Шепот

Дима Дубин всегда знал, что хочет помогать людям и бороться со злом — он шел по своему пути с самой школы, не сворачивая. Его не смогли сдвинуть друзья — с седьмого класса он мечтал стать полицейским, ходил на все открытые уроки и лекции, посещал дополнительные занятия в тире, занимался легкой атлетикой и единоборствами, а теорию государства и права стал изучать аж в десятом классе, за два года до поступления в Академию. К слову, учиться он хотел исключительно в Московской — там была самая лучшая.

Едва ли с этого пути его могла сдвинуть бурная студенческая жизнь: он проводил время за изучением разных известных дел, следил за сводками новостей и, когда объявлялось преступление, пытался его расследовать самостоятельно, прибегая ко всему, чему его учили. Не сразу, но со временем он научился действовать так, как действовали следователи, а последние несколько дел на пятом курсе и вовсе раскрыл одновременно с полицией.

Не смогла Диму сдвинуть с пути и девушка, чудом не пропоровшая ему ножом селезенку прямо в переулке за Триумфальной площадью. Он лишь уяснил простое как пять копеек правило: никогда не расслабляться.

Дима очень хотел бороться со злом. И только-только оправившись от ранения уже в родном Санкт-Петербурге, он первым делом поспешил в главное управление МВД — заступать на службу.

Он как раз перебегал лужу, повторяя про себя ответы на предполагаемые вопросы собеседования, как едва не наскочил на черную дверь автомобиля. Дима отшатнулся неудачно и едва не упал в злополучную лужу, как кто-то крепко схватил его за торс и поставил ровнее.

— Умереть торопишься? — над ухом раздался сиплый голос, отчего Дима вздрогнул: после столкновения в Москве он часто пугался, когда кто-то незнакомый приближался к нему. Ученые дали этому явлению название — Дима посещал в Москве специалиста. Незнакомец, впрочем, недолго удерживал его: отряхнул сзади куртку от собранной с машины пыли и вручил рюкзак, который Дима уронил на асфальт в попытке избежать лобового столкновения с дверью.

— Н-нет-нет, всё в порядке. Задумался, — Дима вдруг залился краской от шеи и до щек: он так торопился, что не заметил выходящего водителя, от испуга уронил рюкзак и едва сам не шлепнулся в лужу. День, обещавший стать началом новой жизни, мог закончиться в травмпункте.

Опять расслабился.

— Смотри по сторонам внимательнее, — незнакомец не изменил кирпичную мимику, потому его «прости» выглядело скорее угрожающе, чем извинительно, но он отошел от Димы обратно к машине, а Дима взглянул на часы и ужаснулся.

Он почти опоздал!

***

Если кто в управлении и был рад Диме, то это явно был начальник. Федор Иванович Прокопенко посетовал, что им недостает людей: все от висяков и постоянных ночных побегов по Петербургу тоже держатся подальше — всем хочется графика пять на два с зарплатой и премией, еще и Гром, вот, недавно мусоровозом пропахал Дворцовую площадь. Что ж, Федор Иванович нашел отличную кандидатуру. Дима, у которого веры и идеализма было на всё управление, шел прямо по широкому коридору в сторону убойного отдела, как кто-то его схватил за плечо.

— Новенький, да? — нагловатого вида мужчина в форме широко улыбнулся. Дима, подавив дрожь в ладонях (опять сзади), кивнул. — Пойдем, проведу экскурсию.

Экскурсия оказалась наполнена глуповатым юмором, громкими хлопками над ухом и беготней по всему управлению. Не чета Эрмитажу, в общем. 

— Ты учти, малой. Эта работа не для всех, многие не выдерживают и сваливают отсюда при первой же возможности. А те, кто остаются, делятся на два типа: «ссыкунов» и «собак». «Ссыкуны» вечно трясутся за свою задницу, ищут крайних и сваливают всю ответственность на других. А вот «собаки»… Они пойдут на всё, лишь бы справедливость в этом городе восторжествовала. Взял след преступника, и не успокоишься, пока он не получит по заслугам, — Цветков разливался соловьем на весь второй этаж отделения. У него была причина: рядом с ним шел стажер, прижимая к груди блокнот и папку с рекомендациями. Его должны были распределить прямиком в убойный отдел — у него блестяще сданы экзамены и отличные рекомендации из Москвы, которые просто не оставляли шанса забросить его куда-нибудь перебирать бумажки.

Дима Дубин всегда знал, что хочет помогать людям и бороться со злом, и он шел по своему пути с самой школы, не сворачивая.

— Тебе в убойный, да? — уточнил разглагольствовавший Цветков, но едва Дима успел кивнуть, как полицейский дернул его за одежду в правый коридор. — Мне тоже туда, щас доведу, только помоги мне в одном деле. Там чуток совсем, просто ну никак времени нет, а я тебе вот что расскажу…

Сворачивать снова Дима не хотел, его вежливое терпение было на исходе: он уже собирался распрощаться с докучливым коллегой, как за спиной раздался сиплый, будто на грани исчезновения, голос:

— Цветков, опять молодую кровь охаживаешь? — Цветков сначала замер, вытянувшись по струнке, а потом его лицо прояснилось — он родил ещё одну шутку.

— А это ещё один тип полицейского… — на этих словах мужчина, окликнувший Цветкова, вручил ему стопку с папками и закончил за него:

 — Не сдавшие архив за месяц. Остаток на моём столе.

Цветков состроил кислую мину и двинулся в противоположную от коридора сторону. Шутки-шутками, а архив он и правда просрочил, отравившись в рюмочной каким-то адским пойлом.

Дима, как стоял, вытянувшись по струнке, так и остался стоять, только что лицом развернулся: не далее, как полчаса назад он едва не врезался в машину обладателя голоса.

— Не обращай внимания. У Цветкова беда с чувством юмора, но он верит, что оно у него есть, — незнакомец сипло усмехнулся. — Ну здравствуй, мечтатель. Капитан Олег Волков, убойный отдел.

— Лейтенант Дмитрий Дубин… Тоже убойный отдел, — Дима сделал шаг вперед. В полумраке коридора его нового знакомого было плохо видно, да и на улице он не успел его разглядеть, но профессиональным взглядом художника он выхватил темные, почти черные глаза, рельефные плечи и руки, крепкую шею, скрытую высоким черным воротом.

С художественной точки зрения Дубин мог бы его назвать красивым. Определенно. Рисовать его было бы — сплошное удовольствие.

Капитан Олег Волков вдруг улыбнулся — как оскалился:

— Проходи, коллега. Тебе сюда, — он открыл дверь кабинета.

— Спасибо. Не подскажете, где найти начальника отдела?

— Я тебя уже сам нашел, — Волков забрал бумаги из рук растерянно моргнувшего Димы.

Шутка Цветкова дошла до него с опозданием.

***

С Олегом Волковым не спорили. В открытую не шутили, разве что у Цветкова отказывали тормоза, и он вспоминал цитаты из пацанских пабликов, никто не шептал ему в ответ на вкрадчивый полушепот даже ради смеха, никто не пытался разговаривать с ним свысока, даже потерявшие страх криминалисты.

И никто в его немногочисленном отделе не обсуждал приказов.

Волков говорил нечасто: коротко, отрывисто, не растекаясь, а потом надолго замолкал, будто набираясь сил для следующей речи. Дима еще не видел, как он ведет допросы, но подозревал, что проходят они почти также — коротко, как дробь автоматной очереди, не дающей шанса скрыться.

Первое время именно так на Диму влияла фигура его начальника: ему казалось, что Капитан Олег Давидович Волков замечает в отделе всё. Кто пьет чай, кто говорит, кто отлынивает и делает вид, что работает — он никогда не выговаривал на месте, но Дима уже на третий день заметил, как папки из архивов на столе Цветкова растут, а сроки сдачи, оглашаемые каждый день Волковым, сжимаются. Пожалуй единственное, что выбивалось из общей картины — почти полное отсутствие голоса. Ему очень недоставало такого низкого, наверняка бархатного тона, который становился бы стальным, чтобы аж мурашки по коже — на одной из летучек Дима в голове заменил осиплость капитана на выдуманный тембр.

И решил капитану помочь.

В пятницу первой недели работы Дима принес Волкову чай. Черный, с имбирем и медом. Олег, сосредоточенно изучающий отчет по баллистике, вопросительно на него воззрился.

 — Чай с диким медом и имбирём. Он помогает при простуде. Возьмите, я вам завтра банку с медом принесу, если понравится. У вас же нет аллергии?

Олег покачал головой. Улыбнулся — коротко, будто устало. 

— Спасибо. Нет, аллергии нет. Да ты только поставь его здесь, может кто еще захочет.

В понедельник у Олега на столе появились конфеты с шалфеем — Волков сипло и надрывно кашлял. Во вторник к меду на тумбочке добавилась баночка варенья. В среду он весь день бегал, опрашивая свидетелей, а в четверг принес пуховый платок.

— Вы замерзли. Возьмите, он теплый.

Остаток дня Олег ходил в белом пуховом платке на черный бадлон, и Цветков родил бы шутку, да сам дрожал так, что зуб на зуб не попадал.

К концу недели Волков не перестал ни кашлять, ни сипеть, ни мерзнуть. В понедельник Дима пришел с пониманием шести вещей.

Первая — Олег Давидович мёрзнет, и ему не помогает даже батарея, рядом с которой находился его стол.

Вторая — осиплость и невозможность повысить голос не делают хуже ни на допросе, ни во время утренней летучки, наоборот, тихий голос и воспринимается лучше, и работается после эффективнее.

Третья — Олег Давидович не болен. Во всяком случае, не простудой.

Четвертая — он не улыбается в рабочее время, и случай с чаем — это неожиданно-приятное исключение, нежели чем правило.

Пятая — Олег Давидович не склонен хвалить словами, но все идеи, подвижки по делам не остаются незамеченными, и Диму в этой системе координат он похвалил уже дважды.

Шестая — в управлении ни черта не знают об Олеге Волкове.

— Ты не знаешь, почему у Волкова такие проблемы с голосом? — как-то спросил он Цветкова напрямую за обедом. Цветков, увлеченно жующий котлету, пожал плечами: он работал с Волковым уже два года, и думать забыл, что его голос когда-то мог звучать по-другому. — Волков пришел к нам два года назад уже таким. Он вроде говорил, что ему гортань повредили хирурги, — туманно ответил Цветков, и Дима, вздохнув, кажется, назначил сам себе ещё одно дело.

Всё как в студенческие годы: хочешь что-то расследовать — найди дело сам. Дима принялся следить за Волковым так, как учили его в Академии, незаметно записывая каждую подмеченную деталь в специально выделенный для этого блокнот.

Он перестал высыпаться: по ночам, после работы, Дима гуглил возможные диагнозы, связанные с потерей голоса, строил схемы, искал в архивах и базах — интерес не давал ему покоя и, кажется, будоражил даже больше, чем дела в отделе. Во всяком случае, не о них он думал по вечерам, когда укладывался спать.

Он думал не о грабеже с убийством, замаскированным под самоубийство — запутанное дело с замешанными в нем родственниками, а о том, что за высоким воротом Олег Давидович мог скрывать шрам. Может быть, его душили? Или это хирургическая стома?

Дима думал не о своем испытательном сроке, а о том, появится ли Олег хоть раз в одежде с открытым горлом: так Дубин смог бы рассмотреть его шею получше. Длинную, крепкую смуглую шею. Наверняка на ней красиво выступали вены, Дима был уверен, что это (даже это) на Олеге Давидовиче смотрится красиво.

Родственники в деле допрашивались долго и нудно, отчеты заполнялись еще тяжелее, что Дима, которому поручили эти допросы (почти дебют!), был готов сам пойти и повеситься на этой веревке. Спина ныла, он не спал два дня, не ел с одиннадцати, а от дождя на улице с утра болела голова. От печальных мыслей его отвлекала только мысль о том, что если Олег Давидович наденет, например, черную рубашку и расстегнет верхнюю пуговицу, как вчера.

На исходе осени Дима понял, что думает о своем начальнике не только как, ну… Как об объекте дела? Как о пострадавшем? Или как о главном подозреваемом?

Словом — Диме Олег Давидович понравился. Он всё чаще носил ему чай, всё быстрее расправлялся с бумагами и отчетами, всё чаще чувствовал необъяснимое смущение и жар, когда Волков обращался к нему этим_хриплым_голосом.

Еще хуже становилось, когда он говорил тихое «молодец, Дима» или «разрабатывай зацепку». Когда разговаривал с ним в перерывах: иногда они общались о чем-то, кроме работы, и после перерыва Дима отводил себе минуту на то, чтобы расстроиться, что разговор продолжить до самого вечера у них не получится. Грабитель-убийца, первые жертвы маньяка и многочисленные бумаги возможности поболтать о новом фильме, увы, не давали.

А еще Олег Давидович иногда улыбался. Дима не был уверен, что эти улыбки видел кто-то еще, кроме него, но сумасшедшим себя считать отказывался.

***

К началу зимы шепот превратился в зависимость: слышать его Диме хотелось постоянно.

Курение убивает. Алкоголь убивает. Наркотики убивают. Шепот Олега Волкова убивает.

Причем быстрее и эффективнее других зависимостей.

Несмотря на то, что в словах «добудь мне свидетеля до завтрашнего обеда» не было ничего романтичного или интимного, от шепота, которым это было сказано, Диму пробрала дрожь.

После очередной такой атаки по слуховым рецепторам, Дима, стоило Олегу Давидовичу зачем-то выйти из кабинета, просто ткнулся лбом в стол и попытался с ним срастись. Щеки горели. По спине бежали мурашки. Дышалось тяжело, а впереди был еще долгий день. И неделя. И, возможно, годы работы вместе.

Непозволительно расслабился.

День оказался еще дольше, чем Дима думал: в середине дня в отделение вернулся Олег Давидович, отдал Диме ориентировку и принялся что-то лихорадочно искать по папкам и базам. Кто на фотороботе, Дима догадался враз — маньяка с противным именем Кровяник начали искать еще до того, как Дима пришел в отделение, и Олег Давидович, не желавший превращать дело в висяк раз от раза искал новые зацепки, улики, тряс свидетелей и подозреваемых по кругу. Дима тряс вместе с ним: дело Кровяника привлекло его сразу, он попросился над ним работать, и Олег Давидович на удивление не отказал. Он в принципе редко отказывал Диме в стремлении проявить себя, и тут взял его с собой почти на всю ночь перед выходными — опрашивать танцоров в стрип-клубах.

Дима не сразу понял, куда они идут, но что поделать — работа.

— Олег Давидович, — в четыре часа Дима поднял голову от компьютера, за которым битый час рассматривал закрытые списки приглашенных на вечеринку в пафосном клубе. — Кровяник сегодня будет в «Провокаторе». Всё сходится: место, подходящее лицо, только бы со временем не ошибиться. Если успеем, то вытащим его до того, как он уйдет с жертвой в десять вечера. 

Привычный недошепот превратился в стальной скрежет. 

— Одиннадцать. Он обычно ждет до конца основного выступления, сегодня оно до одиннадцати. Поедешь со мной. Добудь пиджак для клуба, пока нам подпишут ордер. 

В половину одиннадцатого десяток вооруженных омоновцев сидели в квартале от здания, а Олег и Дима держались внутри как приглашенные гости. До сегодняшнего утра у них не было даже предполагаемого изображения маньяка, не считая того, что имя и фамилию они установили с трудом, и не факт, что не липовую. Владелица клуба не долго противилась: прошлое убийство Кровяника подверглось широкой огласке в прессе, и клуб, откуда он увез жертву, закрылся. 

Шанс был один. 

***

Во пятом часу утра Дима устало привалился к капоту машины Волкова и упер руки в колени. Кровяник заставил их и омоновцев побегать по кварталам, едва не перерезал горло своей неслучившейся жертве, а потом попытался вскрыть горло себе — Олег Давидович как на удачу подошел сзади и успел отвести руку маньяка. С еще большим трудом его допрашивали, и это высосало из Димы те немногочисленные силы, которые еще оставались после поимки.

По шагам Дима понял, что к нему подошел Олег Давидович. Он выглядел не лучше: под глазами залегли тени, прорезалась морщинка на лбу, а скулы будто острее стали. Волков выглядел измотанным, под конец голос ему совсем изменил, и теперь он и впрямь мог только шептать.

— Садись, подвезу.

— Да не беспокойтесь, я сам.

— Садись-садись, ты едва стоишь. Тебе же далеко до дома.

Дима хотел было спросить, откуда Олег Давидович знает, где он живет, но Волков открыл перед ним дверь, и изрядно замерзший на улице Дубин все-таки запрыгнул в автомобиль и блаженно вытянул ноги. Наконец-то можно было расслабиться. Возможно даже поспать, пока они едут.

— Спасибо, Олег Давидович.

— Просто Олег. Иначе я чувствую себя каким-то преподом из Академии, — Волков улыбнулся, а у Димы сон пропал и опять сердце обрушилось куда-то в ноги. Он быстро кивнул и отвернулся — ему нужно было перевести дух.

И не смотреть на Олега Дави… Олега. И не думать о его улыбке. И не думать о шепоте. И не, и не, и не.

Он молчал, всю дорогу не отнимая взгляда от стекла, будто в лениво двигающихся автомобилях мог найти жизненную истину. Ну, или хотя бы ответ на вопрос «как не думать о начальнике своём Олеге Волкове».

 — Не устал ещё за мной наблюдать? — нарушил тишину Олег (больше не Давидович), когда припарковался у входа в парадную. Диму, только-только успевшего хоть немного расслабиться, как током прошибло. 

— Когда?..

— Тебя хорошо научили, не сразу. Но ты как-то вслух посчитал, сколько раз я трогаю карман пиджака, я заинтересовался и присмотрелся. Не то, чтобы мне это мешало, практикуйся сколько угодно, но есть какая-то причина? — Олег снова слабо улыбнулся, Дима понял, что ему ужасно жарко.

— Хотел узнать, почему вы… Почему ты хрипишь. Сначала думал, что ты просто заболел, но лучше тебе не стало. О тебе ходят странные слухи, никто не говорит о том, что с тобой, откуда ты, хотя твое дело наверняка лежит в общем архиве, и начальство о тебе всё знает, а все остальные — ты для них как черная тень. Я хочу узнать, кто ты. О тебе.

Олег улыбнулся шире. Дима подобрался, готовый защищаться, ну, или хотя бы извиняться за то, что больше месяца врывался в личное пространство другого человека и записывал его привычки как ненормальный сталкер, но молчал.

— И что же ты узнал за это время?

Дима совершил самое привычное движение за последние четыре месяца работы: раскрыл блокнот с заметками и зарисовками.

— Осиплость голоса связана с тем, что у тебя повреждены связки, скорее всего хирургически, не из-за удара в горло. У тебя нет шрама на шее, это была не трахеостома, думаю, при интубации слишком сильно раздули клапан, прежде чем ввести. Такое происходит редко, но бывает, если врачи торопятся, потому что у больного слишком мало… Времени.

 Он перевернул страницу.

— Критическое нарушение работы функции легких, чтобы тебе понадобилась эта процедура, может быть связано с разными факторами, но учитывая то, что ты кашляешь, и специфику твоей работы, я предполагаю, что это было огнестрельное ранение, которое задело легкое или важные крове…

— Пять, — Олег подал голос, прерывая размышления Димы.

 — Ранений было пять. Шанс выжить минимальный, но мне повезло — у стрелявшего славно гуляли руки. То, что меня взялись откачивать — уже сродни джекпоту. Реже только при интубации легких рвутся голосовые связки, — Олег понизил голос — теперь он точно шептал, но как-то ласково, будто рассказывал сказку, и не страшную вовсе, и не про себя совсем.

На контрасте с оглушающим удивлением, Дима понял, что, закрой он глаза — Волков смог бы его усыпить.

— А еще что узнал? — голосу вернулась привычная осиплость, пришлось встряхнуться.

 — Ты мерзнешь и до недавнего времени курил, поэтому до сих пор в стрессе ищешь пачку сигарет по карманам. Клык носишь поверх броника, пьешь кофе без молока, редко стреляешь, но не боишься идти на противника с оружием в ближний бой, хотя такое нечасто происходит в полиции, и вообще иногда кажется, что ты сумасшедший, но каким-то чудом твой риск выгорает. Ты работаешь тихо, но часто — на грани, постоянно кажется, будто брехня, шанс один на миллион, а выходит как сегодня. Здесь таких почти нет, разве что только Гром, но Гром и тишина — это антонимы. Ты ненавидишь писать отчеты, принципиально не надеваешь форму даже на летучки с начальством, а еще у тебя армейский шаг, его несложно отличить от остальных. Даже у тех, кто закончил Академию, а не гражданский вуз, он со временем исчезает, у тебя — остался на всю жизнь. Ты не питаешься в кафетерии, приносишь обед с собой, наверное, та, кто тебе готовит, делает это лучше… И ты, кажется, очень нравишься местному Мухе, он скоро начнет приносить улики тебе, а не кинологам, и я, если честно, его понимаю. 

Тут Дима понял, что ляпнул, и залился краской до самой шеи.

— Понимаешь?

— Понимаю. Очень понимаю, — Дима отвернулся и посмотрел в окно. Что ж, если до этого он просто знал, что Олег Волков проводит допросы эффективно даже шепотом, сейчас он испытал это на себе. Олег расценил молчание по-своему: 

— Я готовлю себе сам. Это мое хобби, позволяет переключиться после работы и подумать о чем-то другом, так становится легче. Я начинал действительно в армии, отслужил контракт в Сирии, а после этого вернулся в Россию, бегать по песку мне больше не хотелось, поэтому выбрал полицию. Теперь я бегаю за теми, кто стреляет. Сюда, кстати, перевелся из Москвы. Еще что-то есть?

Дима замялся. У него в блокноте еще две страницы были исписаны предположениями, пьет ли капитан Волков кофе вне работы, свободен ли, как он вообще относится к встречам, если предложить (вопроса с ориентацией отчего-то не возникало, но тут Дима полагался на опыт предыдущих лет), как звучит его шепот, если они не в кабинете с припиской «дубина, он твой начальник!». И то ли сутки без сна, то ли нервное напряжение, то ли вкрадчивый — чтоб его — шепот, но Дима подписал чистосердечное одним махом:

 — Ты мне нравишься. Сначала я просто хотел узнать, можно ли чем-то помочь твоему голосу, а потом стал наблюдать за тобой лучше и понял, что ты мне нравишься. Точнее, сначала мне понравился твой…

— Голос?

— Шепот. Твой шепот, — ну да, голоса у Олега, считай, не было. — Ты что-нибудь скажешь — как на ухо прошептал, я ни на летучке сидеть не могу, ни с тобой разговаривать, ни о деле толком думать — в голове только твой шепот. Хоть переводиться, я в последнем отчете сделал пять ошибок на три строки после твоей просьбы.

Издевательство. Над Димой и над Диминой психикой. А еще над его резко возросшим либидо и негаданно появившимися чувствами.

Он отвернулся к окну снова. Теперь уже точно можно было если не уходить из МВД, то хотя бы выйти из машины — Волков довез его до дома, Дубин наговорил всего, что не должен был — всем спасибо, все свободны. А ты, Дима, свободен раньше всех.

Он отстегнулся и схватился за ручку двери — дернул, но неудачно, у Олега стояла блокировка. Дернул еще раз, потом третий и только на четвертый понял, что ломать дверь бесполезно, нужно повернуться и попросить, как на его ладонь легла теплая рука Олега.

— Не хочешь в субботу вечером поужинать у меня дома? Я готовлю, — Дима повернул голову медленно, как под дулом пистолета. Посмотрел на Олега — долго, внимательно вглядываясь в темные глаза.

И спросил:

— А на ушко пошепчешь?