Обвиняемая обличена в занятиях черной магией и в призыве демонов. Королевская кровь не искупает ее вину, а только усугубляет ее.

Приговор, вынесенный брегоном Феделм Свэней

Когда Рона открыла глаза, Блодвин едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть от радости. Но ей не хотелось напугать Рону или встревожить, и поэтому она просто схватилась обеими ладонями за горячую руку, лежавшую поверх одеяла. Рона в растерянности оглядывалась, явно не узнавая высокие потолки, резную мебель, гобелен с девой у воды; казалось, только вид Блодвин, склонившейся к ней, привел ее в чувство и напомнил о том, что она во дворце, в гостевых покоях, в безопасности. Насколько Блодвин видела под повязками, лицо Роны искривилось. Наверняка ей сейчас было — выражаясь словами Скерриса — охренеть как больно.

— Все хорошо! — воскликнула Блодвин, крепче стиснув ее пальцы. — Ты победила!

— Эньон… он…

Натужный, слабый хрип. Странным было спрашивать о сопернике, едва проснувшись, но Блодвин уже смирилась со странностями. Успокаивающе погладив Рону по ладони, она сказала:

— Он мертв. Умер, когда ты проткнула ему горло.

Напоминание об этом доставило Роне еще большее мучение, она сдавленно застонала, поэтому Блодвин предпочла замолчать. Ей довольно было уже того, что Рона проснулась, что говорит с ней, хотя ей наверняка это давалось тяжело. Блодвин не могла представить боль от столь глубоких ран, но когда она думала о Роне, в боку появлялось странное ноющее чувство, словно жжение. Она бы с радостью разделила ее боль, но даже демонская магия Сола не могла этого сделать.

Когда Рона и Эньон свалились вместе, Блодвин чуть не закричала. Рядом оказался Ингфрид, схватил ее за руку, позволяя не то чтобы опереться — просто держаться за кого-нибудь, как утопающая. Он наверняка все понял по отчаянному взгляду Блодвин, по ее трясущимся губам. Она думала, что умеет быть холодной и отстраненной; думала так до тех пор, пока меч не впился в бок Роны и она не захрипела, как раненый зверь. Чувство беспомощности отравляло Блодвин, горькое, как яд. Откликнувшись на ее боль, в тени заметался Сол. Под широкими рукавами дрожали костяные клинки. Но все это не имело значения, когда ее рыцарь, ее возлюбленная истекала кровью. В это мгновение Блодвин убила бы кого угодно за лекарский дар Исельт, чтобы помочь Роне.

Несмотря на то, что оба рыцаря походили на трупы, победителем считалась Рона, нанесшая смертельный удар. Она, хотя и истерзанная, была еще жива. Голоса людей казались шумом деревьев, морским прибоем. Бессмысленным шорохом. Блодвин стиснула зубы и наблюдала за кругом камней. Чуяла густую, мощную силу, исходящую от него, но все же… Все же эта сила утекала, струилась к ее ногам, к подножию ее трона, как река крови. Рона сказала, что жертвует в ее честь. Не в честь Вороньей Богини. Над Роной наклонился Йорген, как большая черная птица. Когда ее утащили прочь на носилках, Блодвин хотелось встать и бежать следом, но она осталась.

— Что с Бри… — Рона осеклась; закашлялась, стараясь скрыть неловкость: — С Бедвиром? Ему не удалось сдаться?

— С ней… да, — кивнула Блодвин, показывая, что знает об обмане Служителей. — О ней уже не нужно беспокоиться.

Невилл разорвал ее. Растерзал магией на глазах у всего двора. Когда они вышли в круг, ступили на траву, залитую кровью, оба казались испуганными, дрожащими мальчишками. Блодвин следила взглядом за девушкой. После представления, устроенного Роной и Эньоном, двор переговаривался и шептался, почти что смеялся над двумя неловкими парнишками среди оскаленных белых камней. Они не были похожи на прославленных рыцарей, их трясло, и это было заметно. Бедвир достала меч первой, подняла к небу, к владениям Мор’реин. И все же она молчала, и Невилл тоже. Блодвин казалось, она слышала шумное дыхание его брата, оставшегося возле принцессы, — у него сердце должно было рваться из груди. Сол захихикал, упиваясь страхом сира Галлада. Ужасом, который плескался в кругу вороньих камней. Он хотел присвоить силу, забрать ее всю, выхлебать кровь досуха.

Когда рыцари пошли друг другу навстречу, раздалось тихое грохотание грозы. Придворные зашевелились, зашуршали. Леди испуганно озирались, наверняка боялись за промокшие наряды, а друиды забормотали какие-то молитвы. Блодвин заметила, как Ангус складывает пальцы в символ защиты, пытаясь отогнать бурю. Хмурые небеса казались все такими же безмятежными, безразличными к просьбам и желаниям людей… «Не в небе, внутри круга! — вдруг визгливо крикнул Сол. — Этот мальчишка…»

Бедвир напала, и Блодвин казалось, что ее вело отчаяние. Она хотела сразиться, умереть в бою… а может, она знала, куда бить? В это мгновение Бедвир выглядела воительницей, не жалкой испуганной тенью, и зрители притихли, увлеченные. Меч встретился с клинком Невилла, заплясавшим в его руках. От силы удара он едва не выронил оружие, попятился. Короткий крик разбился о камни: не медля, Бедвир накинулась снова, торопливая, жадная. Успеть, вырвать победу. Блодвин следила за ней, за лишенными легкости движениями. Уверенность или ужас? Какой-то замысел или отчаяние?

Вскинув руку, Невилл позволил клинку Бедвир соскользнуть по наручу. Выровнявшись, Невилл пытался напасть, выбить себе преимущество. Хоть Невилла и учили сражаться, получалось у него плохо, и, не успев откликнуться, он пропустил выпад. Сверкнула серебристая полоса, как будто клинок Бедвир вспыхнул. Невилл вскрикнул и отдернул левую руку. Блодвин со своего трона не видела крови, но угадала по тому, как возликовал Сол — бешеной, злой радостью.

Воздух потрескивал вокруг Невилла, звенел. Того и гляди ударит ветвистая молния. Блодвин поняла, что придворные молчат, что не подбадривают рыцарей криками, как это было в бою Роны и Эньона. Они тоже чуяли что-то; Блодвин вдохнула глубоко, ощутила горечь, разливающуюся во рту. Было тревожно. Как-то неправильно. И когда меч задрожал в руке Невилла, когда в ушах заревел Сол, Блодвин поняла, что мальчишка больше не может сдерживать рвущуюся наружу магию.

Бедвир вскрикнула, попыталась закрыться. Она забыла о мече, забыла о битве. Превратилась в испуганного ребенка, столкнувшегося с чем-то… чужим. Нелюдским. У Блодвин, чувствительной к магии, заныло в висках. Как будто что-то ударило Бедвир, толкнуло ее на землю. Блодвин ожидала, что девушка перекатится и встанет, но вдруг заметила, как смялся доспех у нее на груди, будто на нее упал один из тяжелых камней. Обостренным слухом демона Блодвин услышала, как Бедвир сипит. Удар такой силы должен был раздробить ей ребра. Невилл приблизился, покачиваясь; двор затаил дыхание, Блодвин никогда не слышала такой тишины. Они ждали, Невилл вцеплялся в меч, как будто это помогало ему оставаться в рассудке.

Что-то накатило волной, снова раздался громовой грохот, и Невилл закричал, будто ему самому было больно, выронил меч, схватился за голову. Магия взревела, и ей вторил вопль. Нечто невидимое дернуло Бедвир, протащило по земле. Она завыла. Что-то треснуло в ней, переломилось, как высохший сук. Раздался скрежет доспеха, тело тряхнуло. Кровь лилась из вывернутой руки и ноги, переломанной в нескольких местах. Голова запрокинулась. Крик смолк, сменился мычанием, стоны стихли. Служители между камней стояли неподвижно. Кровь, море крови — и застывший над этим морем Невилл. По наклону его головы Блодвин поняла, что он смотрит на истерзанное тело Бедвир…

— Все называли ее трусом… но я думаю, она была храбрее многих, — прошептала Рона. Что-то в ее голосе было такое безутешное, и Блодвин стало жаль, что она не может разделить это горе. Только быть рядом. — Откуда у Невилла столько сил? Он всего лишь ребенок. Вчерашний оруженосец…

Так говорили и при дворе. Блодвин не думала, что Невилл обманывал, слишком искренним ей казался мальчишка, когда она краем глаза наблюдала за ним на пиру. Слишком неподдельным был страх сира Галлада, который с удовольствием пожирал Сол: брат Невилла не догадывался о его силе. А значит, магия и впрямь пробудилась в нем недавно, никто не готовил этого ребенка стать рыцарем-чародеем, как в старых сказках. Блодвин знала, что сказки лгут. В этой магии не было красоты, только боль и безумие, выливающееся толчками, как кровь из перебитой вены.

— Магия утекает из рук Мор’реин, она слабеет, — сказала Блодвин. — Ей нужны новые владельцы. Гвинн может высечь искры, но… какое пламя он мог бы возжечь, если бы напоил свою силу кровью? Если бы поверил, что он должен выжить?

— Он бы не стал, — поморщилась Рона.

— А у Невилла не было выбора. Принять магию или умереть, вот и все. А Служители… должно быть, они и сами не ожидали, что его чародейство так окрепнет, — предположила Блодвин. — Обычный мальчишка, слабый, ненужный.

И теперь эта сила угрожала Роне в следующем бою. Блодвин убеждала себя, что бояться нечего, что Рона — умелый воин, что она сумеет отскочить от удара чистой, грохочущей магией. Рана в ее боку тревожила Блодвин, заставляя сомневаться — не в Роне, но в том, что судьба ей благоволит. Но неужели Служители не вмешаются, видя, что их избранница может погибнуть? Магия Вороньей Богини, дрожащая среди камней. Она могла перемолоть кости Невилла, перетереть в труху его плоть. Она дожидалась своего часа, когда тень Самайна упадет в круг белых камней…

— Я кое-что видела, — прошептала Рона. Ее взгляд был отсутствующим, словно она силилась вспомнить то видение. — Нет, не во сне. В кругу камней. Когда мне казалось, что я умираю, я смогла… заглянуть.

Ткань времени могла рваться от магии, которая текла между камней. Кровь — ключ к вратам посмертия, Блодвин была уверена.

— Демон… Сол. Я знаю, что ты здесь, — позвала Рона, взглянув на тень в ногах Блодвин. Та задумчиво пошевелилась, словно не хотела показываться просто так. Рона вздохнула: — Тебе недостаточно крови?

Тень вынырнула из-под туфель Блодвин, поднялась, как будто рябь прошла по воде. Он стоял возле кровати, чуть наклонившись вперед, словно запах крови на повязках и впрямь искушал его попробовать на вкус… Обычно кровожадность демона Блодвин не пугала, но теперь ей захотелось его одернуть. Сол натужно рассмеялся, отбросил волосы на спину, гладкие, черные, похожие на перья. Неужели волновался? Блодвин пыталась прочесть нечто по его белому лицу. Он ведь не показывался другим, и что этот зов от Роны должен был значить для него?

— Я видела женщину… — сказала Рона. — Я не знаю… Эти камни старше Вороньей Богини, да? Она была красивая, златовласая, не похожая на то, как Мор’реин рисуют на фресках в храмах. С золотом в глазах. Она… — брови Роны нахмурились. — Она была похожа на леди Исельт. У нее были острые уши, как у тебя.

Блодвин покосилась на Сола с любопытством. Ей мало что удалось вытащить из него насчет Ушедших, потому как память Сола была дымом, водой, проскальзывающей сквозь пальцы. В неудачные дни — и вовсе бурей, которая могла разметать в его голове знания даже о том, что понимает каждый ребенок. Но все же слова Роны что-то пробудили в нем. Он наклонил голову, как птица, в задумчивости коснулся виска.

— Дана… — сказал он. — Туата де Данаан, народ Даны, так они себя называли. Ученые, врачеватели. Может, напади Моргана тогда… когда правил сидами военный вождь, король, завоевавший право на трон богов жестокой резней, они бы уцелели. Но оружием Даны были слова и улыбки.

— Не помогают, когда тебя прибивают к камню, — усмехнулась Рона и закашлялась от натуги.

— Тебе нужно отдохнуть, — встревожилась Блодвин. Она налила воды в кубок из кувшина и поднесла Роне, чтобы та промочила горло.

— Нет, я… богов можно убить, — пробормотала Рона. Она говорила торопливо, словно боялась забыть. — Я видела меч, твой меч! И золотую кровь. Если у Даны она золотая, то у Мор’реин… черная? — она сдавленно застонала. Блодвин коснулась ее лба и едва не отдернула руку, такой он оказался горячий. — Мы можем ее убить! — в отчаянии провозгласила Рона.

— Она была чародейкой. Она была… — Сол уставился на Блодвин. Что-то помутилось в его взгляде, и он расхохотался. Рассудок в очередной раз покинул его, но Блодвин поняла. Вспышка догадки ослепила ее.

Переведя взгляд на Блодвин, Рона нахмурилась:

— Что?..

— Моргана. Я говорила, что она из моих предков. Если она была чародейкой, как я… Из того, что я видела, сомневаюсь, чтобы она смогла убить кого-то мечом, — пояснила Блодвин. — Я едва могла его поднять, помнишь? Только рыцарская сила и Великая кровь помогут таким размахивать. А уж победить божество… Тот, кто убил Дану, был умелым воином, они сражались. Моргана избрала бы другое оружие, свою магию.

Несмотря на лихорадку, Рона понятливо кивнула:

— Ты хочешь сказать, Дану убил кто-то другой. Рыцарь. Кто-то завоевал трон богов.

— А потом Моргана присвоила его себе.

Самозванка. Лгунья. Чудовище. Голос Сола скрипел в ушах, как несмазанные петли. Он привалился к стене, едва не вплавился в нее. Был ли он там, когда Моргана поднималась на трон богов? Иначе откуда бы у него было воспоминание о том, как она садится на него? Не мог же Сол придумать и уверовать в это?..

— Я слышу твои мысли, детка, — проворчал он, и жуткие глаза Сола блеснули, как нацеленные на Блодвин кинжалы. — В те времена было немало достойных рыцарей. Один — способный завоевать трон богов. Медраут. Рыцари жаждут славы, Моргана жаждала крови и власти.

Дочь Артура и Ушедшей. Она могла возжелать престол, могла пойти на все, чтобы добиться силы. Разве незаконнорожденная дочь, да еще и полукровка, могла рассчитывать на какое-то уважение? Она отняла меч… Меч, который ее отец присвоил себе, обыграв Ушедших в загадки, еще когда он был простым разбойником на пыльной северной дороге. Медраут победила его, забрала свое наследие. Убила богов. И умерла.

— Моргана думала, племянницы будет довольно для жертвы, — скривился Сол. Откуда бы ему знать, о чем тогда размышляла Мор’реин? Был ли он связан с ней так же, как с Блодвин, чьи мысли были распахнуты для демона, словно книга? Блодвин прикусила губу, надеясь с помощью боли сосредоточиться. — Артур умер у Морганы на руках, жертва для Медраут. Любила дочь его или ненавидела, мне неведомо, но жертва была принята. Моргане не досталось ничего.

— Как же она возвысилась, если Медраут не подошла? — удивилась Блодвин. Она догадывалась, что Моргана и Медраут не были близки. Для жертвы нужно настоящее. Злость, обида, привязанность — то неподдельное, что становится частью тебя. Растворяется в твоих костях.

— Она никого не любила, а ее враги давно умерли. У нее остался только народ, который верил в королеву-чародейку, — хохотнул Сол. — И зверю дикому не чуждо состраданье — его не знаю я, а значит, я не зверь… Она убедила себя, что приведет их к счастливому будущему. Сделает из Эмайн Аблаха благословенный край… — язык Сола начинал заплетаться, но все же он продолжал говорить: — Она пожертвовала ими. Она сказала, что приносит в жертву свой народ.

Молчание разлилось, как липкая кровь. Рона с недоверием смотрела на Сола, вздрогнув, будто от удара по свежей ране. Блодвин была с ней, цеплялась за нее, не отпускала руку. Тепло ее кожи согревало.

— Мы — ее жертва? — ощерилась Рона. — Моя мать? Мой… — она задохнулась. — Мой народ. Все, кого я любила в деревне. Они должны сгнить во славу этой Пернатой Суки?!

Ее злость понравилась Солу, он расплылся в улыбке, обнажив клыки. Блодвин молчала; ей казалось, она наконец-то нащупала разгадку. Хворые отдавали свои жизненные силы Мор’реин, и раньше она забирала лишь нескольких в оборот, но теперь, когда магия Вороньей Богини иссякала, ей нужно было больше и больше. Может, в стародавние времена она и правда могла выбрать преступников и грешников — какие бы ни были, они ее народ, а от гибели нескольких разбойников Эйриу станет только счастливее. Но колесо неостановимо. С каждым годом Мор’реин становилась жаднее, лишь бы самой не лишиться всего.

Праведная ярость Роны пылала красиво, завораживающе. Блодвин любовалась ей, тем, как она выпрямилась, несмотря на боль. Потрясение мешалось с уверенностью — с той, что позволит занести меч над шеей Мор’реин. Морганы Пендрагон, желавшей стать вечной королевой.

— Почему ты рассказываешь об этом сейчас? — с осторожностью, не желая спугнуть откровения Сола, спросила Блодвин.

— Самайн близко. Тебе надо знать, кому ты решилась противостоять. Мор’реин принесла слишком много жертв. Она не уступит.

— Тогда ее ждет то, что она давно заслужила, — проворчала Рона.

Сол визгливо рассмеялся: радовался ее уверенности или насмехался? Рона была всего лишь рыцарем — умелым, но не более. У нее не было ни силы Медраут, ни даже мощи Невилла, способной растерзать врага невидимыми когтями. И все же Сол наклонился к Роне, прошептав:

— Не забудь, во имя кого ты сражаешься, рыцарь. Медраут однажды возжелала большего. Ее ждала печальная судьба…

— Ты не будешь угрожать моему рыцарю! — воскликнула Блодвин, почуяв ссору. Она понимала: Рона слишком зла на Мор’реин и на собственную беспомощность от ран, а потому могла продолжить перепалку. — Оставь нас пока что, Роне нужно отдохнуть. Поди, посмотри, что творится в городе! — повелела Блодвин демону, и тот, нехотя заворчав, обернулся филином, ухнул, зловеще глянув на Рону. Зашуршали перья, когда он вылетел в окно, приоткрытое, чтобы покои не пропитались душным запахом болезни.

— Что… творится в городе? — повторила Рона. Когда Сол улетел, она со стоном стекла обратно на мягкие подушки — не хотела показывать слабость демону.

— Все хорошо… Люди просто недовольны Служителями. Они боятся, и… — Блодвин вздохнула. — Многие ходят с факелами и ищут больных на улицах. Нескольких сожгли. Мы не знаем, были это хворые или обычные бродяги. Тристан и рыцари пытаются сдерживать их, но стражи слишком мало. Весь нижний город вот-вот запылает, — призналась Блодвин. — Тебе не нужно об этом тревожиться. Поправляйся — это главное, — сказала она, улыбнувшись.

Хотя ее слова явно не успокоили Рону, та с неохотой кивнула. Она и впрямь была еще слишком слаба. Блодвин, боясь причинить боль, касалась ее руки. Из-за ран, из-за этих повязок, пропахших густой хвойной мазью, она не могла позволить себе большего, но и это нежное прикосновение согревало. Забравшись в постель, Блодвин легла рядом, слушая ее тихое дыхание.

— Ты храбро сражалась, — сказала она, коснувшись растрепанных волос Роны. — Хотя я ненавижу смотреть, как ты рискуешь.

— Все рыцари рискуют, — разумно отметила Рона.

Ей явно не нравилось просто лежать и ничего не делать, но рана в боку останавливала ее от резких движений, не позволяла вертеться. Блодвин рассматривала ее ладонь, содранные костяшки, короткие ногти. Погладила пальцы, с удовольствием отмечая, что Рона откликнулась, прижала их ближе, переплела в замок.

— Я бы хотела, чтобы ты сопровождала меня на суде, но тебе нужно поправиться, — сказала Блодвин, притянув к себе руку и расцеловав содранные костяшки.

— Разве двор не будет сплетничать?..

— Пусть сплетничают. Я будущая королева, я могу делать что захочу. Любить кого захочу, — заявила Блодвин с привычной надменностью, но вслед за тем хихикнула и поцеловала Рону в нос, чтобы не задеть рану, пересекающую щеку и губы.

— Это тебя Скеррис научил, — пробормотала Рона.

— Иногда его неприличные советы весьма полезны.

Устроившись удобнее, Блодвин позволила Роне лечь на свое плечо, приобняла ее, стараясь не навредить, запустила пальцы в короткие рыжие волосы у нее на затылке. Это было приятное ощущение, они как будто немного кололи ладонь, все равно что гладить кошку. Блодвин разулыбалась, почесывая Рону, которая, кажется, и сама хотела бы размурлыкаться. Но все же что-то тревожило ее, залегло тенью в зеленых глазах. Обычно сияющие, они казались грустными, потускневшими.

— Ее звали Брианна, — сказала Рона, как будто желала, чтобы имя погибшей девушки знал еще кто-то, кроме нее. Чтобы ее запомнили — Брианна была этого достойна. — Она была немного трусихой, да, но ее заставили сюда прийти. Я так ей и не рассказала. Может, ей было бы легче… что она не одна?

— Ты и так не оставила ее. Вы бились вместе в саду, я знаю. Ты сделала все, чтобы она не оставалась в одиночестве в последние дни, а это… это хуже всего, — призналась Блодвин.

Ей стало даже на мгновение стыдно, ведь Блодвин готова была расправиться с Брианной, считая, что ее жизнь угрожает Роне. Если бы не буйство Невилла, наверняка так и было бы, но… Рона видела все иначе. Она судорожно вздохнула, зажмурилась, и ей явно представлялась смерть Брианны. Не соперницы, не угрозы. Просто Брианны.

— Ее вещи?.. Их передали родным? Она не оставила никаких свитков? Я знаю, она писала балладу про Турнир.

— Ее брат приезжал в Афал. Но он не захотел брать вещи, кроме родового меча… Наверное, ее свитки где-то во дворце, комната еще пустует. Я попрошу проверить.

— Спасибо. Я… думаю, ей было бы это важно.

Они говорили еще о всяком, о чем угодно, кроме Турнира и смерти, хотя смерть отражалась у Роны в глазах. Но разговор помогал, и она вспоминала детство, друга Деррека, о котором рассказывала смешные байки, ворчливого Гвинна… Рассказывала, пока глаза Роны не стали слипаться и она не уснула у Блодвин на плече.

***

С утра Йорген заглянул к Роне и занялся ее ранами, и Блодвин уже знала, как лекарь недовольно шипит, подобно коту, когда кто-то лезет ему мешать. Несмотря на беспокойство, она решила повременить и не навещать любимую пока что. Рона была в надежных руках, а вид ее ран, покрытых коркой, и синяков, расцветающих на коже, причинил бы только больше беспокойства Блодвин.

В день суда ей не хотелось оставаться одной, и она позавтракала с Ингфридом, который горел желанием обсудить недавний бой. Он задавал вопросы о камнях, древних менгирах, и Блодвин ненадолго отвлеклась, рассказывая ему о белом святилище. Хотя выглядели они как выросшие из земли клыки, установили их люди… или сиды в стародавние времена. Круг отделял мир живых от мира богов, и Блодвин догадывалась, что это и есть врата, о которых она читала смутные записи в книгах. Вошедший в круг не мог не пролить крови.

— Встретимся на суде, — попрощался Ингфрид.

Чужеземец не был желанным гостем на суде, поскольку он тоже считался священным, однако Ингфрид был важным свидетелем. Чего ожидать от их противников, Блодвин пока что не знала. Изредка, как прочла в хрониках Блодвин, Мор’реин говорила свое слово устами Служителей, но теперь она была отнюдь не так уверена в том, что те не вмешивались в земные дела сами. Судья и присяжные ведь не могли уточнить у Богини, правда ли она миловала обвиняемого.

До суда еще оставалось время, и ей следовало подготовиться. Речь была написана уже давно, в то время, пока Блодвин сидела у постели Роны и выплескивала свое недовольство на бумагу. Недоставало… кое-чего важного.

Блодвин догадывалась, что Скеррис бездельничает, скучая во дворце. Обычно он тоже сидел у Роны, приглядывали они за ней по очереди, но Кер остерегался Йоргена и должен был тоже маяться с утра. Ему отдали покои Эньона, по соседству с библиотечной башней. Скеррис старался не показывать, что его задевает то, как леди и лорды его больше не боготворят, а скорее боятся, и прятаться он предпочитал в вине. Благо, девок не тащил — Блодвин, по крайней мере, их не заметила, когда зашла в гостевые покои. Кер развалился на постели, читал, лениво перелистывал страницы, как будто мир не горел, как будто коронация не близилась. Как будто не готовился суд над леди Исельт.

Сол, как и обычно, весь ощетинился, встревожился. Теперь Блодвин догадывалась о причинах его недовольства: кровь Медраут, сильнейшей из рыцарей прошлого, отчего-то пугала ее демона. Может, когда-то беловолосая воительница угрожала и ему?

— Это моя накидка? — спросила Блодвин, подцепила отворот одежд, накинутых на бледное тело. Черный шелк Скеррису шел, этого не отнять, но узор, змеившийся по ткани, был до странности знакомым. Блодвин растерла отворот между пальцами, как будто пытаясь убедиться в скользкой правдивости заморских шелков, которые Кер себе присвоил.

— Почем мне знать? Что у Роны нашел, то и надел, — отмахнулся он. Заложил пальцем страницу, покосился болотным глазом: — Ты чего-то хотела?

От него пахло то ли вином, то ли кровью, она все никак не могла понять. Блодвин отстранилась и сложила руки за спиной. Скеррис был загадкой, опасной и смертоносной. Он убил собственную мать — в этом нет сомнений, но именно благодаря этой резне народ в нижнем городе взялся за огонь и вилы. И направлены они были против Служителей, которые больше не могли охранять покой не то что бедных улочек — поместья Великого рода! Блодвин не знала, нарочно ли Скеррис терзал своих жертв, чтобы подставить некоего больного хворью, или просто отдался ярости, но это сработало.

И ей стоило быть ему благодарной. Однако что-то в Скеррисе пугало ее так, как пугает неизвестность. Темнота, в которой может поджидать что угодно.

— Я знаю, что выгляжу отвратно, но все же твой взгляд мне не нравится, — лениво протянул Кер. Несмотря на показную беззаботность, Блодвин заметила, что его плечи напряжены. Как у зверя, готовящегося к броску.

— Дело не в твоем лице, — поджала губы Блодвин. Он все еще носил подаренную ею повязку. — В том, почему ты убил леди Камрин. И в том, кого следующим ты отправишь к праматерям. Ты непредсказуем — это не то, чего я хочу.

— Почему ты убила Мерерид? — пожал плечами Скеррис.

Блодвин не ожидала этого вопроса, выброшенного так, будто это была никакая не тайна, а всем известная истина. Тревожный вопль Сола нарастал, и она не смогла успокоить демона. Пока Блодвин сражалась с ним, мгновение было упущено, и Скеррис осклабился в улыбке:

— Я всегда попадаю наугад, ты не поверишь, — сказал он, веселясь. — Чуйка, не иначе. С Роной мне тоже повезло. Не волнуйся, мне плевать на эту старую жирную суку. Даже если ты сделала это для развлечения, не мне осуждать, дорогая.

— Это было не для развлечения, — процедила Блодвин. — Я задала вопрос первой: кого ты убьешь следующим? Может, мне стоит остерегаться удара?

— Я убью Мор’реин, — с легкостью признался Скеррис. И только он, издевавшийся над противниками на турнирах, мог бросить это с таким нахальством, как будто каждый день побеждал богов. Это было смешно, почти нелепо, и Сол разделял ее насмешку, но вместе с тем излучал… опасение? Блодвин нахмурилась. Неужели у Кера и правда могло получиться? — Так что, ты пришла спросить о моем списке жертв? Он довольно короток, и тебя там нет, — отмахнулся Скеррис. — Если ты не хочешь разбить Роне сердце, конечно. Тогда я сожру твое.

— Нет, это не все, — вздохнула Блодвин. Его нахальство начинало ее утомлять — и как Рона с ним поладила?.. — Идем, поможешь мне выбрать платье.

Ее уверенность всегда разбивалась об этот невыносимый оскал.

— Платье? — усмехнулся Скеррис. — Признаться, в платьях я совсем ничего не понимаю. Предпочитаю видеть их валяющимися на полу.

— Ну так подбери такое, которое захочется сорвать, — пожала плечами Блодвин.

Она тоже ничего не понимала в платьях; она не хотела нарочно нравиться двору, но знала, что об этом суде, как и о коронации, потом будут говорить много — может быть, несколько оборотов. Если она покажется двору нелепой, они это запомнят. Скеррис разглядывал ее, а потом гибко поднялся, хотя Блодвин готова была поклясться, что он выпил слишком много для утра.

— Значит, мы идем в королевские опочивальни разбираться с тряпками? — уточнил он. — О, я уже предвижу этот скандал. Мне нравится, дорогая, — заверил он, подцепил Блодвин под руку когтистой ладонью. Кожу обожгла сталь. — А насчет платья не волнуйся, найду тебе самое лучшее.

— Только без… — Блодвин замялась.

— Без выреза до задницы? Какая жалость.

Под ее тяжелым взглядом Скеррис все же переоделся, чтобы сопровождать ее в приличном виде. Блодвин скучающе перелистывала книгу, пока он возился с одеждой — медлительный, чтобы не растревожить раны. Рука заживала сносно, говорил Йорген. Страницы уютно шуршали, и Блодвин вдруг поняла, что рада была застать его, увлеченного книгой. Кер читал сказки об Ушедших — странно, с чего бы ему интересоваться детским чтивом? Впрочем, тайный язык он не знал, поэтому довольствовался сказками. Хмыкнув, Блодвин отложила книгу на резной столик. Заметила на нем другую, в этот раз — хронику. Полистав ее, она поразилась тому, что кто-то записывал рыцарей, сражавшихся даже в малозначительных турнирах на юге… Блодвин никогда не бывала там, но слышала о жарком лете, дивных виноградниках и вечных пирах в замках леди и лордов.

— Я когда-то слышал имя Идена Гволкхмэя, но должен был убедиться, что это не семейная байка. Отец… Селвин рассказывал, что королевский рыцарь гостил у нас в имении, — сказал Скеррис, заметив, что она листает книгу. — Гвинн мне поведал об обмане Служителей, об Идонне. Селвин говорил, что рыцарь любил уединение и никогда не показывался на людях. Прибыла королева со своими слугами, наших к Идонне не допускали. Думаю, она и вправду была Вороньей Матерью.

Но зачем бы Служителям позволять их игрушке рисковать в бою? Даже на городском турнире иногда погибали глупцы, слишком понадеявшиеся на удачу… или попавшиеся под меч Скерриса, когда тот в дурном настроении.

— Моя мать гостила у вас? — удивилась Блодвин. — Я слышала, она редко покидала замок.

Как будто… боялась чего-то. Блодвин вздохнула, вспомнив портрет, ее тонкие черты, васильковые глаза, куда более насыщенные, чем ее собственный холодный взгляд. Жаль, леди Камрин никогда не рассказывала о ней, а теперь… слишком поздно.

— Королева как раз приехала навестить леди Камрин, недавно вышедшую замуж, — осклабился Кер. — Они приехали вместе с рыцарем, а Идонна изволила сразиться на турнире. Победила — впрочем, и Рона бы победила. На юге мало хороших рыцарей, им не с кем сражаться. Север воспитывает воинов, закаленных в борьбе с вардаари, а там… — он махнул когтистой рукой и тут же отвел ее в сторону, не желая задеть Блодвин. — И нередко дерутся пьяными. Хотя… мне кажется, ей это нравилось. Идонне. Ей нечего было доказывать.

— Но Служители все равно убили ее, чтобы она не выдала их тайны, — с сожалением сказала Блодвин. — Я сделаю все, чтобы Рону не постигла та же судьба, — пообещала она.

Скеррис ничего не ответил, но с благодарностью кивнул.

В королевских покоях уже разложили наряды. Служанка Бретта, как бы силясь соблюсти приличия, стояла в углу и косилась на Скерриса, который вальяжно расхаживал между сундуков, полных драгоценностей и тканей. Взгляды Бретты и ее заалевшие щеки наталкивали Блодвин на всякие подозрения, которые только утвердились, когда Кер промурлыкал ей на ухо строку из непристойной песенки: «За неимением королевы, приходится иметь служанку».

Все это больше походило на представление, которое начинало Блодвин надоедать. Скеррис оглядывал платья, как на ярмарке, точно собирался торговаться. Хитрый взгляд переходил с одного наряда на другой, иногда он оборачивался на Блодвин, как будто оценивал. Наконец, подцепил одно когтями, стараясь не взрезать ткань. Алое. Ну конечно.

— Ты выбрал его нарочно, — вздохнула Блодвин, хотя переливы шелка завораживали и ее.

— Скеррис Ши’урсгарлад — к твоим услугам! — представился он, прижав костяную руку к груди, даже поклонился. — Тебе к лицу рубины. А нынче вечером… тебе нужно запомниться. Быть яркой и яростной, как пожар, — улыбнувшись, протянул Скеррис. — Ты же знаешь, как важны легенды.

«Если много людей во что-то верят, это становится истиной», — вспомнила Блодвин удушливый шепот Мирддина. Голос Сола шипел, наслаивался, менялся. Ей нравилось платье, и она знала, что весь двор отметит этот всплеск цвета после ее скромных черных нарядов.

— Не хочешь пойти со мной на суд? — спросила Блодвин. Ей не нужна была поддержка — не от него, но ей казалось, что скучающий Скеррис принесет больше бед во дворце. Бретта старалась делать вид, что не прислушивается, поднося Блодвин украшения, которые подошли бы к алому шелку.

— Там будет Дейн?

— Разумеется. Несмотря на скорбь по родителям, лорд Нейдрвен исполнит свои обязанности как член Совета и как представитель купеческого союза, — кивнула Блодвин. По лицу Кера пыталась угадать, боится ли он встречи с братом или желает его увидеть, но тот удивил Блодвин, заявив:

— Пусть он сам справляется, ему на пользу.

Передав Бретте платье и наказав, чтобы разгладили нагретым прутом, сделали его ровными складками, Блодвин отослала служанку. Скеррис тоже мог идти, но он задержался, хитро взглянул на сира Уильяма у дверей и вдруг поймал Блодвин в объятия. Сол, как птица в силке, забился у нее в голове, его распирало от негодования. Блодвин замерла от неожиданности; это не напоминало любовные объятия, когда Рона прижимала ее к груди и ласково гладила по спине, отчего по коже шли мурашки. Нет, Скеррис сгреб ее и стиснул ребра, так, как сир Галлад прижимал Невилла после поединка. Невилла с потерянным взглядом, с кровью на доспехах. Это могла быть кровь Роны. Блодвин судорожно вздохнула, уткнувшись лицом в плечо Скерриса, пытаясь спрятаться от этого видения.

— Гвинн меня кое-чему научил, — сказал Кер ей на ухо.

— Как хватать принцесс? — несмотря на приятное тепло, ершилась Блодвин.

— Мне говорили, что я только порчу все, к чему прикасаюсь. Что я чудовище, что я гниль. Может, они и правы. Но если я могу хоть что-то исправить… я постараюсь, — пообещал он, хотя Блодвин казалось, что клялся Скеррис не ей, а самому себе. — Ты справишься, принцесса. Пойди и просто прикажи отрубить голову этой позолоченной суке.

Улыбаясь, Блодвин чувствовала, как спадает тяжесть с ее плеч, навалившаяся на них с самого утра.

***

У Дома Суда не было крыши. Старое каменное здание, выстроенное кругом, чтобы внизу, под рядами мест для присяжных и придворных зрителей, обвиняемый чувствовал себя еще мельче и несчастнее. Оно напоминало арену, и при желании внизу можно было устроить суд поединком, который считался священным. Если их судьбы в руках Мор’реин, то она уж точно знает, кого миловать, а кого наказать. Потому и не было крыши — чтобы суровая Богиня-Матерь могла взирать на дела своих детей.

В Доме Суда было холодно. Хотя снег не пошел, небо оставалось чистым, темного, насыщенного морского цвета, все равно было зябко, и Блодвин не пожалела, что накинула на плечи черный плащ, подбитый соболиным мехом. Застежка с вычеканенным драконом, которая скрепляла плащ, поблескивала серебром. Блодвин не хотела торопиться, а по обычаю первыми заходили присяжные. Пестрые леди и лорды, купцы, друиды. Среди них она увидела и Дейна, который надел золоченую цепь — теперь он считался главой купеческого союза. Место Тристана, выступавшего как свидетель, занял один из его заместителей, сир Кай с мышиным гербом. Мимо прошли Служители, и Блодвин в задумчивости проследила взглядом за маской Вороньей Матери, возглавлявшей их. Они не сталкивались с Матерями так близко с той памятной встречи у озера Нимуэ, но маска так и не повернулась в сторону Блодвин.

Брегон, леди Феделм Свэней, прошла к дверям в окружении почетной стражи. Седые волосы украшал обруч с крупными гранатными самоцветами — камнями провидиц, как считалось. Янтарные глаза леди смотрели ясно и хищно, как в молодости. Блодвин редко видела ее при дворе, а потому леди Феделм привлекала ее любопытство: она не знала, чего ожидать от судьи, но при этом радовалась, что та не была очарована золотым блеском леди Исельт, как многие другие. Блодвин кивнула, в то время как остальные склонились. Брегон выглядела задумчивой, но почтительно поклонилась перед принцессой.

Обычно в Доме Суда рассматривались не такие важные дела, требующие внимания принцессы, а потому Блодвин была в этих холодных серых стенах впервые. Она ощущала что-то мерзлое, тоскливое. Сюда входили люди, которым уже не на что надеяться. У справедливости был горький привкус. Сол же, как всегда, сопровождавший ее в тени, радостно тянулся к этому отчаянию, разливавшемуся по полу, собиравшемуся в выщербинах старых камней.

Когда стали собираться свидетели, Блодвин с радостью поприветствовала Гвинна, Тристана, Моргольта — рыцарь выглядел особенно несчастным. Ингфрид запаздывал, но Блодвин сочла, что это им только на руку: всегда можно сказать, что вардаари еще не оправился от яда.

— Леди Исельт просила поединок, но Моргольт не согласился, — сказал Тристан, подойдя поздороваться к Блодвин. Он не любил сплетен, однако сейчас, казалось, хотел поговорить о чем угодно, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями.

— Она не захотела другого рыцаря? — уточнила Блодвин. — Наверняка нашелся бы какой-нибудь молодой дурак, желающий совершить подвиг.

— Нет, от прочих отказалась, — покачал головой Тристан. Он, как командир стражи, прекрасно знал о переписке заключенных.

Не очень-то леди Исельт верила в то, что Воронья Богиня ее милует, значит. Она прибыла из далеких земель, не знала местных рыцарей, а потому не доверила бы свою судьбу никому, кроме верного и умелого Моргольта. Блодвин не заметила, как рыцарь пошел в судебный зал, неслышный и одинокий, как тень. Знал ли он о просьбе своей госпожи? Что он должен был чувствовать, если Исельт оставалось надеяться только на его клинок?

— Прекрасно выглядите в красном, миледи, — по-лисьи усмехнулся Гвинн, прошедший к дверям.

Блодвин сдержанно улыбнулась в ответ. Она знала, что он еще нескоро простит ей Скерриса — потакание его звериным желаниям, которые обернулись резней в доме Нейдрвенов. Но все же Гвинн с пониманием кивнул ей, а после отошел. В тишине величественного Дома Суда стук его трости казался особенно решительным. Проводив его тоскливым взглядом, Тристан вздохнул:

— Иногда я думаю, что тоже должен был обратиться в суд. Но я был молод и оскорблен, думал, что поединок все исправит.

— У нас еще есть время исправить, — пообещала Блодвин. Она совсем не умела утешать, а Сол отзывался в глубинах ее сознания сердитым, почти брезгливым шипением, но Блодвин коснулась прохладной руки Тристана: — Сир Гвинн, как я вижу, не в обиде. Я знаю Ши’урсгарладов: они не станут терпеть того, кого не выносят. А значит, вы ему важны. Просто расскажите все — как было. Судьбу Исельт решит суд.

Она мечтала видеть, как ее кровь расплескается по камням, даруя силу. Когда Блодвин прикрывала глаза, то видела разлившийся алый закат, будто кто-то вскрыл небу вены. Она знала, что Исельт должна быть принесена в жертву в холодный день жестокого Самайна — точнее, Сол знал это, и его предвкушение покалывало кожу голодным ожиданием. Он первым приникнет к ране, чтобы испить обжигающую кровь.

Войдя в зал суда, Блодвин увидела королевский трон, выточенный из цельного камня — он невероятно напоминал огромные менгиры, возвышающиеся к небу. Талантливый резчик изобразил витые подлокотники, удобную подставку под ноги… О принцессе позаботились — на стылом каменном троне лежали шелковые мягкие подушки, а потому Блодвин с удобством устроилась возле брегона. Ее трон был меньше, но в его спинке также горели гранаты, переливаясь алым. Перед брегоном также был стол, на который слуги сложили бумаги, положили перья, налили в плошку чернил. Скосив взгляд, Блодвин могла видеть, как леди Феделм перелистывает бумаги, в которых были записаны показания по делу.

Обычно королева могла присутствовать просто для развлечения, если ей хотелось зрелища, однако сегодня Блодвин обвиняла — и кого, собственную родственницу! Она чувствовала прилипчивые взгляды, от которых не спасет теплый плащ. Но хуже всего было не любопытство окружавших их присяжных.

Напротив нее сидела Воронья Матерь, и провалы клювастой маски смотрели куда-то сквозь Блодвин. Круг замыкался на ней.

Исельт внизу казалась… беззащитной. В белом платье, без роскошных украшений, она тем не менее выглядела стойкой и упрямой, готовой отстаивать свою правоту. Блодвин даже радовалась, что не видит лиц придворных, сидевших на местах внизу. На них наверняка отражалось сочувствие. Исельт не была похожа на злую ведьму, она будто бы светилась изнутри в этом тонком белом платье. Наверняка ей было холодно, но она стояла, выпрямившись, как рыцарь перед сражением.

Создай историю — и они поверят. Уверуют во что угодно. Взгляд синих глаз Исельт нашел Блодвин, и она всей кожей ощутила волну холодной ярости, омывшую ее. Силы в ней было немерено, это несомненно. Дитя, растущее в ней, давало Исельт столько мощи, что она могла бы разнести каменный трон Блодвин, однако под пристальными взглядами стражей она не смела и мизинцем шевельнуть.

Начали разбирательство с Ингфрида. Вызванный брегоном вардаари кивнул, выбрался со своего места на самых нижних рядах, где ждали свидетели. Он вышел в центр, миновав леди Исельт, и посмотрел на Феделм. Пятно света упало ему на лицо. Блодвин знала, что Ингфрид с нетерпением готовился к этому выступлению. Догадывался, что все будут смотреть на него и ловить каждое слово, сказанное с грубоватым выговором. Они вместе могли сотворить историю.

— Приветствую достойный суд, heil og sæl, — чуть поклонился он, выразив уважение леди Феделм и присяжным. — Для начала, поскольку в суде надлежит говорить правду перед лицом богов, я представлюсь. Имя мое Ингфрид Хильдсон, и на прошлом тинге меня избрали ярлом Скандии, которую вы называете Островами.

Шепот зашуршал среди придворных, будто порскнули мыши. Все взгляды устремились к Ингфриду, который явно наслаждался их потрясением. Исельт, стоявшая между двумя стражниками, осталась неподвижна, но все же должна была понимать: наказание за отравление обычного посла и вождя вардаари будет различно.

— Не тревожьтесь: в Афале я всего лишь добрый гость! — сверкнул улыбкой Ингфрид. — Я хотел пожить среди вас, узнать своих соседей. К сожалению, пребывание мое омрачилось этим покушением. Не знаю, желал ли кто-то отомстить моему народу или выбрал меня по иной причине… Я мало что помню о том дне, я забыл об осторожности, радовался празднику. Я помню, что мы с леди Исельт обсуждали цветы, что растут у нее в саду — их ей привез путешественник, плававший к франкам. Я выпил вина из кубка, который она мне дала, а потом уже ничего не помнил…

Обвинять леди Исельт и напирать на ее вину было бы уж слишком подозрительно, а потому они с Ингфридом условились, что он обойдется общими рассуждениями. Человек, едва переживший отравление, едва ли запомнит подробности, потому его речь могла показаться туманной… но правдивой.

— Значит, отравителем мог быть кто угодно за столом, — отметила леди Феделм, поигрывая перстнями с пророческими камнями. Она рассматривала Ингфрида с искренним интересом — похоже, прожив много оборотов, она редко разбирала дела вардаари, тем более ярла. — Указываете ли вы на леди Исельт как на преступницу?

— Я… я здесь, чтобы рассказать правду, — пожал плечами Ингфрид. — Кто бы это ни был, его нужно наказать. Возможно, леди сама не знала, что в чаше, но она поднесла ее мне.

И снова ропот. Блодвин следила за Служителями, напоминавшими черные кляксы, почти неразличимые в тенях. Похоже, они тоже совещались, собравшись поближе. «Они встревожены, — хохотнул Сол, коснувшись крылом разума Блодвин. — Ингфрид не во власти их Богини, его им не запугать рассказами о гневе Мор’реин». Демон казался оживленным, питаясь чувствами людей, собравшихся в Доме Суда. Был ли там страх леди Исельт, оказавшейся перед лицом обвиняющей толпы?

— Ярл Ингфрид правша, а леди Исельт сидела справа от него, как и полагается по обычаю, — указала Блодвин; голос показался ей самой слабым, но в круглом каменном зале он разносился повсюду. — Если кому и удалось бы подлить отраву в вино, так это ей.

— Я бы заметил, если бы кто-то посторонний, откуда не возьмись, коснулся моего кубка, — кивнул Ингфрид. — Впрочем… леди Исельт располагала к себе. Я не подозревал ее… По крайней мере, тогда.

— Брегон Феделм, — раздался шелестящий голос Вороньей Матери. Она встала, черное платье струилось по телу, как тьма стекала по Солу, когда он обращался. — Чужеземец не может быть верным свидетелем на суде Вороньей Богини. Он чужак, иноверец, — недовольство, граничащее с презрением, вспыхнуло в ее словах, — мы не можем знать, что он искренен.

— Когда судили вардаари, убившего королеву Аоибхинн, Алейфа Фолкмарссона, — тонкая рука леди Феделм коснулась страницы книги, раскрытой перед ней, палец скользнул по строкам, — ему дозволено было говорить под взором Вороньей Богини. А если она против такого свидетеля, то может явить нам знак.

Тишина опустилась на Дом Суда, многие присяжные в приступе суеверия взглянули вверх, как будто и впрямь верили, что Мор’реин явит им свою волю, но небо оставалось чистым, безмятежно-синим, как разлившееся море. Вороньей Богине плевать на их молитвы, это Блодвин давно поняла. Но то, что она не воспротивилась кощунственной лжи, творящейся у нее прямо под носом… о, это внушало странное вдохновение, подхваченное Солом, который прямо-таки распушился от радости у Блодвин в тени.

Выждав показавшееся вечностью мгновение, леди Феделм покачала головой:

— Что ж, продолжим. Благодарю, ярл Ингфрид, за ваш рассказ. Время послушать других свидетелей.

Несколько гостей того пира, вызвавшихся отвечать перед лицом Богини, говорили много и долго, но Блодвин они не занимали. Все они твердили, что не видели ничего странного, никого чужого, что еще больше наталкивало на мысли, что это не какой-то неизвестный убийца, подосланным врагами вардаари, а один из гостей. Пока одна из леди, нарядившаяся как на свадьбу, а не на суд, говорила о танцорах и киварвитах, Блодвин внимательно наблюдала за копошением Служителей. Леди хотела показать себя, покрасоваться, ей не было дела до покушения на важного гостя. Но вот Служители… они явно злились оттого, что не могли привести своего свидетеля, ведь им запрещено было ступать во дворец и они не видели тот пир.

— Я был при госпоже все время, — говорил Моргольт. — Я видел, как она касалась кубка ярла, пододвигая его к нему. Я не видел, чтобы она сыпала яд, но я не ручаюсь. Я бы не стал свидетельствовать против леди, которой я служу, если бы не думал, что она виновна.

Брегон в задумчивости покачала головой, сделав пометки в бумагах. Перо скрипело. Обычно этот звук успокаивал Блодвин, но теперь внушал тревогу. О, если бы Моргольт мог рассказать больше… Но Блодвин не желала обнаруживать свои силы, ведь иначе как объяснить то, что они сумели вынуть золотые гвозди из его головы… И все же особенно приятно было смотреть на Исельт, увидевшую, что рыцарь обернулся против нее. Ее губы сжались в тонкую линию. Она поняла, что ее власть над ним разрушена.

Моргольт лгал — поступок, недостойный рыцаря, каким он хотел быть. Но сейчас это было самое честное, что он мог сделать.

Тем временем очередь говорить дошла уже до слуг — точнее, до мальчика-виночерпия. Если бы вызывала Блодвин, она бы сочла его более важным в этом деле свидетелем, чем какую-то хвастливую леди, однако кровь определяла порядок. Сверху вниз Блодвин наблюдала за тощим, маленьким мальчишкой, которому, судя по виду, едва минуло двенадцать оборотов. Один из детей королевских служанок — такие часто становились прислужниками на пирах.

Мальчишка был перепуган до полусмерти, трясся, как уже прижатый гончей к земле заяц. Широко распахнутые глаза смотрели на придворных, на высокородных присяжных, на суровое лицо брегона и непроницаемую маску Вороньей Матери. Губы слуги шевелились — он пытался молиться.

— Я наливал вино из кувшина, это очень хорошее вино, правда, — бормотал он. — Я налил его еще леди… леди Ярвуд! И другим гостям!

— Кто взял кубки? — холодно спросила леди Феделм. Блодвин могла лишь восхититься ее выдержкой.

— Леди Исельт, госпожа! Я передал кубки ей прямо в руки! Клянусь! О, во имя Матери, я… — мальчик всхлипнул.

— Слуга не мог заранее угадать, какой кубок леди Исельт подаст ярлу, — прервав его стенания, сказала Блодвин. — А если бы кувшин был отравлен, пострадали бы и другие гости.

Брегон согласно кивнула — впрочем, не очень заметно. С радостью Блодвин подумала, что чаша весов качнулась на ее стороне, перевесила. Умелая ложь бывает лучше правды, уж Исельт должна это понимать. Приятно было смотреть на представление, которое разыгрывается по ее замыслу.

— Леди верх Килвенед, прошу — ваше слово, — предложила леди Феделм, когда настала очередь Исельт оправдаться.

Блодвин надеялась, что одно это — необходимость убеждать других, что она ничего не совершала — заставит Исельт колебаться и волноваться. Она зря на это уповала. Леди была умелой притворщицей, она обвиняла Гвинна, она держала при себе Моргольта, искалечив его разум, она отравила мужа и наверняка собиралась убить Блодвин, чтобы добраться до трона. Она улыбалась. Спокойной, мудрой улыбкой, как будто заведомо прощала нерадивой племяннице и всему суду ложные обвинения. Блодвин представила, как белые кости взрезают ее прекрасное лицо, как иглы выкалывают ей глаза.

— Благодарю суд за то, что сегодня собрались, — певуче произнесла Исельт. — Я бы хотела оправдаться, хотя леди и лордам присяжным и придется поверить мне на слово. Я не убийца, и я уж точно не желала смерти ярлу. Он был мне добрым другом в последние дни, и тот, кто хотел подставить меня, об этом знал, — ее взгляд остановился на Блодвин. — Даже если отравитель не чужак, в королевском дворце есть сад с лекарственными травами; во дворце был лекарь, который приглядывал за рыцарями…

Метнув быстрый взгляд на Служителей, Блодвин отметила про себя: они решили пожертвовать Йоргеном. Догадывались об их союзе? Даже если нет, обмен Птенца, так и не добывшего лекарство от хвори, на жизнь столь сильной Вороньей Матери был выгоден.

— Благодаря лекарю Йоргену ярл Ингфрид выжил, — отметила брегон, вновь заглянув в свои кропотливые записи. Блодвин могла лишь согласиться, что для леди Феделм работа была не всего лишь почетной должностью, как для многих из Совета, а настоящим призванием.

— Кто-то мог завладеть его травами и ядами, — предположила Исельт. Она со всем старанием отводила подозрение от себя, но все же не могла обвинить Блодвин… А вот Йорген был удобной мишенью.

— Тот, кто подсыпал отраву, хорошо разбирался в травах. Насколько я знаю, ваш род издавна славится лекарским даром, — сказала леди Феделм. — Не могу не отметить, что это кидает на вас серьезное подозрение.

— Я никогда не была травницей — спросите об этом любого, кто меня знает. Я прибыла в Афал, не замышляя ничего дурного, — упрямо отвечала Исельт, хотя Блодвин знала, что она лжет.

И она должна была доказать это.

— Если позволите, госпожа брегон… Вся эта история с отравлением напомнила мне другое дело, о котором я узнала лишь недавно, — объявила Блодвин. Найдя среди людей на нижних рядах всплеск алых волос, почуяв его огненную, жаркую магию, она кивнула Гвинну: — Лорд Ши’урсгарлад, прошу, расскажите о том, как леди Исельт вас околдовала!

Гвинн сидел вдали от других свидетелей, подальше от пестрых придворных. Исельт, вероятно, считала его одним из гостей пира, который тоже выскажется насчет того загадочного отравления. Она ошиблась. Попалась. С ликованием Блодвин наблюдала, как он медленно поднимается по ступеням. Его неспешность была ей на руку — по знаку Блодвин сир Уильям передал леди Феделм два свитка с показаниями Тристана и Гвинна, написанные ими еще до того пира. Когда брегон вчиталась в рассказ, ее брови поползли вверх, но она совладала с собой. Обратившись к Гвинну, она попросила рассказать о событиях прошлого.

Взгляд Исельт метнулся на Гвинна, когда он начал стройный рассказ про вино, Бранвен, мутное беспамятство и про странный шепот леди Исельт, когда они остались наедине. Память его после проведенного ритуала окончательно прояснилась. Двор притих, им всегда нравились такие рассказы: про колдовство и про измены. Впервые на лице Исельт отразилось что-то, подобное живому чувству. Мимолетное, такое незаметное… Блодвин улыбнулась, когда Сол попробовал это на вкус. Ужас, смешанный с недоверием. Звон ее кошмара.

Когда Гвинн окончил рассказ, поднялась Воронья Матерь — она не могла усидеть на месте, как будто торопилась высказаться:

— Сир Гвинн сражался на поединке. Божественный суд не может ошибаться, он проиграл, — проговорила она. — Он всего лишь хочет оправдаться за свои жестокие деяния против леди Исельт.

Тристан говорил, Исельт плакала, рассказывая, что ее принудили. Но сейчас она оставалась спокойной, такой мертвенно-белой, что все меньше походила на человека.

— Даже если он проиграл, я тоже обвиняю, — раздался голос Тристана.

— Сир Тристан, ваше время говорить еще не пришло! — повысила голос леди Феделм и постучала тяжелым камнем перстня по каменной столешнице, призывая загудевший двор к тишине. Цепким взглядом брегон пробежалась по строкам его письма. — Когда-то вы признали правоту божественного суда и сочли, что позор Исельт искуплен. Тогда почему сейчас вы изменили мнение?

— Я был влюбленным юношей, госпожа, — признался Тристан с извечной печалью в голосе. — Я не мог представить, чтобы моя невеста вдруг оказалась… чудовищем. Но уже тогда я замечал многое: что у нее были тайны, которые она обсуждала только со служанкой Бранвен, что она много времени проводила в саду, где растила цветы, что она радовалась приезду Гвинна… Все это обретает связи теперь. Когда уже слишком поздно. Мне жаль, что я тогда послушал не названого брата, а ее…

— Могла ли леди Исельт околдовать вас? Дать приворотное зелье? — вдруг заинтересовалась леди Феделм.

Этот простой вопрос, казалось, сбил с толку Тристана, он растерянно покачал головой:

— Я… не знаю, брегон. Тогда я верил, что мои чувства истинны.

— И какие чувства у вас теперь?

Он посмотрел на Исельт. Озаренная закатным светом осеннего солнца, она казалась особенно юной и прекрасной, и даже Блодвин видела это, несмотря на слепящую ее ненависть. В такие мгновения острее всего сожаления о прошедшей молодости.

— Жалость, — сказал Тристан.

Исельт отвернулась. Не ложные обвинения, не холодность брегона, не взгляды присяжных — ее заставил поколебаться именно его тихий голос. Так же спокойно Тристан рассказывал всю историю с приглашением Гвинна в их родовые земли, с охотами и с пиром в честь близившейся свадьбы. Пиром, до странности схожим с недавним, во дворце. Тристан говорил как-то успокаивающе, хотя Блодвин догадывалась, что такая откровенность под взглядом не Богини, но десятков людей дается ему тяжело. Жизнь Тристана почти что окончилась в те дни.

— Вы считаете, что ваша невеста желала завладеть силой лорда Гвинна, так же, как пыталась подчинить ярла Ингфрида? — переспросила леди Феделм, когда он окончил речь. — Что за сила имеется в виду…

Гвинн просто взмахнул рукой, и все утихло.

Рассыпались алые искры, горячие, красивые, они переливались, как драгоценности, они вспыхивали в предзакатном свете. Кто-то ахнул. Друид Ангус среди присяжных что-то забормотал. Воронья Матерь вдруг съежилась, попятилась, как напуганная кошка встает на дыбы, но этого никто не видел, поскольку все внимание было приковано к пламени Гвинна, которое ласково облизывало его пальцы.

Сила старых богов, высвобожденная спустя столько оборотов. Отголосок, всего лишь проблеск. Магия струилась по круглому Дому Суда, и что-то особенное, завораживающее было в этих искрах. Хотелось позабыть обо всем. Забыться и сделать первый шаг. Шаг, который сделает тебя богом… Но только нарушить порядок вещей невозможно, пока Воронья Богиня еще жива, пока над Эйриу тяготеет ее гниль.

— Я… я не нуждаюсь в этой силе, это запретная магия! — отшатнулась от него Исельт. Она старалась показаться пораженной, но Блодвин видела ее жадный взгляд, устремленный на эти искры. Стражник придержал ее под локоть, пока леди пятилась.

— Неужели? — изумился Гвинн, наслаждавшийся тем, как все следят за движениями его рук. Тонкие хищные пальцы без перстней. Только искры, блестящие на них. — Кажется мне, той твари, что ты призвала, этот свет очень не нравится.

Исельт на мгновение застыла, не сразу поняла. Но сверху прекрасно было видно, как ее тень дергается в сиянии чародейского пламени, как она плавится и перетекает в разные фигуры. Бросив взгляд себе под ноги, Исельт медленно подняла голову. К небу или к Служителям?

Но это уже было неважно. Тень дрожала, похожая на огромную кляксу, расплывалась. Глядя на побледневшее лицо брегона, на ее стиснутые на гусином пере пальцы, на ужас присяжных, которые во все глаза смотрели на тварь, ворочающуюся в тени Исельт, Блодвин знала, что та уже обречена.