Репетиция

I could have told you ‘bout the long nights

How no one loves the birds that don't rise

So you can tell the heroes go hide

My sense of wonder's just a little tired

Dermot Kennedy - Lost

 Слова льются подобно речке, заученные наизусть, раньше она видела в них столько смысла, а теперь, они словно вода утекают из неё. Остаётся надеяться, что режиссёр не заметит.

- Стоп – стоп! Алина, что это такое? Вы актриса или диктофон?

Он возникает перед ней резко, как всегда, во всем чёрном: наглухо закрытая водолазка с воротом, гладко-выглаженные брюки, чёрный ремешок на дорогих часах, чёрные без единого пятнышка туфли. И, конечно, вот это невыносимое лицо: овальной формы, с чёткой линией подбородка и чувственными губами, аккуратной щетиной, крупным носом, и самыми невозможными чёрными глазами

Смотрит хмуро, широкие густые брови сбегаются на переносице, губы поджаты. А руки, как всегда, переплетены в замок на груди. В общем все в нем выражает крайнее недовольство и разочарование. Алина мысленно почти умирает в панике, когда в голове мелькает мысль, что теперь он отдаст роль Зое. Алина нерешительно озирается, словно в поиске выхода для побега. В руках сжаты страницы монолога Персефоны, но ими нельзя укрыться от его взгляда, который она ощущает на себе даже когда закрывает глаза.

- Алина, я вас не узнаю. Вы отвлечены, не сосредоточены, холодны и бесчувственны. – он говорит их уже спокойно.

Алина мысленно молится, боясь услышать слова о замене.

- Вы вообще хотите эту роль? Где та девушка, что была на пробах? Куда вы её спрятали?

Алина понуро молчит. Она актриса, ей бы свои эмоции в работу вкладывать, да только она чувствует себя своей собственной тенью с тех пор, как услышала от Жени, что та видела Зою и Мала на прошлой неделе, прогуливающихся за руку. После её слов, что-то в ней словно выключилось, словно внезапно возникла огромная плотина, которая перекрыла доступ к эмоциям. И если со сценами, где Персефона почти умирает в царстве Аида у неё нет проблем, то в остальных... Какой-то кошмар, её игру можно сравнить разве что с засохшим болотом, в котором больше не живут даже лягушки.

Пока она отвлекается на собственное самоуничижение, он стоит перед ней, словно явившись из тени. Алина хмыкает, вот он – идеальное воплощение Аида... Всегда этот холодный прожигающий насквозь взгляд, царственная осанка, вечно в чёрном, вечно хмурый. А одеколон... одновременно напоминает и густой туман, и ледяное утро.

Возможно, с ним бы было проще играть. Но он режиссёр, это он распоряжается ей, холодно и отстранено говорит, как ей играть, как стоять, как чувствовать и как думать.

- Алина, я верю в вас. Я выбрал вас. Вы можете сыграть Персефону идеально. Почему же вы ведете себя так, словно не заинтересованы в этой постановке, словно вас здесь и нет? Словно вы устали и вам надоело быть собой, быть актрисой. Эта ужасная репетиция – это завуалированный отказ от роли? – его слова правдивы, и они ранят. – Что вас так отвлекает?

Алина нерешительно теребит страницы, сжимая пальцы в попытке собраться, а потом переводит немного тревожный взгляд на него.

- Я хочу эту роль. Персефона так волшебна, так чиста…

- Как и вы. Но ваши мысли далеко, они не здесь, мне это совершенно не нравится. – Алина кивает, подтверждая его слова, нервные руки уже почти в конец смяли страницы, её пробивает дрожь, она понимает, что в одном маленьком шажке от потери, возможно, самой важной роли в своей карьере.

- Я… - Алина выдыхает прежде, чем продолжить, – я не хочу потерять Персефону. Что мне нужно сделать?

- Отключить всё, что вам мешает. Сосредоточьтесь. Все нужные эмоции внутри вас, нужно лишь дать им выход. Персефона внутри вас, просто дайте ей родиться. – он смотрит ей в глаза, и Алина чувствует, что как в ней рождается понимание чего-то важного, но вот он разрывает их зрительный контакт, и это чувство теряется. – Давайте сделаем перерыв.

- Но…

- Не сегодня, Алина. К счастью, время ещё есть. Порепетируйте дома. Вы можете обратиться к Багре за уроком по актерскому мастерству. Репетиция завтра, в 10 утра, не опаздывайте.

Он уходит, холодный и далекий, как в той сцене, где Персефона равнодушно прогоняет его вновь, но смирение Аида опасно и непредсказуемо, ведь оно напускное. Алина смотрит ему в след и пытается понять, причину его безжалостности, неумолимости и ауры бесконечного одиночества. А потом стряхивает наваждение, примиряясь с действительностью, в которой Бог подземного мира не спуститься за ней, чтобы объяснить, как любить того, кого ненавидишь.

Алина переводит взгляд на наручные часы, они репетировали три часа вдвоем, тяжкий вздох разочарования слетает с губ. Она тешится мыслью, что у Багры найдется лишний час, чтобы поработать с ней сегодня или завтра, во внерабочее время. Но надежда гаснет, едва Багра сбрасывает звонок. В горле резко пересыхает, она чувствует, как потеют ладони, как трясутся руки. Её первая большая роль, она скорее позволит волькрам разорвать её, чем отступится.

Алина звонит Николаю. В этот раз ему не дали сыграть главную роль, и всё же Морозов сделал его дублером, больше полагаясь на умение Николая подстраиваться, чем на свой собственный взгляд:

- Вы не подходите, Николай… Как бы Вам сказать не доросли, чтобы излучать ауру тысячелетнего одиночества, в вас я вижу лишь милого щенка.

Слова режиссера были обидными, но Николай лишь пожал плечами и улыбнулся, ей хотелось возразить Морозову, но порой она и сама думала о друге как о большом шкодливом щенке лабрадора.

Через несколько долгих гудков, Николай наконец отвечает:

- Алина? Уже соскучилась по звуку моего голоса? – в голосе привычное ехидное самодовольство.

- Не хочу ранить тебя, но нет, не соскучилась. – девушка не может сдержать улыбки.

- Ты как всегда беспощадна. Так что случилось?

- Морозов не доволен мной.

- А разве он бывает доволен?

- Он спросил нужна ли мне роль… - Алина старается не выдать отчаянье, но страх всё равно просачивается в голос.

- Понял. – Николай раздумывает буквально секунду. – Приеду после смены.

- Спасибо.

Николай приезжает к ней через несколько часов, Алина за это время успевает весьма продуктивно изучить все трещинки и неровности побелки на своём потолке. Николай подхватывает её на руки и закидывает себе на плечо. От неожиданности у Алины перехватывает дыхание, а потом она начинает смеяться. Николай ставит её на пол и начинает кружить по комнате, словно маленькую девочку, слава святым двухметровый рост делает его чуть ли не гигантом по сравнению с малышкой Алиной.

Они репетируют до самой поздней ночи, окончательно выбиваясь из сил… Но Алина всё еще не чувствует в себе Персефону, только её томные, но ускользающие отголоски. Она стелет Николаю на диване, кровать манит, и несмотря на поток не исчезающих мыслей и страхов, Алина засыпает.

… На повторной репетиции опять ничего не ладится, Морозов недовольно прерывает её каждые 2 минуты, он не ругается, почти не кричит, но его:

- Алина, иначе! Снова не то!  – действуют на неё как оплеухи.

Наконец, слова больше не даются, она удрученно замирает на сцене, не в силах вымолвить ни слова. Внутри зреет что-то темное, ей не свойственное: злость, ярость, обида. Алина бросает листки на подмостки и резко приближается к режиссеру.

- Иначе? – она подходит к нему впритык, её слегка потряхивает, глаза вызывающе сверкают. – И как же? Покажите мне, господин режиссер. Вы же играли в студенчестве.

Голос её становится ниже, она чувствует в себе готовность бросить ему вызов, черные глаза недовольно скользят по её насмешливому лицу, его губы сжаты, руки сцеплены. Его закрытость распаляет её больше, и она почти выдыхает последнее. – Не стесняйтесь.

Отходит, подбирает страницы и вручает ему:

- Мне было бы проще, будь здесь партнер, который бы идеально походил на нелюдимого бога, холодного и безжалостного

- Ты хотела сказать страстного, опасного, стойкого и одинокого?

- Вы таким его видите?

- А что видишь?

- Холодность, высокомерие, нежелание примириться с отказом, невозможность сочувствовать.

- Не верно, он просто забыл какого это, быть с кем-то, как правильно выражать любовь, что это значит нечто большее, чем желание обладать, что у него нет власти над этим чувством. В отличие от Афродиты, но она его не жалует.

Морозов улыбается осторожно, лишь краешком губ, но Алина замечает это, и её губы невольно трогает ответная улыбка.

- Персефона слишком молода и обласкана, чтобы понять глубину его печали, впрочем, как кажется и ты, Алина. – он подходит ближе и заглядывает ей в глаза, что он там видит, или что он ищет, она не знает, только отвести взгляд не может, а может не хочет, только разгадать его сложнее чем Аида, ведь она не знает его следующих реплик или прошлого, играет ли он, наставляет её, или готовится вышвырнуть её из спектакля.

- Я не хочу менять актрису, я видел, как ты почти сияла на пробах, я хочу увидеть это снова здесь на репетициях, хочу увидеть, как сильно ты будешь сиять в полумраке сцены, в тени Аида, моя Персефона. – он аккуратно смахивает ресницу с её щеки, она чувствует чуть грубые подушечки его пальцев, сердце тревожно замирает, возникает странное ощущение дежавю, словно всё это уже с ней когда-то было.

Морозов берёт её за руку, прикладывает к своей груди, так близко, так интимно, она ещё ни разу к нему не была, часть неё хочет вырвать руку от непозволительной близости, но звук его бархатистого голоса останавливает её.

- Разве ты не чувствуешь моё сердце мертво, и лишь в твоём присутствии, оно оживает, словно в мою студеную душу проникли лучи солнца, словно вместо вечного холода, я ощутил дыхание весны…

Персефона чувствовала лишь отголоски биения сердца, словно тихий шелест листвы, оно еле билось там, где лежала её рука. Но Алина чувствовала иное, она чувствовала равномерный, слегка ускорившийся ритм живого сердца, сердца человека далёкого, неумолимого, холодного, и вдруг тёплого.

- Живое… - повторяет она слова вслед за Персефоной, неверяще распахивает глаза, отступает на шаг, пытается отнять руку, но Морозов перехватывает её за талию, и прижимает к себе крепче, склоняясь ниже к её лицу, зависнув на расстоянии одного вздоха.

- Прошу, хватит убегать и отказывать мне – голос его становится ниже, он пристально смотрит ей прямо в глаза и у Алины сбивается дыхание -останься здесь, стань царицей и я обещаю, что ты будешь единственной владетельницей моего сердца.

В голосе Морозова слышится жажда, голод, страсть, ну а что ещё должно быть в сцене поцелуя, тело рефлекторно отзывается на его действия, пока мозг почти бессознательно выдаёт заученное. Она накрывает его губы ладонью:

- Царицей? Владетельницей сердца? Зачем мне это, если я не увижу Солнца?

Его губы оставляют нежный поцелуй на её ладони. Алина в испуге убирает ладонь:

- Тебя отдал мне Зевс, ты же не можешь перечить царю Богов, пока сама не стала Царицей.

Алина теряется вслед за Персефоной, и тогда он накрывает её губы своими, им вовсе необязательно целоваться взаправду, поэтому Морозов не делает ничего, но у Алины кружится голова от его близости, от всех пережитых за такой краткий миг эмоций и она, не позволяя ему отстранится, целует его глубоко и нежно, позволяя себе раствориться в только что родившемся чувстве Персефоны к Аиду, а может она себя обманывает и это её собственные эмоции по отношению к этому страшному талантливому человеку.

Он удивленно разрывает поцелуй, облизывает губы, осторожно возвращает её в вертикальное положение, его грудь слегка подрагивает, и хотя она знает, что они не будут это сейчас обсуждать, она видит, что ему не всё равно, что он смотрит вожделенно на её губы, может секунды две, но этого достаточно, чтобы знать, она что-то пробила в этой глыбе льда.

- Теперь было прекрасно. Я увидел в тебе Персефону, ты смогла почувствовать её эмоции.

- Да, во многом благодаря умелому партнеру. – произносит Алина и лукаво улыбается. Ещё никогда прежде она так явно не чувствовала в себе героиню, которую ей предстояло сыграть.