Тут в первый раз исказился он, став многоликим, ужасным, неузнаваемым, диким. Вздрогнули бедра его, словно тростник на течении иль дерево в потоке, задрожало нутро его, каждый сустав, каждый член. Под оболочкою кожи чудовищно выгнулось тело — так, что ступни, колени и голени повернулись назад, а пятки, икры и ляжки очутились впереди.

Легенда о безымянном герое Ушедших

— У меня для тебя подарок есть, — сказал Гвинн и бледно улыбнулся.

Бледно — не потому, что отдал крови больше, чем проливают на Турнирах. Потому что радоваться было нечему, Рона готовилась отправиться на бойню, а он мог только стоять и смотреть. Она знала это чувство беспомощности, железно разливающееся в костях: так Рона смотрела на пылающий костер с Дерреком, так глядела в больной глаз Скерриса. Несмотря на их ужасную договоренность с Кером, Гвинн все равно волновался и пытался заполнить оторопелую, гулкую тишину своим голосом. Говорил и говорил, стараясь отвлечься.

По его приказу в алый шатер пара слуг втащила легкий серебряный доспех, надетый на деревянные перекладины. Последний слуга положил рядом, на стол, шлем. Без украшений, пышных перьев или каменьев, он все равно смотрелся дивным шлемом одного из Ушедших. Изящный, с хищными чертами, словно проступающее в серебре лицо. Рона заглянула внутрь и увидела красную подбивку. Мягкая, приятная на ощупь… Как подступиться к латам, Рона толком не понимала, потому лишь восхищенно смотрела на распустившиеся на нагруднике цветы.

— Откуда у тебя взялись деньги на это все? — удивилась Рона, когда Гвинн выгнал слуг. Странно было видеть его таким: властным рыцарем, лордом Великой крови. Несмотря на увечье, на него поглядывали с любопытством и тем странным благоговением, какое Рона иногда испытывала, глядя на сияющие доспехи Тристана. Гвинн быстро освоился и вспомнил столичные привычки, позволявшие смотреть на остальных сверху вниз.

Доспех сиял изнутри — будто бы колдовство. Нет, всего лишь рассветные лучи, скользнувшие по узорам. Рона недоверчиво рассматривала это произведение искусства от лучших кузнецов Афала и не могла поверить: теперь у нее будут свои доспехи! Она и вправду стала настоящим рыцарем? Что-то предвкушающее, щекотное поселилось в груди, трепетало под ребрами. Доспех совсем не походил на кольчугу и наплечники, знакомые ей по первым испытаниям, и Роне не терпелось его опробовать. Но, несмотря на радость, она невольно думала обо всех деньгах, которые Гвинн отдал…

Роне редко доставались новые платья, она не знала роскошных тканей и узоров, столь обычных для Афала и надменных придворных леди — такими она их представляла по россказням Скерриса. Дорогих подарков Рона никогда не просила, зная, что казна их рода пуста. Там хранилось жалкое приданое, чтобы не оставить Рону совсем уж невзрачной невестой, если она вздумает выйти замуж. Она догадывалась, что на эти самые деньги Гвинн добрался до Афала, однако…

— Это мои доспехи. Когда я покидал Афал, заложил их у одного кузнеца. Не стал продавать, пожалел, отчего-то верил, что смогу вернуться… Тогда я еще был наивен, считал, что нога может расходиться, — ядовито проговорил Гвинн. — Вот, забрал недавно. Попросил немного… расширить в груди. Не уверен, что будет удобно, но хоть от клинка нагрудник тебя защитит.

Вместо благодарностей Рона кинулась к нему с объятиями, прижалась тесно-тесно. Гвинн знакомо покачнулся, как всякий раз, когда она на него с разбегу нападала, заворчал, уткнулся ей в макушку, поцеловал. Когда он обнимал ее так, казалось, что весь Турнир был одним страшным сном, круговертью кошмара, лихорадкой, в которой она провалялась зимними днями. Рона совсем потерялась во времени…

— Ты должна быть сильной, — напомнил Гвинн, потрепав Рону по волосам. Странная улыбка скользнула по его лицу: все дивился, что длинной пышной косы больше нет.

Рона помнила яростные напутствия, которые он шептал ей в дорогу. Говорил вернуться любой ценой… Но если цена — жизнь ее друга, разве оно стоит того? Рона попыталась бы уступить, а заодно и вырваться из власти Служителей, но она ведь знала, что даже если сдастся, то Скерриса ждет только смерть. Сколько еще дней ему отмерено? Да и сможет ли он сражаться с кем-то, кто не подговорен? В чудовищной руке он едва держал меч.

— Виделась со Скеррисом? — негромко спросил Гвинн.

Угрюмо помотав головой, Рона отвернулась. Весь вечер и всю ночь Скеррис провел в шатре лекаря, а ее туда не пускали, чтобы не мешалась. Йорген догадался, как усмирить хворь ненадолго, но излечить ее не мог, а значит, все их попытки лишь продлевали Скеррису мучения. В том, что он страдал, хотя и пытался по-рыцарски сдерживать вопли боли, Рона не сомневалась: видела хворых прежде. Лежа ночью в шатре совсем одна, она убеждала себя в том, что подарит ему блаженное забытье завтра на арене. Она замерзла, укуталась в одеяло, грызла в волнении губы. Скеррис сам просил, молил ее о смерти!

Нет, она не сможет!

— Рона, поговори со мной, — попросил Гвинн. — Станет легче.

И сама знала, что станет. Ей всегда помогало: и ехидства, которыми они с Кером перебрасывались, и беседы с Тарином, оказавшимся вдумчивым и внимательным юношей, и даже баллады Брианны, которой Рона иногда подсказывала рифмы. Но сейчас она не могла говорить о Скеррисе, будто ее горло проржавело.

— Я тут подумала… о другом, — сказала Рона. Отец внимательно смотрел на нее. — То, что ты об Исельт не помнишь ничего, это странно. Чародейство какое-то, которое человека неволит.

— А то ты великий знаток чародейства? — прищурился Гвинн.

— Ну, я-то нет… А вот Блодвин… — смутилась Рона. Ей захотелось тотчас нацепить шлем, чтобы не видно было покрасневших щек. — Исельт сейчас при дворе, и Блодвин думает, что она что-то недоброе замыслила. Хочет ее обличить, и тогда твое свидетельство… Оно может быть полезно. Ты никогда не хотел разобраться, что произошло? Почему? — Рона свирепо уставилась на отца, гадая, почему он вдруг решил тогда сбежать, а не добиться истины.

Запоздало пришла мысль: если бы Гвинн обличил Исельт как жестокую ведьму, он остался бы блистать при дворе. А у нее не было бы никого, кроме старых слуг. Не было бы самой Роны.

— Ты мне сначала объясни, что у тебя за дела с принцессой. Я тебе говорил быть осторожнее! — сурово нахмурился Гвинн, явно пытаясь улизнуть от ответов.

Рона послушно рассказала, утаив только про поцелуи. Незачем настолько отца тревожить, он и так мрачно глядел, особенно когда она костяную магию упомянула. И сама Рона знала, что делала глупости, однако не могла не помочь принцессе, это было бы нечестно, а то, что влюбилась… Сердцу ведь не прикажешь, верно? Услышав о том, что Блодвин хотела бы сместить Служителей и саму Воронью Богиню, Рона убедилась, что сделала верный выбор — и даже Гвинн, самый близкий ее человек, не смог бы ее переубедить.

— Звучит и правда херово, — признался Гвинн, когда она рассказала про Моргольта. — Да только… Не знаю я, веришь? И знать никогда не хотел. Я всегда был не лучшим рыцарем. Не таким честным, как мог бы. И девушек я обманывал, и изменял… Не насильничал только никогда, мерзко это, — честно заявил он. — А тут… вдруг не ворожба никакая, вдруг я просто спьяну ее?.. Легче не знать. Да еще ты…

— А что я? — с удивлением переспросила Рона.

— Волнуюсь я за тебя, — неохотно выдавил Гвинн. — Всегда волновался. Вдруг нашелся бы такой лорд из горных, что насильно бы тебя замуж забрал, что был бы с тобой жесток. Раньше-то у меня совести не было, а теперь иначе это чувствуется. И не хочу я знать, если Исельт принудил. Хотя Тристан, видно, считал, что и она виновата, раз помолвку расторг, да и я помню, что Исельт мне улыбалась… сладко, медово так. А что после — забыл. У Тристана спроси, вот что.

Рона совсем не ожидала, что он заупрямится. Ее такие тайны, напротив, притягивали, она желала узнать истину и принести ее Блодвин — та распорядится ей лучше. Но и оправдать Гвинна Рона хотела. Нечестно, что его считают предателем и подлецом, если это Исельт заманила его и хотела поработить.

— Я подумаю, — пообещал Гвинн, мягко улыбнулся. — А ты пока забудь это. Тебе нужно драться, помнишь? Цена — твоя жизнь. Я всегда выходил на арену, зная, что второго шанса не будет. Победа принесет тебе славу… и свободу, — пообещал он, хотя Рона понимала, что он тоже не знает наверняка, а лишь загадывает. Но и этого ей было достаточно.

Пока она дожидалась, когда их позовут, Гвинн рассказывал о турнирах, в которых выигрывал сам. И о ландышевом венке, который на него надела королева Аоибхинн, холодная, но прекрасная.

***

Первые. Они — первые. Рона резко кивнула сиру Тристану, поглядела вокруг мутно, видя не соперников, а лишь темные очертания. В глазах чернело от страха, но она удерживалась от того, чтобы трястись у всех на виду. Натыкаясь на других рыцарей, таких же испуганных юнцов, она не пыталась даже гадать, кто из них выживет, кто окажется в следующей битве, потому что больше всего Рона хотела рухнуть в песок лицом и затихнуть в нем навсегда. Диковатый взгляд Скерриса словно ее ударил, разрезал лицо наискось. Рона подошла, встала рядом, но не попыталась заговорить, стиснула зубы. Казалось, еще немного — и до крошева.

Очередная речь о доблести и чести, о том, что они должны достойно выступить перед принцессой, слилась в посторонний шум, так и не пробилась сквозь захлестнувшие волны ужаса. Тристан говорил и говорил, рассыпая бессмысленные слова, а глаза его были пустыми и тусклыми, как древняя сталь. С выщербинами. Роне хотелось броситься прочь, сломя голову бежать в умирающую рощу — и дальше, в лес, в древние катакомбы Ушедших, в которых ее никогда не найдут. Но она осталась, памятуя о черных стражах-Служителях, окруживших их голодной вороньей стаей; лишь вдохнула прерывисто.

Подведенный конь безразлично повел ухом. Рона нашла силы улыбнуться, потрепала его по шее. Остальные уже были в седле, она забралась верхом одной из последних, словно пыталась оттягивать. Она не знала имени своего коня, выданного ей по приказу Йоргена еще тогда, перед испытаниями, и это вдруг показалось Роне таким нечестным. Служители у всех стирали имена. Если бы она оказалась слабачкой, ее бы тоже никто никогда не вспомнил.

Все вместе они ехали по улицам Афала к рыцарской арене. Место это было знакомо остальным: Тарин обмолвился, что там ежегодно проводятся поединки, чтобы выбрать лучший клинок Афала. Клинок, клинок… Рона стиснула рукоять верного фамильного меча, пытаясь хоть так обрести опору, сосредоточиться. Краем глаза она следила за Скеррисом, как бы он с лошади не упал… Меч не помогал, дыханию было тесно в груди, и ей хотелось закричать во всю глотку, как вопил Деррек на костре.

Люди были везде. Высыпали на улицу, гомонили, чуть на голову друг другу не лезли, лишь бы посмотреть на рыцарей, следующих к месту своей смерти. Глаза, всюду глаза. Растерянная, Рона только вымученно улыбалась. Они тянулись ближе, но все же робели заступать дорогу. Рыцари были священны. Священные жертвы, как же… Рона видела эти лица: красивые и жуткие, лучащиеся молодостью и искривленные морщинами. Люди волновались и гудели, как осиный рой, и она ощущала их взгляды колючими уколами. Ей сделалось не по себе, она растерянно смотрела на одежды, куда более богатые, чем у северных крестьян в застиранных серых тряпках. Ни одно лицо не запомнилось ей. Тут раздался звук рога; все собравшиеся, повернувшись, оторвались от нее.

Дети шумели, стайкой следовали за их молчаливой, скорбной колонной. Косясь на мальчишек с по-детски щербатыми ртами, Рона с замиранием сердца думала о том, что они мечтают оказаться на ее месте. Конечно, их кровь не та, слишком грязна для голодной Богини, но дурно становилось только оттого, что в детских глазах искренне вспыхивала легенда. Ложь. Все легенды — змеиные слова, подлая ложь.

Стены рыцарской арены были серыми, каменной кладки, которая уныло смотрелась рядом с белыми башнями дворца. Неуверенность растекалась среди рыцарей: куда деть лошадей, как выстроиться… Слуги появились будто бы из ниоткуда; они спешили, торопились, увели скакунов, указали на невысокую дверь. Рона привыкла к слугам своего обветшалого рода, те двигались медленно, как сонные мухи, потому ее эта пестрота и торопливость даже отпугнула.

Внутри оказался широкий коридор. Пока что их завели в просторную комнату, здесь было даже уютно, напоминало каменные залы родного замка. Сквозь окна из цветного стекла лился колдовской свет, но никак не выходило рассмотреть, что там снаружи. Рыцари ютились на лавках. Некоторые рассматривали свои руки или клинки, словно надеялись увидеть в них таинственные знаки будущей победы. Рона тоже на свои посмотрела: исцарапанные, мозолистые, жилистые. Совсем не женские руки — кто станет такие целовать? Руки рыцаря. Рона вспомнила когтистые пальцы Скерриса, сочившиеся черной гнилью, и содрогнулась.

Когда ее поманил невысокий слуга с чуть раскосыми, будто бы хитрыми глазами, Рона едва не схватилась за меч. Но, поймав спокойный взгляд Тристана, все еще сопровождавшего своих подопечных, Рона послушно пошагала за слугой. В узкой комнатке ее ждал серебряный доспех Гвинна.

Сняв куртку, Рона позволила прилаживать к себе латы, только надеялась, что ее не станут ощупывать тщательнее. Ловкие руки отыскивали шнурки на поддоспешной стеганой рубахе. Алая стеганка была легкой, чтобы рыцарь не употел, но Роне и в ней становилось душно и жарко от волнения. Почтительное молчание слуг ее мучило; парнишка, младше нее на несколько оборотов колеса, не встречался с ней глазами. Наплечники и латные бедра стиснули ее. Кираса сурово обняла. Доспех Гвинна не был цельным, части лат скреплялись ремешками, чтобы оставить большую подвижность. К счастью, отец тоже ставил на ловкость в поединках. Хотя Роне, наряженной в латы, совсем не казалось, что она сможет двигаться так быстро, как на тренировках со Скеррисом.

— Желаете еще утянуть ремнем? — негромко спросил слуга.

— Немного, — хрипло сказала Рона. Не хотелось, чтобы доспех болтался на ней.

Латные ботинки, к ее удивлению, не надевались вместо сапог, а крепились на обычную обувь. Гвинн не стал украшать их изысканными шпорами, и Рона, несмело сделав шаг, порадовалась этому. Она и так позвякивала.

Свободными оставались только руки — латные перчатки, как и шлем, ей подадут перед выходом на арену. Рона благодарно улыбнулась слуге, и мальчишка уставился на нее так подозрительно, как будто счел, что она издевается.

— Удачи, сир, — пробормотал он смущенно.

Наружу Рона вышла стиснутой в латах, что затрудняло дыхание, но хуже всего были взгляды других участников. Горящие, снова — как в первый день. Как у тех мальчишек, которые бежали за ними по извилистым улочкам Афала. Они пока были раздеты, неотличимые от горожан, которые столпились там, ниже по улицам. Их очередь еще наступит.

Скеррис возился в другой комнатке. Как же он смог утаить от слуги, что болен? Наверняка запугал мальчишку. Роне захотелось постучаться, заглянуть, но это было бы неправильно, слишком приметно, когда на нее все смотрели. Она отошла в сторону, чутко прислушивалась к тому неизвестному, что таилось за большими тяжелыми дверьми. Ждала.

Когда Тарин подошел, Рона неловко улыбнулась. Взглядом она поискала Невилла — мальчишка жался к стене, был тих и неприметен; наверное, пытался смириться со смертью.

— Доброй битвы, — сказал Тарин и коснулся ее плеча. Из-за доспеха Рона совсем ничего не почувствовала, но благодарно кивнула. — Пусть Богиня решит честно.

Несмотря на красивые слова, Рона знала, что эта дружеская, мягкая улыбка предназначается ей. Не Керу. Кто они такие, чтобы решать, кому умереть? Кто такая Мор’реин?!

— Да, Рон, ты достойно сражаешься! — улыбнулся Хельди, который смягчился к ней после того, как они вместе забили птенца. Она так и не разгадала его, не проверила, не был ли и он подосланной девушкой, но сейчас Роне совсем не хотелось об этом размышлять. Скоро это перестанет хоть что-то значить…

Она все кивала и кивала, она думала, что Брианна напишет песни, которые прославят их в веках, но какое это имеет значение, когда ты мертв, когда ты по ту сторону костра? С этой стороны было столько настоящего, истового. Губы Блодвин, рука Скерриса, коснувшаяся ее плеча, улыбка Гвинна — кривоватая, но искренняя. Рона думала о них, но только не о себе. Жалеть себя у нее никогда не получалось.

— Я рад, что знаком с тобой, Аэрон, — прозвучал голос Тристана, и Рона словно бы вынырнула. Все внешние, порядком раздражающие, звуки вернулись, будто ударили ее.

— Скеррису вы тоже сказали? — как-то дребезжаще спросила Рона и вдруг испугалась, что этот визг, такой девчоночий, выдаст ее.

— Мог бы, но Скеррис… Он сказал: «Подите прочь», — усмехнулся Тристан устало. — Не хотел ему навязываться. Мне кажется, он волнуется. И… Прости, наверно, я предвзят. Я много раз думал о том, что жизнь сложилась бы иначе, будь Гвинн таким же. Честным, добрым. Настоящим рыцарем… — Тристан виновато отвел взгляд. — Он ничем мне не обязан, конечно, и это мои собственные ожидания. Но все же…

Он смотрел на нее со странным, тоскливым выражением. Только теперь, спохватившись, Рона догадалась, как похожа на Гвинна, некогда носившего эти латы. Он и на поединке с Тристаном наверняка дрался в них; Рона видела погнутую наколенную пластину, словно ее сначала размозжили чем-то тяжелым, а потом постарались выгнуть обратно. Рона была для него ожившим кошмаром, и все же Тристан подошел к ней с добрым словом. Это, пожалуй, могло бы растрогать, не будь Рона так взбудоражена скорой битвой.

— Спасибо, сир Ривален. Мне приятно, что вы считаете меня достойным рыцарем.

А теперь она собиралась достойно выйти на арену и убить своего друга. Рона повернулась к распахнувшимся дверям, к уходящему в темноту коридору, и пошла за слугой.

***

Рона с лязгом закрыла забрало и шагнула вперед; дыхание снова перехватило. Глаза засветило даже сквозь узкую прорезь шлема, и она рассеянно моргала, пока не увидела высокие трибуны, на которых были люди, сотни людей, в едином порыве обратившихся к ней. Медленно, будто меч, столь привычно лежавший в руке, стал в десять раз тяжелее, Рона подняла клинок, чтобы солнце облизнуло его, как голодный пес. Толпа взревела. Что-то было в этом. Сладкое, пьянящее, дикое. Оно прошивало ее позвоночник иглами, вонзалось острыми зубами магии. Теперь она знала, о какой силе говорила Блодвин, о какой власти грезила.

Блодвин. Ее принцесса. Рона увидела королевскую ложу с темным навесом — чтобы принцесса и ее приближенные не утомились под солнцем. На ткани, взвившейся в небе, изгибался гордый дракон. Отсюда, снизу, тонкие вышитые линии казались костями, как тогда, в глухом лесу. Встретившись взглядом с Блодвин, Рона улыбнулась. Принцесса — тонкая, гордая, с прямой спиной. Сидела, сложив руки на коленях. Рядом блеснуло золото кудрей, двинулся алый шелк. Взбудораженная леди Исельт вцепилась в Рону взглядом, словно хотела выдрать из нее кусок плоти.

Скеррис, выскользнувший на арену с другой стороны, приближался медленно, как хищник, завидевший слабую дичь. Что ж, ему некуда было торопиться. Рона не видела его лица, только узкое забрало, в котором мелькнули глаза… В них было что-то ужасающее, дикое.

Шаг, еще шаг. У Роны шумело в ушах, как будто в жутком жернове перемалывались кости. А может, это просто хрустел свежий песок у нее под сапогами? Она сглотнула. Объяснения Тристана путались в голове, под шлемом уже было жарко. Поклониться, вознести мечи к небу — к чертогам Мор’реин, где их уже заждались. Хотелось сказать что-то Блодвин, что-то… пообещать, а может — проститься, но Рона прикусила губу, вспорола клыком сухую кожицу. Это было бы глупо.

Скеррис не сгибался в поклоне, просто кивнул. Чуть надменно. Отгороженный блестящим забралом, он снова был Скеррисом Нейдрвеном, наследником древней богатой семьи, который пришел сюда ради победы. Не был ее братом, рыдавшим у Роны на руках.

Ни конного боя, ни иных состязаний, принятых на ежегодных турнирах Афала. Только битва. Один на один — кто достойнее?

Она позволила Скеррису ударить первым.

Он всегда бил, а она уклонялась, и ноги запомнили их танец. Рона отпрянула, когда Скеррис подался вперед, почувствовала, как его рука, закованная в латную перчатку, пронеслась мимо. Скеррис опять выбросил клинок, хищно блеснувший в свете бешено-веселого солнца. На этот раз Рона не стала убегать. Вскинула меч, удар Скерриса отдался в руках. Сильный, жестокий. Она едва успела отбить, почти отпихнуть его клинок в сторону. Над полем боя разнесся голодный рев толпы. А Скеррис и не думал отступать. Он наносил удары один за другим, такие же быстрые, внезапные и меткие. Его меч сверкал голодно, желал крови.

Словно вовсе забыл об усталости, Скеррис вновь рванулся к ней. Роне пришлось несколько раз увернуться от его выпадов. Удар — и Кер отлетел, не обращая внимания на вспыхнувшее на белой стеганке темное пятно. Никак не выказал боли. Толпа ревела. Вся и сразу. Поднялась, как неудержимая морская волна.

Скеррис не обещал, что будет просто. Не хотел сдаваться без боя. Он всегда говорил, что сражение — это искусство, и Рона знала, что он учит ее не просто так. Он готовил ее, воспитывал в ней достойного соперника. К этому самому дню.

Удар, еще удар. Роне пришлось отступить, сбегая от очередного взмаха меча. Он впился в песок, Скерриса занесло, но он быстро развернулся, заставив Рону, рискнувшую ударить, в испуге отшатнуться. Это был не тренировочный тупой меч, а голодный воющий клинок, и она отчетливо увидела свою смерть. Там, на кончике острия. Меч Кера мазнул ее по плечу, но не ранил, а соскользнул по блестящей пластине доспеха. Сыпанули искры. Сквозь онемение подбитого плеча Рона подумала, что будет синяк. Времени придумать еще что-то ей не дали. Страшный удар сбил ее с ног. Она покатилась по песку, не в силах подняться. В следующий миг рядом с ней опустился дрожащий клинок. Шлем гудел. Рона увидела свое отражение…

Со стороны зрителей могло показаться, что Рона в последнее мгновение увильнула от удара, как песчаная змейка, но она знала, что Скеррис мог бы впиться мечом ей в шею, там, где сбился в падении кольчужный воротник. Он разыгрывал бой, следуя какому-то хитрому плану, и Рону вдруг разобрала ядреная злость. Она вскочила, ударила. Простой выпад — на уровне груди. Скеррис встретил его клинком плашмя, но все же Рона по заторможенности его реакций видела, что Кер устает и выдыхается. Болезнь не даст ему сражаться долго. Скоро все кончится.

Безумный азарт схватки завладел ей. «Двигайся, не замирай ни на удар сердца!» — колотились в голове вспомненные слова, которые бросил ей Скеррис. Это было ей знакомо. Они сталкивались на тренировочной площадке снова и снова. И теперь Рона нападала, била и била. Промахивалась, встречая глухую оборону, злилась, но теснила Кера. Поддавался он неохотно, но усталость брала свое. Пропущенный удар загремел по нагруднику, его шатнуло. Шелестящий вздох прокатился по зрительским трибунам, а Рона со злостью усмехнулась, радуясь, что под шлемом не видно ее зверский оскал. Целехонький, что ему будет. Только на сияющем нагруднике осталась царапина.

Как легко — ударить со всего маху… Откуда в ней столько силы? Она знала его излюбленные приемы, предугадывала движения… По взмокшей спине лился пот, но это не имело значения. Рона танцевала вокруг Кера, обходя его по сужающейся спирали. Ухмылка застыла на ее губах. Ненадолго не осталось никого: ни воющих зрителей, требующих немедленной расправы, ни Блодвин, сурово взиравшей на их драку, ни Богини… Никого, кроме них.

Ей нужно было победить честно, только тогда Скеррис послушается. Тогда сдастся. Это единственный способ его убедить, пока в нем еще остаются крупицы сознания.

Слабое место Рона уже подметила: рука. Конечно, рука. Хотя и опасно соваться прямо под меч, она знала, что должна ударить там, под локоть, в уязвимую часть. Ждала, пока выдастся шанс… «Терпение, — учил Скеррис. — Все ошибаются». И он ошибся. Открылся. Тело дернулось, все вложенное в удар напряжение выплеснулось. Удар получился не самым сильным, Рона отбила его вправо и сама торопливо махнула мечом.

Клинок жадно впился в сочленение доспеха. Скеррис не ожидал, что она кинется на него всем телом, а может, разум его снова затуманился, он растерялся — и уже с грохотом грянулся оземь. Взвился песок. Рона тяжело дышала, доспех давил, и она налегла на меч обеими руками, вбивая Скерриса в землю. Она напала на него, точно дворовый мальчишка, который хотел расквасить нос соперника, а не как доблестный рыцарь. Толпа ревела. Крики бились о шлем, словно брошенные камни.

Меч, вонзенный в руку, провернулся. Послышался отчетливый хруст костей, влажный звук рвущейся плоти. Кер вцепился в ее бедро, пытаясь сбросить, но лишь со скрежетом скреб по латам. Пахло кровью и чем-то сладковатым, гнилым, как в издыхающей роще. Рона затаила дыхание. Это все — ненастоящее. Меч она не отпускала, почти повиснув на нем. Пришпилила Скерриса к земле, принося его в жертву.

Сквозь заложивший уши ужас пробился его отчаянный крик.

— Хватит! — заорала она, оглушив саму себя. — Скеррис, хватит, ты еще можешь сдаться!

Слышал он ее? Хотел ли слышать? Рона ухватилась за край его шлема, дернула ремешки. Здесь, под челюстью, в уязвимом месте. Рона могла бы задушить его, пережать воздух — Скеррис жадно дышал, бестолково махал головой. Свободной рукой вновь попытался отбиться, врезал тяжелой латной перчаткой по голове — зазвенело над ухом. Но она рванула тонкие ремешки, содрала шлем. Меч дернула из тела не глядя, не позволяя смотреть на месиво раны вместо предплечья. Занесенный над Скеррисом клинок темнел от его крови.

Он, блядь, должен был сдаться.

— Я не стану тебя убивать, слышишь? — в отчаянии прохрипела Рона, так, чтобы слышал только Кер. — Хочешь, я этот меч в себя воткну, а?!

Кер смотрел слепо, взгляд бестолково метался, не видя Рону, ее отчаянный оскал. Уставившись в небо, Скеррис шептал что-то, похожее не то на молитву, не то на проклятие. Сухие содранные губы беззвучно шевелились, шуршали. Правый глаз совсем потемнел; радужки и белка не было, все растворилось в густой черноте. Вокруг глаза паутиной вздулись темные вены. На лбу блестели капельки пота, лицо выглядело жутко, как у слауга. Он был весь в крови, но продолжал бормотать.

— Хватит! — прошипела Рона, хлестнула его по лицу. Тяжелая перчатка вспорола щеку. — Или сдавайся, или встань и дерись!

И что-то в ее голосе заставило Скерриса подняться. Рона чуть отступила, позволяя ему. Толпа бесновалась за спиной, только отрывистые крики доносились до нее. Больше. Больше крови, больше смерти. Добей его уже! Дышала Рона урывками, тяжело, словно боль и страх Скерриса проросли и в ее костях. Пошатываясь, он снова занес меч. Левой рукой. Другая, больная, болталась на лоскутах ткани, совсем неживая. Он утробно зарычал, чуть не рухнул. Движения — медленные, но яростные — казались агонией больного зверя. Однако Рону они не волновали. Она уже ничего не чувствовала, отдалась ритму движений. Бледное, истощенное лицо Кера напомнило давешний сон, и Рона негромко сказала:

— Знаешь, я ведь раньше думала, что на самом деле смерти нет. Есть только пустота. Только теперь я надеюсь, что там Мор’реин. Что ее тоже можно убить.

Дыхание прерывалось, но ей важно было договорить. Иначе слова жглись под языком.

Рона встретила удар клинком, попыталась оттолкнуть. Увидела, что Скеррис оскалился. Не зубы — клыки, шилья хищных клыков. Он лязгнул пастью, едва не раскроил себе губу. Рона не отрывалась от этого дикого взгляда, боясь, что он кинется, едва она отвернется. Помнится, Гвинн так говорил. Если встретишься со зверем в лесу, смотри в глаза. Слабых и уступчивых они загрызут.

Двигался он с ловкостью, вбитой годами тренировок от лучших бойцов Эйриу, нанятых Камрин. Все равно что глядеть на танец лунатика. Роне самой хотелось упасть. Тяжелое дыхание, гудящие ноги… Она метила в голову, вынудив Скерриса пригнуться, и тогда ударила его в нагрудник со всей силы. Если удар по плечу так ее ошеломил, она могла представить, каково прочувствовать его на ребрах. Роне показалось, она снова услышала хруст раздробленных костей. Постаралась не думать об этом.

Зрячий глаз Кера совсем заволокло — то ли болью, то ли яростью. Он напал снова, с полуоборота. Рона отскочила, не позволяя себе останавливаться. Обманывать Скеррис ее тоже учил. Оказавшись сбоку, Рона резанула под коленом — сама удивилась, как легко меч вспорол тело. С рукой пришлось налечь сильнее… Тут же Рона поняла свою ошибку: рана была поверхностной, она не замедлила Кера и не сковала движения, как рассчитывала. Зато разъярила болью — он замахнулся, метя Роне прямо в шею. Слишком обезумел, чтобы скрывать, она поняла это по взгляду. Успела только закрыться левой рукой; по локтю полыхнул росчерк раны, полилось горячее, потекло в тяжелую перчатку. Словно расплата — за его руку. На алой стеганке крови не было видно.

Скеррис прыгнул, и Рона едва успела парировать удар. В его движениях было все меньше упорядоченности, что делало его более непредсказуемым и опасным, и хладнокровный голос в ее голове, до ужаса похожий на голос отца, подсказал, что нужно кончать это сейчас. Запах крови его раззадорил, поняла Рона. Как свежее мясо для голодного пса. Она приподняла левую руку, заметив, что Кер следит за ней, хищно трепеща ноздрями, а не за правой, в которой посверкивал меч. Тогда-то Рона и ударила. Вышло даже красиво: на полусогнутых она крутанулась, выпад поразил левую руку, в которой Скеррис держал меч.

Он еще пытался сопротивляться, вывернулся, как люди не должны вертеться, поймал ее меч своим. Только рука подломилась от слабости, и Рона смогла закончить это режущее опасное вращение и выбить меч. Он отлетел куда-то в сторону, в песок. Рона уже не видела. Она полоснула Скерриса по бедру — куда придется, прижала клинок к горлу, скрежеща по ошейнику кольчуги.

Скеррис вдруг качнулся, припал на одно колено. Испуганной Роне показалось, что он решил сам напороться на меч, но из рассеченной ноги текла грязно-бурая кровь, и он слабел на глазах. Кер падал медленно, и она даже успела поддержать его, следя, чтобы он не грянулся головой. Осоловелый взгляд шарил по ее лицу. Рона наклонилась ближе, как будто хотела спрятать его от бушующей толпы, которая уже наверняка сочла его мертвым. Всего лишь труп. Нет, нет, она не согласна!

— Я хочу тебя спасти, как ты не понимаешь! — прорычала Рона. Кровь из раненой руки стекала в лужу крови Кера, сливаясь. Он жадно потянулся навстречу. Из последних сил.

Спасти. Его никто не хотел спасти, только уничтожить, включая его самого. Он так отчаянно кидался на Рону, надеясь, что она взмахнет мечом и закончит это все. Насмотревшись на его агонию, Рона была в этом убеждена.

Только она не была его врагом. Она хотела ему помочь — любой ценой.

— Пожалуйста, — всхлипнула Рона, шатаясь. — Кер, пошли домой, а?

Может быть, он уже забыл человеческие слова?

— Я сдаюсь! — отчаянно прокричал Скеррис и закрыл глаза. Как показалось — навсегда.

Рона сдернула шлем, разлохматила мокрые слежавшиеся волосы. Меч воткнулся в песок, утоп в нем. Когда она остановилась, зрители разочарованно взревели. Требовали, хотели чего-то… Но Рона опустила руки, не двигалась.

— Довольно! — рявкнул Тристан. Он оказался в первых рядах, хотя мог бы наблюдать свысока вместе с принцессой; рядом — кажется, руку протяни. Его голос был таким отчетливым, ясным. Настоящим. — Он сдался, я слышал!

— И я слышал! — послышался нестройный хор голос. — И я… Я тоже… Убей его!

Рона бешено обернулась на крик, пытаясь выцепить из толпы отчаянного смельчака. Как он смел. Как они смели. Они, сидевшие у теплых каминов вечерами, пока гнилая роща нашептывала им страшное. Они, пировавшие в честь новой королевы, пока рыцари захлебывались кровью. Дикая горячка снова накатила, и Роне захотелось напоить клинок, окунуть его по рукоять, содрать перчатки, кончиками пальцев почувствовать биение крови из раны.

Краем глаза Рона увидела, что Блодвин подошла к самому ограждению. Тонкие хищные пальцы в черных перчатках впились в дерево. За ее спиной привстала леди Исельт. Люди волновались, и их голоса рассыпались шепотом. Рона в отчаянии оглянулась на Тристана, поискала черные тени Служителей. Если они хотят, чтобы она закончила поединок… Она не станет добивать сдавшегося, она не палач!

— Поединок окончен, сир Аэрон победил, — прогремел голос Блодвин — и не Блодвин одновременно. Что-то в нем было чуждое, нечеловеческое. Взрастающий шепот замолк, словно всем зрителям перерезали глотки. — И позовите лекарей, — бросила Блодвин уже тише.

— Спасибо, — прошептала Рона одними губами, глядя на нее.

Что-то было не так. Рядом были слуги, которые должны были уволочь тело поверженного рыцаря, но не лекари, и сейчас торопливо искали хоть кого-нибудь. Где же Йорген, когда он так нужен?.. Возле нее вдруг оказался Тристан. Старший рыцарь наклонился над Кером, не слушая слабых возражений Роны, и хотел было подхватить его под мышки, кивнул ей на сапоги…

— Ох, Богиня… — сдавленно простонал он, завидев руку Скерриса. То, что от нее осталось.

— Надо Йоргена, — сипло прошептала Рона. — Быстрее. Пожалуйста. Не отдавайте его никому, вы не понимаете, они!..

Они — Служители. Тристан понимал. Что-то в его взгляде светилось такое: упрямое, неотступное. Когда рядом оказались слуги с носилками, Тристан остался со Скеррисом и следил, чтобы раненого не особенно дергали. Рону подтолкнули в спину. Незнакомые, чужие люди. Ей нужно было снять доспех… Она не знала, куда утащат Скерриса, но готова была идти за ним хоть так, отягощенная латами. Главное — смотреть прямо в глаза. В глаз. А если будет страшно, то вцепиться в плечо, чтобы он по прикосновению чувствовал, что она рядом. От таких мыслей начинало мутить.

Ее снова позвали — уже настойчивее.

— Найдите Гвинна! — взмолилась Рона. — Он за ним присмотрит!

— Я сам пригляжу, — неожиданно заупрямился Тристан.

Рона стиснула зубы. Как неуместна была их вражда, и она точно не хотела, чтобы старая ссора стоила жизни Керу.

— Тогда поклянитесь! — Рона подалась к нему ближе, чуть не впилась в отвороты торжественного синего кафтана с вышивкой. Тристан смотрел прямо, бесстрашно. Молниевый шрам на виске побелел. — Слово чести дайте. Обещаете? Или нет? Ну так и убирайтесь к Служителям вместе со своим молчанием. Понятно? — Для пущей убедительности она оскалилась, кулак стиснула, слыша скрежет стали.

И Тристан поклялся.

***

Ей помогли снять латы и по просьбе Роны оставили ее одну. В небольшую комнатушку заглядывал лекарь со скучным усталым лицом, человек в летах, но Рона попросила сначала вымыться. Несколько царапин на руках были несерьезными, ныло плечо, на котором темнела ссадина, но она чувствовала себя странно целой… Конечно, ведь Скеррис не пытался навредить ей! Рона бессильно зарычала и ударила в стену, с наслаждением чувствуя, как разошлась кожа на костяшках. Горячая кровь капала на каменный пол.

С тоской Рона вспомнила о ванне, пахнущей лавандой, но ей предложили только несколько кувшинов воды и мокрые полотенца, чтобы смыть пот и кровь. Чище она себя не почувствовала, захотелось соскоблить кожу, снять ее с себя и прополоскать. Рона не знала, сколько времени прошло, пока она остервенело терла спину, пытаясь избавиться от ощущения прилипшей стеганки под тяжелой кирасой.

Когда она замотала руку повязками и переоделась в свежую рубаху, в комнатку заглянул слуга. Высокий мужчина с длинными черными волосами, одетый в темные одеяния дворцовых слуг, он ничуть не напоминал тех суетливых мальчишек, что Рона видела здесь прежде. Она настороженно замерла, встретившись с его взглядом — внимательным, бархатистым, таким темным… На шее у вошедшего Рона заметила странный чародейский амулет: пятиконечную звезду, вписанную в круг. Он мягко прикрыл дверь за собой.

— А-а, миледи, рад наконец-то познакомиться! — промурлыкал странный гость и изящно поклонился. Рона подметила ловкие движения — умелый боец, должно быть. И сложен хорошо. Ее мышцы страшно ныли, и она не была уверена, что готова к новой схватке. Покосилась на меч, лежавший на лавке. — Не нужно меня бояться. Я весьма наслышан… Я, можно сказать, в восхищении! — добавил он и улыбнулся, словно эти загадочные слова должны были что-то значить.

— Тише, — шикнула на него Рона, расслабив плечи.

— Никто не услышит нас, пока я этого не пожелаю, — отмахнулся он.

— Ты ведь… Корак, — вспомнила Рона. И с неожиданной даже для нее силой рванулась к нему, хотела схватить за плечо, впечатать в стену, но Корак с изумляющим проворством выскользнул. — Ты подменил жребий! — прорычала она. — Это из-за тебя!..

— Я знал, что ты позаботишься о Скеррисе лучше, чем этот ваш жених принцессы, — снисходительно пояснил Корак. — Только… боюсь, в подмене теперь обвиняют сира Тристана. Он ничего не знал, а Служители не стали менять порядок, который он произнес… Не станут же они ставить под сомнение то, как рассудила Богиня, — Корак ухмылялся, явно довольный тем, что обыграл саму Мор’реин.

Значит, и Тристан под угрозой. Может, поэтому он рискнул помочь Скеррису?

Она оторопело посторонилась, даже не протестовала, когда Корак поднял ее меч, взвесил в руке. Сам он был безоружен, но почему-то Роне совсем не хотелось заступать чародею дорогу — иголочки страха впивались в ладони. Фамильный клинок спокойно лежал в чужих руках; она уже стерла с него кровь, и теперь лезвие тихо мерцало. Корак рассматривал меч с молчаливым восхищением, и такое почтительное отношение Роне понравилось — даже притушило вспыхнувшую ревность.

— Ты не боишься обманывать Служителей, — заметила Рона. Она прислонилась к стене, скрестила руки на груди. — Ты неместный? — догадалась она.

В Йоргене Рона тоже сразу угадала чужеземца. Вполне вероятно, Корак не знал ничего о Служителях и о Мор’реин, что объясняло его смелость и нахальство; он не догадывался, как близок к костру.

— О, костром меня не напугать, радость моя, — отмахнулся Корак. Рона удивленно нахмурилась: она была убеждена, что молчала, однако… она слишком устала, чтобы следить за своими словами. Теперь ее клонило в сон, но присутствие Корака странно успокаивало Рону… как будто каким-то чародейством. — Чтобы подменить жребий, я наведался в Гнездо. Мрачное местечко. Там я пытался найти записи о хвори, но Служители и сами не знают, как ее излечить. Зато представляют, как использовать.

— Для чего можно использовать гниль? — Рону аж передернуло.

— Ты и сама заметила, что Скеррис стал сильнее. Обычный человек не способен погнуть латную пластину одним ударом, уж поверь мне, — снисходительно сказал Корак. Он наблюдал за битвой, и почему-то от этого по спине прошел холодок. — Вороньи Матери обладают той же силой. А от гниения их удерживает Великая кровь. Она пошла от старых родов сидов, а потому не подвластна вашей Богине.

Задумчиво кивнув, Рона размышляла: что ж, подобного она и ожидала, увидев, какой жуткий ритуал предшествует перерождению Вороньих Матерей. Если бы только показать людям, каковы эти Служители на самом деле… Они столько твердили, что хворь дается для искупления грехов, а сами пользовались нелюдской, чудовищной мощью! Рона скривилась. Теперь она понимала, отчего сжигали всех лекарей, кто хоть немного приблизился к пониманию хвори. А если воспользоваться силой Мор’реин сможет не только избранная Воронья Матерь, но и любая женщина Великой крови, достаточно безумная, чтобы обречь себя на это? Нет, они не хотели отдавать силу, допуская к ней только избранных.

Если она сможет показать истинную личину Служителей, Гнездо запылает. О, как Рона хотела бы увидеть это ужасающее место в огне… Огонь пожрет все. Служители пользовались им, чтобы избавляться от неугодных, и совсем не думали, что пламя может обернуться против них. Роне почему-то стало лихорадочно-жарко.

Вот только Скеррису это не поможет.

— Почему ты еще здесь? Для Кера все кончено, — убито сказала Рона, посмотрела на Корака.

— Камрин платила мне, чтобы я спас ему жизнь на Турнире.

— И он проиграл. Ему осталось недолго, если он не истек еще кровью.

— Но на Турнире он не погиб. Сделка выполнена. А выиграл Серебряный рыцарь. Ты не слышала? Об этом рассказывают по всему городу. Юноша из далекого края победил лучшего клинка Афала. Даже когда Скеррис упал, он позволил ему подняться и продолжить бой до последней капли крови, — торжественно провозгласил Корак. — Слухи разносятся быстро. Все считают тебя образцом чести и рыцарства.

Когда-то Рона мечтала об этом. Она хотела стать героем из легенд, таким же достойным рыцарем, как Гвинн… Но правда оказалась куда непригляднее. Чтобы обрести славу, ей нужно было уничтожить того, кого она назвала братом. Да лучше бы она умерла!

— Скеррис попросил меня о тебе позаботиться. Кто я такой, чтобы не принять последнюю просьбу, — улыбнулся Корак. Что-то было в этой улыбке — опасно-увлеченное. — Если тебе понадобится моя помощь, сожги вот это перо.

Воронье? Рона даже содрогнулась от отвращения. Нет, крупнее, более блестящее… Чуть изогнутое. Она задумчиво повертела его в руках, пытаясь догадаться, у какой странной птицы Корак его выдернул.

— Главное не то, что снаружи, — фыркнул он. — Перо — неприметная вещица, ее вряд ли заметят. Можешь даже писать им письма, оно подойдет.

Рона невольно улыбнулась. Ей показалось, что она говорит со Скеррисом, и горло пережало. Наверное, на мгновение в ее глазах блеснули слезы, потому что чародей вдруг растерянно усмехнулся. Гвинн так же робел перед ее слезами — многие мужчины просто не умели успокаивать рыдающих девушек. Вместо слов Корак церемонно подал ей меч, как пристало настоящему рыцарю.

— Выведешь меня отсюда? — попросила Рона. Смутившись, она добавила: — Боюсь заблудиться в этих коридорах. Мне надо в рощу, там Йорген… Может быть, что-то еще можно…

Корак лишь покачал головой. Но послушно распахнул перед ней дверь, вновь превратившись в молчаливую бледную тень, незаметного слугу, такого же, как и десятки других.