Their intermission

Как-то между делом Броня беседовала с Наташей об искусстве, которое вполне понимала и ценила; и особенно о Зеле, которую желала попробовать хоть на минуту перенести из полного забот мира мысли в мир искусства, куда, несмотря на непонятные философские направления, влекло теперь многих жителей Подземья. Желание помочь Зеле приобщиться к совсем иной жизни Надмирья тоже присутствовало в ней.

— Я не понимаю их, — говорила на это Наташа кротко. — Я всю жизнь занималась естественными науками и медициной, и мне некогда было интересоваться искусствами.

От заложенных ли в ней чуткости и сострадания или чего-то еще, но Наташа признавалась, что зрелище часто завораживает и "трогает душу".

Пусть и слабо, но юная хранительница надеялась, что подобный благотворный эффект произведется и на ее подругу.

Зеле и не знает, но возможно догадывается, о том, какой массив работы пришлось проделать и разгрести за последние дни Броне, чтобы позволить себе эту вылазку в Золотой театр; и это не говоря уже об урезанных часах положенного сна. Всё, чтобы совесть новоиспеченной хранительницы была достаточно чиста, а мысли спокойны.

Но это оказывается абсолютно бесполезным. Стоило ей ступить на просторные улицы Белобога вне своего рабочего плана, как голову её с новой силой отяготило всё, что было и настигло ее за этот тяжелый день.

Зеле, не меньше беспокоящаяся по поводу судьбы родного дома, в последние дни не покидала Подземья. Найдет ли она для себя свободное время, чтобы разделить его с Броней в Надмирье? Захочет ли? Вот вопросы, что тоже не давали девушке покоя.

Да, она всё-таки пришла. Её встрепанная фигура примечательно контрастирует на фоне изысканного крыльца театра — знаменательного архитектурного произведения административного района.

Весь внешний вид девушки кричал о том, что она только что поднялась из самых глубин шахт Подземья, где весь день и даже более продлились ее утомительные похождения с зачисткой монстров по пути.

Зеле глядела на нее уверенно и невозмутимо, не отводя взгляда и не делая намёка на волнение. Она стояла, уперев руки в бёдра, и, возможно, не отойдя еще от пребывания в шахтах, выглядела так, словно в любой момент была готова сорваться в драку с любым из прохожих и даже с самой Броней.

Лишь приблизившись и поприветствовав друг друга, Броне показалась глубокая озабоченность в ее взгляде, но затем это чувство исчезло, прячась за маской бесстрашия.

Безусловно, как и каждый человек, Зеле имела немало поводов для переживаний — просто тщательно старалась скрывать их за масками, особенно если переживания эти были связаны с нелегкой адаптацией к открывшемуся Надмирью.

Решительным шагом входя в здание театра, Зеле чуть не столкнулась с высоким Среброгривым стражем, который, в свою очередь, целеустремленно здание покидал. Она вровень поглядела на него с долей некоего вызова, а тот, при виде Верховной хранительницы, с подобающим почтением откланялся и занял свой пост на входе.

Броня, следуя за Зеле через массивные входные двери, смотрела на девушку со спины и замечала в очертаниях лопаток и линиях плеч напряжение, какое бывает в готовности перед боем.

Пройдя просторные театральные кулуары, Броня заглянула в зрительный зал, удивившись, как мало там людей, хотя обычно их здесь всегда было раза в три-четыре больше. Видимо, всему виной возросшая популярность мюзиклов.

Перед тем, как пройти в зал, девушка обернулась и увидела Зеле, которая, приподняв брови, вертела головой, исследуя взглядом внутреннее убранство театра. В ее движениях и жестах было что-то подкупающе живое, что-то настоящее. Отведя взгляд, Броня слабо покачала головой, безуспешно пытаясь сдержать внезапную улыбку.

После того, как они прошли на специально отведенное им ложе, Зеле, остановясь на секунду и окинув недоверчивым взглядом весь театр, небрежно опустилась на место возле Брони и, опершись локтем на борт ложи, принялась высматривать публику, кажется, нисколько не интересуясь грядущей пьесой.

Краем глаза она видит, как ее подруга сидит, сложив руки на коленях и выпрямив спину, будто натянув струну. Несмотря на замеченную задумчивость от забот во взгляде, Броня в обстановке театра выглядит совершенно привычно и непринужденно. Она не отводит глаз от раскинувшейся впереди сцены, и вся её внешность будто поблескивает из-за ярких льющихся лучей освещения, подчёркивающих изящность девушки; её светлые волосы при свете театральных софитов кажутся дорогим металлом, на увиденное Зеле завороженно дёрнула бровью вверх и поёрзала на бархатном сидении. На её взгляд Броня не отвечает, её лицо — строгое и неподвижное, отчего первую настигает чувство еще большей уязвленности. Она отворачивается и складывает руки на груди, пытаясь придать лицу выражение скучающей невозмутимости.

Скрыть мимолетное раздражение страшно тяжело, и не сказать, что она сильно старается.

Перед самым началом представления в зале для Зеле воцарился тихий хаос задумчивости: кто-то тихонько перешёптывался, кто-то рассматривал сводчатый потолок, кто-то сканировал сцену пристальным взглядом, словно неведомо чего ожидая.

Девушка даже толком ничего и не сообразила, когда занавес поднялся и пьеса началась.

Странно, что первое смешное впечатление у Зеле исчезло, когда у обычной исторической пьесы началась апофеозная абсурдистская часть: инструментальные звуки со сцены стали крикливыми, подобными звукам маленьких колоколов, неумолимо заполняющих голову, это заставило Зеле невольно хотеть поднять руки и прижать их к ушам. Затем всё затихло и стало подобно шорканью металла об землю, из-за этого она будто почувствовала привычный запах выведенных из строя грубой силой роботов.

Незаметно из потемок разума вновь воспряли мысли о гнетущем положении дел Подземья, и о том, как день и ночь с трудным мыслями ходила она взад и вперед по грязным улочкам и тесным комнатам, придумывая планы, один другого в ближайшем будущем неисполнимее, ни один из них также не был достаточно обнадеживающим для жителей.

В конце концов, нудные и малопонятные для нее действия на сцене вызвали у нее такую скуку и раздражение, что, несмотря на толику уважения к данному месту, у нее не было желания более продолжать слушать ни секунды. От этого нутро Зеле напряглось, будто в боевой готовности, а все окружающее стало видеться неким вызовом ей самой.

Стоило ей в порыве раздражения отпустить неприкрытую насмешку, как она наткнулась на внимательный и остерегающий серый взгляд, обращенный прямо на нее.

Броня долго смотрела на ее лицо, словно стараясь оценить состояние.

Всё это время, пока шла пьеса, она и сама нередко утыкалась взглядом в пол или потолок, и, казалось, забывала, что она тут. Заботы хранительницы нещадно тревожили ее, а происходящее на сцене никак не отвлекало от этого. Кроме того, мысли ее раз за разом возвращались к тому, что заняло ее голову еще многие дни назад.

Это были мысли о Зеле.

В ней было много беспорядка, но сумрачный и вместе с этим чувственный взгляд её тёмных глаз поражал своей совершенной непритворностью и уж точно превосходил всё то искусство, что она когда-либо знала.

И казалось бы, вот она — на соседнем месте, стоит лишь протянуть руку, чтобы коснуться кончиками пальцев чуть взъерошенных волос и ощутить физически ее присутствие, но в закоулках души Брони всё равно, теплясь, шевелится неутоленная тяга и желание. Девушка могла сколько угодно отмахиваться от этого чувства, пытаться оспаривать его некой разумностью, обманывать себя; но смутное ощущение неправильности происходящего не оставляло ее. Довольно долго ей не удавалось обнаружить, что же именно происходит не так.

И теперь, когда она увидела в Зеле ее неустройство происходящим, ответ ненавязчиво пришел к ней.

Встретившись с ней взглядом, юная хранительница прикладывает палец к своим губам, призывая не нарушать тишину, и Зеле чувствует, как на ее запястье осторожно, но крепко сжимается холодная ладонь. Ей остается лишь озадаченно сглотнуть и, пригнувшись, следовать за ней, когда Броня тянет ее с места, увлекая за собой к выходу из зрительного зала.

Вскоре проникнувшись желаемой затеей, Зеле с искорками в глазах сама уже резво ведет еле поспевающую Броню в глубь множества коридоров, отдаваясь при этом интуиции.

Они легко добрались до неприметной подсобки и заглянули в теплый пыльный полумрак.

Подсобное помещение оказалось просторным и практически пустым.

Если не считать предметы сценической обстановки в различных состояниях, наставленные у стен и по углам. Некоторые уже "отыгравшие" предметы прикрыты были светлыми тканями, чтобы попытаться спасти их от вездесущей пыли.

Сумрак подсобного помещения со своим, ни на что не похожим и только ему присущим запахом был насквозь пронизан узкими лучами и полосками света, в котором, искрясь, танцевали свой вечный танец мириады пылинок. Свет попадал сюда сквозь большое забито-занавешенное окно южной стороны, так что в подсобке было относительно светло.

Очутившись здесь, девушка задышала свободнее. Зеле как-то сразу понравилось это простое, скрытое от посторонних глаз помещение. Еще больше ей понравилось, что она, наконец, может свободно встретить притягательный взгляд Брони, задумчивый и глубокий в своей серости.

Отыскав ее взглядом, Зеле с изображенным лёгким удивлением посмотрела на нее так, словно только сейчас заметила её и ещё не знала, как поступить с ней.

Уголок тонких губ приподнялся в улыбке.

— Эй, это была довольно неожиданная выходка для Верховной хранительницы, не думаешь?

— Не знаю, вышло ли это слишком дерзостно или, может быть, никто и не заметил, но сейчас мне хочется просто выдохнуть с облегчением.

Броня никак не ожидала, что случившееся и обстановка пыльной подсобки, где она ни разу не бывала, так подействуют на нее. Одно за другим, приятные воспоминания поднялись в ее душе, и она на мгновенье отвлеклась от всего, что настигло ее за эти тяжелые дни.

Воспоминания, как ещё при жизни матери, среди расписанного по минутам плана на день, наполненного бесконечными учениями и обходами гарнизона, бывали для Брони и минуты бунтарства, когда где-то случалось улизнуть, отъюлить и посвоевольничать. Чувство жизни еще долго могло кипеть у нее под кожей после таких моментов.

В ответ у Зеле на лице появляется усмешка. Она тянется к потолку, разминаясь в стремлении прочувствовать долгожданную свободу от оков театра и толпы в полной мере.

— Вот так штука, черт побери! Неужели во всем Белобоге не нашлось какого-нибудь места для встречи получше этого театра, и не такого старомодного?

При слове «старомодного» Броня лишь снисходительно покачала головой.

_____________________________

Спустя некоторое время обсуждение того, что они успели увидеть в пьесе у них перестало вязаться, а закрутившаяся недолгая беседа про декорации и различную историческую бутафорию, которая, по словам Зеле, выглядела нелепо, быстро начала заходить в тупик.

— Это хорошо, что история Белобога интересует тебя, — выдохнула наконец Броня и, слегка нахмурившись, добавила: — Но тебе всё-таки стоило проявить чуть больше уважения к искусству и быть более собранной. После освобождения Подземья участился вандализм, это, думаю, как раз из-за неумения ценить его как следует.

— Как и всё Подземье, я стараюсь ценить искусство Надмирья, — говорит Зеле своим грубовато-искренним голосом, — но мы все помним, что в то время, как тут красуется интеллигенция, там, где-нибудь в глубине шахт, всё ещё роются люди… Мне покоя не даёт, что многие до сих пор позволяют себе забывать об этом.

Броня прикрывает веки и касается пальцами виска, в жесте её читается утомленность.

— Это становится даже забавным. Любой наш отвлеченный разговор вновь и вновь сводится к обсуждению Надмирья и Подземья.

Она убеждена — неоднозначные чувства по отношению к Надмирью как поселились в Зеле с раннего возраста, так и останутся жить там.

И что-то в глубине души подсказывает ей, что та имеет на это полное право.

Она поднимает взгляд на Зеле — долго смотрит, со всей присущей ей серьёзностью.

Но Зеле видит, что сейчас серьезность эта — плохо приставшая маска.

— Думаю, я поняла, — негромко произнесла Броня и под взглядом другой девушки как-то по-особенному ласково прислонила ладонь к пыльному реквизиту, — я ошибочно полагала, что, посетив Золотой театр вдвоем, смогу помочь нам с пользой развеяться, но, кажется, тут оказалось намного лучше.

Вздёрнув бровь, Зеле приблизилась. Смутная теплота в груди Брони стала отчетливее.

— Потому что вокруг ничего не отвлекает?

Подойдя, Зеле лишь легонько притерлась головой к плечу девушки и замерла. Нежная задумчивость, которую ей было нелегко понять, прикрыла ей веки и чуть насупила брови. Вслушиваясь в чужое дыхание, она постепенно равняла с ним свое.

Было нечто обаятельное во впечатлении, произведенном на Броню как уединенной окружающей обстановкой, так и девушкой рядом с ней, все это было довольно неожиданно для нее, и она не в состоянии была рассуждать и что-либо противопоставить тем чувствам, которые с какой-то особой силой повлекли ее к этой девушке.

Теперь Зеле оставалось лишь с какой-то покорной настороженностью следить за тем, как тонкие, но крепкие породистые руки с длинными пальцами касаются сначала ее запястий и легко скользят вниз к костяшкам, оставляя на коже обжигающие невесомые следы, что не раз потом всплывут воспоминаниями в голове.

Будучи не в состоянии совладать с внезапным порывом, Зеле осторожно сжала ее руку, желая лучше почувствовать, какова ее кожа на ощупь: так ли она гладка и прохладна, как и на вид.

И вновь что-то в этом несдержанном жесте для Брони нашлось притягивающе настоящим и живым. Она будто чувствует, как тепло от щеки на ее плече распространяется по венам всё дальше и дальше.

Зеле — та, что взялась из ниоткуда и жгучим огнём разорвала холод души, наполнив новым тлеющим чувством.

И когда её тёплые небрежные пальцы скользили по коже, в Броне просыпалось ощущение буйства жизни, желание, совсем не соответствующее её нынешнему положению.

______________________________

Когда пьеса закончилась, снаружи уже темнело.

Привычный город и просторные улицы встретили Броню своим вечерним холодом.

Впрочем, невыразимое нежное ощущение наполняло ее, она знала, что всё, чем наполнилась её душа сегодня, она бережно сохранит, будет расходовать по капельке, и этого ей хватит надолго, пока она вновь не встретится с прилетевшей из ниоткуда к ней бабочкой.