренировку он всё-таки опаздывает, но никто ему ничего по этому поводу не говорит.
\\\
а ведь действительно, все полтора месяца он был в порядке.
они созванивались по видеосвязи, иногда кенма по ту сторону был в очках, отражающих синий свет компьютера, большую часть времени — укутанный в плед или кигуруми, валяющийся на кровати, всегда — невозможно красивый.
иногда шоё включал его летсплеи, в которые кенма как правило играет молча, и просил его немного поговорить, потому что скучает по его голосу. и кенма, играя в хоррор, так сухо всё комментировал, что страшная игра из-за его нулевой реакции превращалась в абсурдную комедию.
иногда они заказывали друг другу доставку — очки для компьютера кенме как раз-таки заказал хината. иногда ячи рассказывала про новые вкусные десерты, которые пробовала в ресторанах, и хината заказывал их тоже, чтобы кенма попробовал. “не понравится, угостишь нацу”.
нацу обожает кенму. в первую очередь, потому что он угощает её сладким. во вторую: кенма разрешает ей делать с его волосами всё, что ей заблагорассудится, и хранит в отдельном ящике все подаренные ей аксессуары: золотую бабочку-крабик, вычурные шпильки, винтажный гребень. ему не интересны все эти украшения, шоё знает: в особенно ленивые дни он даже резинку не ищет, просто закрепляет волосы карандашом. но когда они видятся, кенма обязательно использует её подарки. так что нацу обожает его. с ней шоё, конечно, тоже созванивается и иногда что-нибудь заказывает.
иногда они просто путали адреса — так к шоё как-то постучался курьер и отдал ему армейский нож. шоё нож понравился — так что он просто заказал такой же, а потом весело крутил его в руках, когда они созванивались в следующий раз, наблюдая за удивлённым лицом кенмы.
кенма заказал ему мультиварку и новые кроссовки, кенма сидел с ним на фейстайме, записывая летсплей (шоё чисто ради интереса потом листал комментарии, там в основном люди удивлялись, что кенма, во-первых, умеет разговаривать, а во-вторых, умеет разговаривать с такой нежностью). эти полтора месяца кенма всё равно был рядом, они могли разговаривать перед сном (у них не совпадали часовые пояса, но зато хорошо совпадал режим сна), они всегда каким-то образом обозначивали своё существование в жизни друг друга.
но шоё уткнулся ему носом в плечо, и от его волос пахло корицей — кондиционер кенме тоже подарила нацу. но они вышли на свет, и глаза у него стали — чистейший янтарь, никакая камера это не передаст. никакой динамик не передаст, как смешно он фырчит, когда чем-то недоволен.
но вот они остались в одной комнате без каких-либо лишних звуков, и шоё пытался отпечатать это всё на своей сетчатке. кенма за своим компьютером зевнул, широко так, по-кошачьи, а сердце шоё так и выбивало: я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.
все полтора месяца всё было в порядке, а у шоё контракт на целый год. январь в рио кенма точно не переживёт.
и почему волейбольной команде нельзя было основаться в сан-паулу? никакой заботы о туристах. летом можно будет переехать туда, шесть часов на поезде всяко лучше, чем сутки в самолёте.
не то чтобы он не переживёт оставшиеся десять месяцев, нет, он даже будет в порядке.
просто шоё задумался буквально на секунду и понял: дело совсем не в этом.
\\\
— окей, это было весело первый раунд, теперь я хочу превратиться в черепаху и закопать этот мяч куда подальше.
кенма лежит на побережье, окунув ноги в воду по колени, и жуёт мороженое, честно выигранное в матче. парочка мороженого да протеиновые напитки — шоё знает, что не ради этого кенма так старался, и услужливо отгораживает его от солнца.
пусть ворчит сколько хочет, но шоё знает, что ему было интересно — он бы иначе лишний шаг даже не сделал, а теперь вот: лежит, вспотевший, уставший, задумчиво облизывающий пломбир на палочке. мороженое тает быстрее, чем кенма его ест, течёт по его запястью.
шоё присаживается рядом с ним, всё ещё с солнечной стороны, и кенма протягивает ему мороженое — своё мороженое-орео шоё съел несколько минут назад, и пломбир поэтому не особо привлекает. измазанная в нём ладонь — вполне.
шоё берёт его запястье, съедает остатки пломбира в один укус, и кенма возмущается: — эй! — потом охает и улыбается, когда шоё проводит языком по его запястью; мороженое остаётся холодной сладостью во рту: — шоё, имей совесть. и продолжай, у тебя язык холодный.
когда они играли, кенма так удивился, увидев его уловки, что сказал противникам: — прикиньте да? это мой муж, — ребята ничего не поняли, зато по довольному виду шоё явно начали о чём-то догадываться.
когда они играли, кенма сделал их противникам столько гадостей, что шоё даже начал подумывать после матча кенму где-нибудь спрятать. от обиженных противников, палящего солнца, вообще от всех-всех-всех. чтобы они сидели вдвоём где-нибудь под одеялом, и всему миру не было до них дела. у шоё никаких матчей и тысячи оповещений в соцсетях, у кенмы никакого диплома и кучи договоров. только они, блинчики с мясом на завтрак, кайпиринья, гамак, прохладный ветер и рассвет. лёгкий плед, сквозняк, закат, апельсиновый фреш и яблочные пироги на ужин.
губы у кенмы холодные. он берёт шоё за подбородок, целуя в нос, и шоё чувствует, как к влажной коже прилипает песок.
кенма смеётся, наблюдая, как шоё пытается отряхнуться.
— ты же здесь дольше моего живёшь, должен знать, что это бесполезно.
шоё не дослушивает его, окунаясь в воду. затягивает кенму с собой — тот флегматичной тиной лежит на воде и вместе с волнами приплывает обратно на берег.
волосы у него сплошь в песке, зато впервые за долгое время убраны назад и шоё может видеть его открытое лицо. спокойные брови, закрытые глаза, сложенные на животе ладони. бордовая майка, облегающая худые рёбра. острые коленки, с которых вода смывает песок, водоросли на бёдрах. просто лечь рядом и заснуть под тёплым светом.
шоё так и делает — они не взяли с собой ничего, даже телефоны, тут нет вещей, за кражу которых можно бояться. попробуй укради самого кенму — ну, они армейскими ножами не только свадебный торт могут разрезать. спрятались от всего мира — только горячий песок, протеиновые напитки, мороженое и тёплый свет, падающий на веки. не то, что он загадывал, но важно ли это.
когда тёплые волны омывают колени, а следом по мокрой коже пробегается холодный ветер, когда они с кенмой переплетают пальцы, и ободок на его безымянном пальце горячий — важно ли?
\\\
шоё никогда и никому не расскажет, что—
шоё много чего никогда и никому не расскажет.
он надеется, что никто и не знает. в свои пятнадцать он был уверен, что он может всё на свете, надо только постараться, в свои же пятнадцать его собственный организм сказал ему: нет, солнце, я так работать не буду. в восемнадцать он снова решил, что нужно только упорно идти к своей цели, и в восемнадцать же жизнь посмеялась ему в лицо: думал, всё-всё-всё можешь? давай проверим, мой милый наивный мальчик.
он тогда был один. на обоях телефона их было четверо, а в сообщениях висело “напиши потом как обустроился” от кенмы, но тогда он был один, и об этом знает только ойкава, и, если честно, пусть оно так и остаётся.
кенма тогда только начал вести свой ютуб-канал, и он долго был против идеи снимать не только экран, но и самого себя, шоё с куроо уговаривали его несколько месяцев. тогда они созванивались только аудиозвонками, шоё рассказывал про жизнь в рио как про интересное захватывающие приключение, но это было только верхушкой айсберга. он хорошо питался, он спал нужное количество часов, ходил на пробежки утром, его здоровье было в отличном порядке. кенма тогда не любил видеозвонки, и шоё это было только на руку — по его виду невозможно было заметить, что что-то не так, но он боялся, что кто-то всё-таки заметит, и надеялся, что кто-то заметит. и боялся, что это будет кенма.
потому что кенма был уверен, что шоё освоится где угодно. потому что все были уверены, что он справится, и шоё в том числе.
потому что как-то раз шоё не справлялся, и это едва ли не дорого ему обошлось.
тогда ему помог кагеяма — с кагеямой всегда всё давалось намного проще.
они созванивались иногда, в основном ругались по поводу и без, кагеяма говорил, мол, уверен, приём у тебя всё ещё отстой, шоё в ответ дразнился, что бразильский ветер уложил бы такого умного и всемогущего кагеяму на лопатки, они очень много друг друга обзывали и бросали трубку в бешенстве, но после этого становилось немного легче. шоё мог всего лишь молчать на секунду дольше или не дожать жизнерадостности в тоне, и кагеяма всегда это замечал и говорил что-то злобное, но ободряющее. на каникулы он даже приехал на пару дней, и тогда бразильский ветер уложил его на лопатки.
остальные, наверное, тоже что-то замечали, раз даже идиот кагеяма всё понимал. просто молчали.
через месяц, как шоё прилетел в рио, ему начал регулярно отписывать, иногда даже звонить тсукишима — вот, что действительно застало его врасплох. тсукишима ворчал, что с ним одни тревоги, и подсказывал, как лучше выстраивать бюджет, присылал локации ближайших рынков, фразы, которые бы помогли шоё сторговаться, говорил, на что стоит обращать внимание в первую очередь. что на севере небезопасно, особо там не гуляй. ночью тоже не гуляй. не пей водопроводную воду. обязательно купи крем от солнца. вот тебе список обязательных фраз на португальском. ола, а тэ а вишта, обригадо и так далее, и тому подобное.
ни сам тсукишима, ни его семья в бразилии не бывали — это шоё узнал позже, когда всё-таки решился уточнить у тсукишимы, откуда он столько знает. тот отвечал очень нехотя — но его короткого ответа хватило, чтобы шоё схватился за сердце и растроганно начал: “тсукишима…”. что там должно было быть дальше, даже шоё не знает — тсукишима повесил трубку, а шоё вообще-то не придумал, что ещё сказать.
но когда у него получилось сбить цену на бананы на рынке, тсукишима был первым, кому он похвастался. тот не особо бурно отреагировал, что было вполне ожидаемо, но шоё всё равно чувствовал гордость и благодарность.
да, всё-таки много кто знал: ячи с ямагучи писали изредка, но тем не менее они много чего обсудили между собой. ни для кого из них начало нового этапа в жизни не было лёгким, и ячи довольно открыто об этом рассказывала, ямагучи — чуть менее, но только чуть-чуть. они были теми, кто говорил ему: скажи, даже если тебе трудно, если тебе страшно, проси поддержки, никто не отвернётся от тебя из-за этого. у них даже почти получилось его убедить.
тогда он был один. слава богам, ненадолго. тяжело было первые пару месяцев, пока он осознавал, какая на самом деле сильная между ними всеми образовалась связь.
много кто знал об этом. мало кто говорил, но знали наверняка. даже если шоё много чего никому не рассказывал.
и — пусть кто угодно, но, пожалуйста, только не кенма. шоё надеется на то, что он знает, и боится этого как смерти.
атсуму как-то навалился на него в свой день рождения, пьянющий в хламину, и сказал: “пойдём, у меня настроение сказать тебе много хорошего”, и они ушли в отдельную спальню, закрыв дверь.
атсуму долго и упорно ему твердил: “ты даже не понимаешь. ты вообще какой-то странный, шоё, сделай с этим что-то, ты же всегда чувствуешь людей на подсознательном уровне, ты любого можешь к себе расположить, я вообще тебя обожаю, как ты умудряешься не видеть, как сильно тебя ценят все вокруг? просто за то, что ты это ты? за то, как с тобой комфортно, за то, как много ты стараешься, за то, как многого ты добился? ты вообще понимаешь, что ты с кагеямой сотворил? нельзя такое с людьми творить, а ты творишь, и мы все мало того что тебе прощаем, так нам ещё и нравится. а та вредная дылда из вашей команды? как, просто как ты не видишь, как высоко он тебя оценивает? мне всё стало ясно ещё давно, когда я впервые вас встретил, а ты всё ещё не понял, ты притворяешься или реально такой идиот? ты вообще всем-всем-всем колким словам веришь? я поэтому тебе всё это и говорю сейчас, вдруг ты и со мной ничего не понял, ты вообще-то мой самый любимый игрок, ясно? моя аннигиляторная пушка, и друг тоже хороший, люблю тебя не могу. так что прекрати недооценивать свою… некрасиво звучит, прекрати понижать… принижать свою ценность в чужих глазах. ради бога, ты даже не понимаешь, как сильно тебя любит твой шугар-дэдди, ну ёмаё, шоё. даже его боишься как огня. в общем давай, осмысливай всё, что я тебе сказал, у меня на очереди кита. надеюсь он ещё не уехал домой, или придётся вспоминать, как он записан у меня в контактах. думай короче, я пошёл”.
думать с гуляющей по крови бутылкой вина было сложно, так что шоё оставил это на попозже. на следующий день они с атсуму встретились на тренировке, и оба выглядели так плохо, что ими бы начали протирать пол и заметили разницу, только увидев, что от них нет никакой пользы. шоё спросил: — что ты вчера имел в виду, когда говорил про меня с кенмой? и он не мой шугар-дэдди.
— во-первых, я просто в тот момент забыл, как его зовут, а во-вторых, то и имел в виду. ты всегда как будто в первую очередь ожидаешь от тех троих самое худшее, хотя они на тебя все с сердечками в глазах смотрят.
— неправда.
— ага, рассказывай.
— приведи хотя бы один пример.
— слушай, у меня вчера их было миллион. сегодня мой аргумент в том, что я так чувствую. и вообще, это была ограниченная акция, услышал — запомни, не услышал — и слава богу. я вообще шёл к аптечке за таблетками, а ты меня тут отвлекаешь.
— мне захвати пожалуйста.
атсуму, может, и правильно говорил. может, шоё действительно чего-то не понимает.
но атсуму и говорить легче: он не видел, как кенма тогда отвернулся. он не чувствовал этого липкого отчаяния, забирающегося в сухожилия, после того как на тебе заранее поставили крест.
о чём речь? — кенма боится так же сильно, как и он.
но кенма никогда ему этого не скажет.
так же, как и шоё. неважно, кто о чём догадается. кто что придумает. насколько кто будет прав.
шоё никогда и никому не расскажет, что он боится разочаровать кенму. кенму — и следом себя.
всё это поутихло после их свадьбы — ну, то есть, кто в здравом уме будет жениться с человеком, с которым не планирует провести свою жизнь. быть в горе и в радости, и что там дальше по скрипту.
оно поутихло, этого страха почти больше нет — оно так, изредка даёт о себе знать, когда они снова далеко друг от друга и у него в жизни что-то не ладится.
только тогда, всего на пару часов, шоё вспоминает, каково ему было, когда он впервые приехал в рио-де-жанейро.
и пусть на обоях в телефоне их четверо, а на рабочем экране двое, и пусть на безымянном пальце левой руки у него есть кольцо — в такие моменты он один.
но он никогда и никому об этом не расскажет.
\\\
в полночь мобильный взрывается звонками, но кенма крадёт из его ладоней телефон, берёт трубку и говорит: — ну уж нет, перезванивай через пару часов, я должен быть первым, — и шоё смеётся так сильно, что давится воздухом.
— подожди, — говорит кенма, роясь на кухне. — подожди-подожди-подожди, куда я дел эти дурацкие свечи, да что ж такое, — он носится, хлопая шкафчиками, и шоё наблюдает за ним с минуты две ради интереса: заметит ли?
— ты ищешь те самые, которые уже вставлены в торт?
кенма замирает почти театрально. поворачивается медленно, почти утыкается лицом во фруктовый торт, щурясь внимательно. в приглушённом фиолетовом свете его лицо кажется розовее обычного.
— в своё оправдание скажу, что здесь достаточно темно. я тебе сегодня прощу, но только сегодня. всегда — только сегодня.
шоё не помнит, кто из них положил начало этой конструкции, маленькой обманке: каждый день рано или поздно становится сегодня. он ищет в карманах зажигалку, точно же где-то была, и когда находит, все свечи уже горят, и всё вокруг приобретает какую-то ведьминскую атмосферу. кенма смотрит на него и улыбается — вот этой своей улыбкой, которая может творить самые страшные и долгие заклинания. высокоуровневые маги — это страшно, шоё по своему опыту знает. глаза — чистейший янтарь. летят искры, минусы сводятся с плюсами, осторожно, зона высокого напряжения, один неверный шаг — и конец. у него самый красивый муж на этой планете. самая красивая хтонь.
— нацу просила снять видео, как я задуваю свечи.
— перебьётся. я сегодня жадный, потом ещё один тортик купим.
шоё много чего хочет загадать, но вселенная же посмеётся ему в лицо. так что он выбирает что-то одно: например, пусть всё, что было в третьем спортзале, там же и останется.
он задувает свечи, и одна маленькая упёртая вредина не сдаётся до последнего, даже когда он целенаправленно тратит на неё все последние силы.
но когда у шоё заканчивается воздух, она всё-таки потухает: её задувает кенма.
— если желание общее, ничего же страшного, правда? — улыбается он, подмигивая. ох уж эти маги и их умение читать мысли. — и вообще я твой муж, по-моему у меня есть все права, не считаешь?
— я считаю, что ты злоупотребляешь своими полномочиями, — смеётся шоё, пока кенма вытаскивает из торта свечи. достают армейские ножи они почти одновременно и, шоё уверен, с зеркальным торжеством на лице.
он отодвигает тупой стороной лезвия ладонь кенмы, начиная резать нож, и улыбка сама образуется на лице — шоё знает, что делает.
— ты специально, — щурится кенма, вилкой отламывая себе кусок. — зачем его резать, кстати? мы же одни.
— ну вот нравится мне, понимаешь, — шоё снова отодвигает его руку.
— у тебя есть десять секунд.
— я ещё даже не разрезал до конца.
— девять.
шоё закатывает глаза, посмеиваясь, и забирает у него вилку. внутри торта — бананы и сникерсы, и где только кенма такой раздобыл? кенма всё ещё считает, когда он протягивает ему вилку с тортом, и счёт на пару секунд останавливается. шоё берёт ещё один кусочек себе, аккуратно слизывает с ножа. кенма обнуляет счёт.
утром шоё поблагодарит всех своих близких, извинится, что не брал трубку, может, сошлётся на совсем распоясавшегося мужа. нужно будет поговорить с нацу, решить, когда он поедет в японию, придумать, что взять в качестве сувениров.
это всё будет утром.
сейчас они с кенмой лежат на мягком ковре, и шоё медленным движением вытаскивает карандаш из его волос; мягкие пряди падают ему на щёки, и кенма, одной рукой упираясь правее от его головы, заправляет их за уши.
— послушай меня внимательно, — говорит кенма так тихо, что шоё приподнимается на локтях, лишь бы услышать.
шоё смотрит на его губы, чтобы не пропустить ни единого движения, но кенма больше ничего не говорит, кажется, даже дышать перестаёт. потом — глубоко вдыхает.
— я просто пытаюсь сформулировать это в своей голове, но что-то ничего у меня не получается. в общем, — он молчит ещё пару секунд, и шоё улыбается и поднимает взгляд. кенма недовольно фырчит и говорит уже громче, кажется, разозлившийся сам на себя. — короче! как бы я не крутил это у себя в голове, я всё равно не смогу это передать так, как хочу, но просто, даже если ты это знаешь, а я очень надеюсь, что ты знаешь, я сам иногда не представляю, насколько сильно я на самом деле тебя люблю. то есть, вот знаешь какая фраза идеально подойдёт? вау, сегодня я люблю тебя ещё сильнее. всегда — только сегодня. то есть, серьёзно, бывает я просто смотрю на тебя, и ты там, условно, что ты там делаешь? споришь с продавцами на рынке, а я смотрю на тебя и думаю: я люблю тебя, и я хочу тебе что-то сказать, ты поворачиваешься, а у меня на языке только одно: я очень сильно тебя люблю, и я не знаю, как это вот так изъяснить, чтобы ты понял правильно? я же сам-то особо не понимаю. не приглашай меня больше никогда провести январь в рио, я же последую за тобой, я же соглашусь, прилечу, тут стукнет температура тридцать пять и я умру, а я хочу любить тебя долго. вот представь от рио до токио, а потом в рио, а потом в токио, а потом в рио, вот всё это расстояние — степень того, насколько сильно я тебя люблю. хотя, знаешь, теперь этого расстояния уже мало. всегда — только сегодня, как я и говорил. шоё, блин, не смейся, ты меня отвлекаешь! я что-то ещё хотел сказать!
шоё откидывается обратно на спину, закрывает ладонями лицо, смотря на него сквозь пальцы. кенма, он уже всё, его уже ничего не спасёт, никакая темнота не скроет, какое красное у него лицо. никакая темнота не скроет, какое красное лицо у шоё — но он может попытаться сделать это своими ладонями.
кенма опирается на локоть справа от него, опускает голову и всё ещё недовольно фырчит, мол, хватит с меня, услышал, запомни, не услышал и слава богу. его волосы щекочут шоё ключицы, и он заправляет их кенме за уши, заплетая ему неровную косу наощупь.
кенма поднимает голову, глубоко дышит. смотрит на губы шоё — он знает этот взгляд.
— довольно длинная прелюдия для того, чтобы просто сказать: “с днём рождения, солнце моё”, не находишь?
— я в этом не разбираюсь, по-моему всё очень даже хорошо получилось.
— ты всегда так говоришь, — смеётся кенма. — просто… знай, хорошо? держи в уме и не забывай никогда.
— хорошо, — шоё соглашается. — я тоже тебя люблю. вот прям от рио до токио, до рио, до токио, до рио, потом до токио, дальше в рио, а потом в токио…
кенма целует его, и шоё, так уж и быть, замолкает.
кенма может не волноваться: шоё будет держать в уме. и никогда не забудет.
шоё, он ведь по натуре такой — он мало что забывает. горе, радость и всё, что там далее по скрипту.