Всё-таки, в команде Юра всё ещё чувствовал себя не совсем уютно.

Прошедшие недели казались призрачными, прозрачными, будто их и не было. Поначалу казавшиеся лучшими неделями его жизни, они вдруг поблекли и стухли, заваленные обыденностью и скрипучей однообразностью.

Юра снова начал думать: а правильный ли выбор он сделал?

К нему едва пришло чувство общности, принадлежности, какого-то единства, но до конца привыкнуть Татищев так и не мог. Что-то мешало, непонятное чувство подтачивало изнутри, дезориентируя его. Он не мог вписать себя в общий коллектив, не мог примерить на себя амплуа левого нападающего – он играл слева почти всю жизнь, но почему-то именно сейчас ему казалось, что это самый провальный, самый худший вариант из возможных.

Он не чувствовал себя на своём месте. Чувствовал, что не имеет права находиться в команде, что его подписали по ошибке, что он занимает чьё-то место.

Сказывалось и напряжение первых дней, и непохожесть прежней жизни, и совершенно новый коллектив. Постоянно думая об этом, Юра чувствовал себя словно в ловушке, в пресловутой волчьей яме: вдруг после тренировки к нему подойдут и скажут, что его ждёт Кару, что клуб отзывает контракт, что передумали его тренировать и развивать, что сейчас отправят обратно. Кару Акинфеевич покачает головой, переглянётся с Алексеем Рюриковичем, как бы говоря «это того не стоило», Юру упакуют и отправят домой.

Головой он понимал, что так, конечно же, не будет. Он сам себе это придумал в припадке непонятной неуверенности, довёл себя до глупых мыслей, ему пора было перестать накручивать себя. Это не самая полезная привычка, в хоккее тем более. Если так будет продолжаться и дальше, то Юра сойдёт с ума.

Возможно, ему требовалось больше времени, возможно, надо было перестать слишком много думать. Возможно, надо было просто тренироваться и играть в своё удовольствие.

– Хороший проход, Татищев,

– Меняй хват, пробуй ниже, пробуй выше,

– Сегодня играешь в зелёной пятёрке,

– Давай показывай, как делал, сейчас объясню ещё раз,

и ещё десятки фраз, сказанные на льду или земле. Кто-то его направлял, кто-то объяснял, как надо и как не надо, а кто-то просто смотрел. Что ж, даже к этому можно привыкнуть.

Лёня всё так же цеплялся, но уже по мелочи – и несколько лениво, даже по-приятельски, по-доброму. В его «прицепках» Юра внезапно и с удивлением находил то долю шутки, то тонкие полунамёки, и фыркал каждый раз, когда тот, например, снова просил его подвинуться – в душевой, в раздевалке, в столовой, на разминке. Иногда Лёня даже шутил, и это даже помогало отвлечься.

Раньше Юра не понимал, зачем разгружать себе голову, менять информационное поле, пробовать себя как-то отвлечь – ему это было просто не нужно. Дома он просто лежал, зависая в телефоне, всегда находилось, чем себя занять: написать приятелю, посмотреть или полистать что-то, зависнув в соцсетях на добрых два-три часа, написать очередной доклад к пропущенному уроку. Поиграть в новомодную игрушку, которую скачивала вся параллель, и начать изматывающей день заново.

Кардинальные изменения пошли к концу второй недели. Юре требовалось на что-то отвлечься, переключиться, сменить обстановку, и он не мог понять, почему.

Действительно.

Ноги гудели после интенсивов и кардио, в некоторые дни он не мог нормально разогнуться, потому что по глупости напрягся больше нужного и потянул мышцу: не так сильно, чтобы на восстановление ушло много времени, но пару дней он точно ходил по своему номеру как хромой кузнечик, осторожно и боязливо, проявляя чудеса актёрского мастерства и акробатики, выходя «в люди», чтобы никто не заметил, что он, вообще-то, потомственный лох.

От тренировок начинало подташнивать. В глубине души Юра чувствовал, что ему необходимо отвлечься не от тренировок, не от той «рутины», которая окружала его последнее время и была расписана едва ли не по минутам, и даже не от окружающих, а от себя. Сбежать из своей головы не получалось, и Юра по кругу гонял сомнения, мысли, надежды, смешивая их во что-то неясное. Он гнался за каким-то идеалом, сам не в состоянии определить его.

Чем ближе были игры, тем сильнее крепли в нём уверенность и – парадоксально – сомнения.

В себе, своих способностях, компетентности.

Не хотелось отставать, хотелось соответствовать – а гнаться за всеми, закинув язык на плечо, не получалось. В редкие дни руки болели от дриблинга так, как не болели после гироскопического эспандера.

Рамки, зона комфорта, за которые Татищев никогда не выходил настолько далеко, сейчас треснули, начали рваться. Куда проще было бы относиться ко всему не так серьёзно, может, с долей юмора и лёгкости, а может – с долей здорового похуизма. Как Макс, например.

Иртышский говорил, что нужно попривыкнуть к команде, к людям, к темпу, к атмосфере в целом, и тогда – может быть, но это не точно, – станет легче. Да и вообще, по-хорошему, не стоит обращать на это внимание, лучше думать об игре. Юра хмурился и отмалчивался, но что-то ему подсказывало, что товарищ прав.

Приятелей он не особо нашёл, но со всеми был в хороших отношениях, было чуть проще только с теми, с кем он играл на тренировках в одной пятёрке. Но не с ними же о таких вещах разговаривать…

Татищев знал, что на его жалобы сказал бы брат: надо вести себя раскрепощённее, быть приветливее и улыбчивее, а то от его, Юриного, хмурого лица людям становится не по себе. Как с таким идти на контакт? Ты же не хочешь остаться за бортом? Вот и работай над собой! Поприветливее с людьми надо, Юра, подобрее. Тут разговор поддержал, там посмеялся, здесь со всеми постоял: так отношения и строятся, это же не сложно. Веди себя как человек.

Вот Юра и злился на себя, что привыкал медленно, что не мог быть тем, кем его видел Данис. Ну почему нельзя было р-р-раз – и готово! – и он везде свой? Уж лучше он вообще никому ничего не будет рассказывать, так даже спокойнее – переживать всё одному. Подумал, проанализировал, сделал выводы.

Играло ли роль то, что так тесно, как с Максом, Юра ни с кем не подружился? Они оба допускали такой вариант, но больше ни с кем сойтись так близко Татищев не мог. Да, Лёня – который действительно оказался чётким пацаном, если не был зол или недоволен, – тоже был неплохой компанией, но от его общества Юра довольно быстро уставал.

– Расслабься, Юр, – тянул Макс, смотря на него поверх стакана компота. – Похуй ваще, кристаллически похуй, понимаешь? Тебе должно быть, а не мне. Тренируйся, жри в три горла, ля-ля ля-ля там. Не знаю, почирикай с кем-нибудь, если я тебя заёб, или пойди доебись до кого-нибудь. С тобой и поболтают, и чего интересного расскажут. И покажут, и подскажут, и жопу намылят, и выпить с тобой сходят. На всех тебе должно быть похуй. Здесь звезданутых нет. Тут парни все простые, нормальные. Усёк?

– Угу. Усёк. Мне и так похуй, если ты не видишь.

– Ну конечно, – Максим закатил глаза. – У меня глаза не в жопе, в отличие от некоторых. – Тут он метнул быстрый взгляд на другой конец стола.

Юра мрачно ковырялся в тарелке с омлетом.

– Вот заиграем – заживёшь. Я сам такой же был, только ещё пугливее тебя. И товарищей у меня не было, сам себе товарищем тут был.

Он постучал себе по лбу, слабо улыбаясь. Юра зыркнул на него и, ничего не ответив, уткнулся обратно в тарелку.

– Первую половину сезона, ну, может и поменьше, будешь волноваться, трястись. А потом правда легче станет. В один момент что-то щёлкнет и всё. Выйдешь на лёд – всё забудешь. Расслабь очко, мужик.

Татищев кивнул и, следуя совету друга, старался «расслабить очко» и сильно не зависать на некоторых мыслях.

Не то чтобы Юра был предоставлен сам себе, отнюдь. Напротив: с ними занимались два тренера, не считая тренеров вратарских, ещё один занимался с ними на земле и в зале, и от них Юра получал ценные замечания – порой больше похожие на упрёки или указания на его некомпетентность, – которые, стиснув зубы, старался как-то приложить на себя.

Разгружаться было надо. Находить для этого способы – тоже. После заминки в зале он, неловко потыкавшись туда-сюда с минуту и не находя, чем себя занять, пристраивался рядом с Максимом, на беговую дорожку, и херачил на семёрке, пока тот лежал на коврике, делая вид, что растягивается. Или пристраивался рядом с Лёней – если не чувствовал скрытой опасности, – пока тот безэмоционально стоял в планке. Развлечения у них тут были так себе.

Вскоре Юра перенял у Макса дурацкую и совершенно не пацанскую привычку носить на запястье резинку для волос. Зачем она была ему нужна? Да кто ж разберёт. У него самого волосы были короткие, их едва ли можно было заколоть, не то что завязать, но тонкую и мягкую чёрную резинку Юра исправно носил, не снимая ни в душе, ни на ночь. От Макса же он научился этой резинкой щёлкать.

Бывало, он подолгу не мог заснуть и, чтобы хоть чем-то отвлечься, крутил или дёргал её. Заснуть это мало помогало, но помогало занять руки. Потом он начинал вспоминать дом, родной Ледовый дворец, тамошних знакомых, любимые улицы и дворы. Искал сходство с новыми, теперешними; мысли летели, путались, разбегались, Юра скакал с темы на тему, внезапно возвращаясь к завтрашним ранним тренировкам на земле, а потом думал, что это не совсем по-мужски: носить на запястье резинку, тем более, опять же, на кой чёрт она ему нужна?! А вдруг Макс свою потеряет, а ему нужна будет?.. Ну конечно…

Юра гонял эти бешеные бесконечные мысли по кругу, и наконец забывался беспокойным сном.

***

Тренировки перед сборами становятся интенсивнее, сложнее, Юра выжимает из себя максимум, приползает в кровать без сил. Ему постоянно кажется, что на него смотрят с сочувствием и жалостью. Он знает, что это не так, но отчего-то спину каждый раз печёт, стоит ему отвернуться.

– Я чувствую себя глупо,

– Это всё неправильно,

– У меня ничего не получается,

– Это провал,

пульсирует в висках, но он не подаёт виду, что его что-то задевает или беспокоит. В конце концов, если делать вид, что чего-то нет – оно и пропадёт.

Он же дал себе слово – он сам со всем справится, главное засунуть всё поглубже.

Первые игры предсезонки проходят… быстро и незаметно. Небольшие около-товарищеские матчи и выездные игры, очень даже крупные и серьёзные. Юру несколько раз выпускают на поле, он играет пару смен и остальное время сидит на лавке, полными восторга глазами осматривая арену. Первые две игры было страшно до трясущихся коленей, он волновался, едва ли не дрожал – хорошо, что в пылу игры этого никто не замечал.

Каждый раз ступая на лёд, Юра чувствовал непередаваемый восторг, который давал ему сил и на время притуплял нервозность. Но стоило ему сесть на скамейку, вернувшись со смены, волнение возвращалось.

Левый, знакомый до боли фланг, теперь был чем-то устрашающим. Юра всё ещё волновался, выходя на последние игры предсезонки. Он теперь был частью команды и, как бы он там ни волновался и что бы ни думал, как бы там у него что-то ни тряслось или ёкало – надо было сыграть и не подвести.

Татищев успокаивал себя тем, что никто в команде не родился профессионалом, что все они пришли в команду в первую очередь учиться. Что все они с чего-то начинали. С тех же хоккейных школ, поднятия в молодёжную лигу. И уже потом парни либо двигались дальше, в высшие лиги, либо заканчивали карьеру, которая особо и не успевала начаться.

Как ни странно, Максим оказался прав.

Юра постепенно вливался.

Заиграв, почувствовав команду, ощутив лёд под коньками, настоящий серьёзный лёд, он вдруг понял, что он – кажется – на своём месте. Он не знал, как долго будет держаться это ощущение, поэтому делал всё, чтобы «выстрелить». Всего лишь надо было «прорваться», разбить свою скорлупу, которая держала весь его потенциал.

Хороший игрок показывает себя на предсезонке, уже в сезоне начиная раскрываться. Татищев планировал пойти по этому сценарию.

***

В помещении, которое походило на конференц-зал, было шумно и отчего-то холодно. Наверное, на полную работал кондиционер, и Юра зябко повёл плечами. Главный тренер собрал их, чтобы перед началом сезона провести беседу о предстоящих играх и сборах. Было волнительно и интересно: Юра никогда не присутствовал на таких командных сборах, у него раньше всё было намного проще, поэтому он с интересом поглядывал то на сокомандников, то на пустующий стол у стены.

– Доброе утро, товарищи!

В кабинет стремительно вошёл Михаил Юрьевич, за ним тихой поступью шагали второй тренер, их тренер – тренер молодёжки, – вратарский тренер и главный врач молодёжной команды. Все они уселись за стол и, поздоровавшись со всеми ещё раз. Михаил, убедившись, что его слушают, начал приветственную речь.

Татищев удивился, увидев тренера Первых – КХЛовцев. Их тренер сидел по правую руку, многозначительно кивал и иногда тихо переговаривался с Михаилом.

– А часто он на собрания МХЛ заглядывает? Он же вроде того, – шепнул Юра Максу и поднял глаза к потолку.

Макс покачал головой, как бы говоря, что ответит на все вопросы позже. Юра с силой вытер вспотевшие ладони о бёдра и перевёл взгляд на своего тренера.

Тот не любил, когда во время его выступлений люди отвлекались или не уделяли должного внимания тем вещам, о которых он говорил. Оно и понятно – говорил он всегда кратко и по существу, и Юра, который за этот короткий срок нахождения в команде уже успел усвоить это, внимательно на него уставился. Михаил Юрьевич после короткой беседы с тренером молодёжки продолжил:

– …в этом сезоне главная задача – поднять уровень каждого игрока. Молодёжь – наш главный игрок, мы не будем гнуть их под себя, мы будем стараться развивать. И вы тоже должны стараться, ребята. Понимаете? Хоккей – игра командная, – Михаил уложил руки поверх стола и соединил пальцы. – Да, тренировки сейчас интенсивные, но мы нацелены на развитие и результаты в будущем. Нагрузки будут расти, просто не будет, но это принесёт хороший результат. Для кого-то это станет отличным стартом для поднятия в команду Первых. Я в этом уверен.

Юра едва заметно поёрзал, Лёня скосил на него глаза и толкнул коленом. «Ничего», Юра повёл плечом, как бы отмахиваясь от вопроса. Задумался, заслушался, чутка потерял нить разговора и мыслей, с кем не бывает.

– Чё? Как настрой?

Спросил Макс, когда они выходили из конференц-зала. Михаил Юрьевич выдал длинную речь, и Юра поразился его ораторским способностям и даже подумал, что ему бы не в тренерах сидеть, а подаваться в местные власти. Но потом он спохватился: на своём месте тренеру было куда лучше, чем в кабинетах да залах.

– Забойный, – усмехнулся Татищев, пропуская вперёд к лестнице нескольких парней. – И на каждой предсезонке он так?

– А чёрт его знает, я второй раз это слышу. Но Михюрич поболтать любит. К нам сюда перед каждым сезоном, говорят, заходит.

– Ты ж Первый, ты-то откуда знаешь? – скептически фыркнул Татищев.

– Парни говорят, – пожал плечами Иртышский. – У меня и тут друзья есть, они и рассказывают. Не помню, рассказывал тебе или нет…

– Не, не рассказывал. – Юра навострил уши и машинально щёлкнул резинкой о запястье. Конечно, было интересно узнать, как там и что у Первых, даже если это были рассказы о тренере.

– Короче, у нас – у Первых – перед предигровыми тренировками, разминками он любит речь толкнуть. Как обычно, конечно, безо всякого этого там. Часто почти одно и то же, наверное думает, что мы смысл не улавливаем…

– Я не удивлюсь.

– Ой, завали, а. Ну вот, поднимут тебя на пару игр или на предсезонку к нам, сам услышишь, – Макс усмехнулся. Они прошли по коридору к лифтам. В холле парни толпились у стенда, изучая расписание, кто-то разговаривал с ресепшионисткой, кто-то бесцельно подпирал стену у лифта. – Он очень толковый мужик, хороший тренер, у него нельзя не заиграть. Правильные вещи всегда говорит. Меня когда только подняли, я прям удивился, что он реально всегда по существу говорит. Весь тренерский штаб у нас толковый, прям от души. А ещ…

– Харе трепаться, птица-говорун, – внезапно вклинился между ними Лёня, закидывая руки им на плечи, – пошли перекусим. У нас земля через полтора часа.

В столовой Лёня притащил им связку бананов, часть из которых они забрали с собой. Переодевшись в форму для офп, Татищев «перестреливался» с Амурским из банано-пистолетов, окружающие их парни выступали в качестве болельщиков. В зал Юра зашёл с широченной улыбкой, перепихиваясь с Лёней локтями. Настрой действительно был забойный. Если он хотел подняться к Первым – надо было действовать.

Эта, казалось бы, банальная встреча и разговор дали ему небольшую надежду и на время притупили неугасающее волнение и неуверенность. Засыпал Юра довольный.

***

Его первая игра в МХЛ пришлась на его день рождения. С утра его уже поздравила семья, школьные друзья, парни из хоккейной школы, вся его новая команда и тренер. Юра радовался до тех пор, пока не узнал, что он не заявлен на игру.

Не заявлен – даже тринадцатым нападающим.

– То есть?.. – Татищев тупо уставился в телефон, разглядывая картинку с составом на игру.

– Не играешь. Посидишь на трибуне. За скамейкой.

– На трибуне?

– Ну да. Если хочешь, можешь вообще не ходить. Не переживай, в следующий раз точно заявят.

Юра помрачнел, встал и отошёл от стола. Захотелось выбросить телефон в окно. До него особо никому не было дела, все занимались своими делами и не обращали на него внимание. Юра покивал сам себе, обдумывая эту ситуацию, и направился в самому дальнему столу, туда, где стояла вода и прочие напитки.

– Ну да, ну да, пошёл я нахер…

Он быстро написал в семейный чат «я не в составе», выключил уведомления и засунул телефон в карман. Хорошее настроение и радость праздника мгновенно испарились. Не хотелось читать, что сейчас напишут родители и старший брат – Юра и так мог сказать, что именно. Данис снова будет говорить, что дело в нём, что он делает недостаточно, что не старается и не выкладывается. Родители отнесутся к этому проще, но вот брат…

Было бы не так обидно, если бы его не заявили в любой другой день – первая игра вообще должна была быть в первых числах сентября, но по неясным Юре причинам сетку игр сдвинули немного вперёд. Но его не заявили в его день рождения. Первая игра в сезоне, ему исполняется восемнадцать лет, и он будет не играть, а сидеть на трибуне как последний неудачник. Потрясающе.

Пиликнул телефон, какое-то уведомление пробилось через режим тишины, Юра нехотя смахнул уведомление с экрана. Плашка непрочитанных сообщений видела на семейном чате и, что удивительно, у диалога с Данисом. Юра нехотя открыл первый чат. Отец подбадривал, мол, первый блин комом, и не всегда всё получится с первого раза. А мама, кажется, расстроилась больше, чем он сам.

А Юра так хотел выйти на лёд в свой день рождения. Глупое иррациональное желание, смешанное с впечатлениями от новизны его жизни. Юра сжал телефон, гипнотизируя три дрожащие точки вверху экрана. Печатают.

Не переживай , Юрк. Значит , так было нужно. Повезет в другом месте

Ты заявлен на следующую игру? Может,туда заявлен.

Состав уже есть?

Сильно расстроился? Переживаешь?

не знаю мам. на следующую пока составов нет

ну а ьы как думаешь?)

классный подарок на совершеннолетие ничего не скажешь))

Ну ничего. Ты играй как обычно , делай все правильно. Тренера слушай

Поднажми , конечно , а то тебя никуда не возьмут

В этот момент Юра закатил глаза, едва поборов желание написать что-то язвительное в ответ. Если родители считают его тупым, это замечательно, но он не тупой. Его бы не подняли в молодёжку, если бы он делал что-то «неправильно» или играл «на отвали».

Если это была попытка его поддержать и замотивировать, то это была плохая попытка. 

Положи на них всех и играй как играешь.

мама ахах

Ты сам так говоришь).

Это только у нас такое, всес все нормально,а нам прилетает…

ничего нового))

Юрочка,ты сильно не расстраивайся,у тебя еще куча игр впереди.

Чем сейчас занимаешься?

Слова матери вызвали слабую улыбку. Юра ещё немного пообщался с родителями, в этот раз ограничившись сообщениями, а не видеосвязью. На душе было паршиво и гадко, несмотря на то, что родители попытались разрядить обстановку.

Весь вечер он не открывал сообщения от Даниса. Он страшился того, что мог прочитать, и, сидя на трибуне и наблюдая за игрой, нет-нет да и возвращался мыслями к так и непрочитанному диалогу.

Атмосфера на арене была невероятная, отовсюду ревели болельщики, кто-то то и дело начинал речёвки и волну под барабанный бой. Юра сидел и нервничал, непроизвольно дёргаясь: хотелось помочь на площадке, поэтому на каждый финт, на каждое движение и на каждый пас он по инерции реагировал. Особо опасные моменты у ворот поднимали в нём тяжёлую волну страха, эмоции швыряли его туда-сюда, и он безумно хотел оказаться там, на площадке. На время матча раздражение и обида, скользившие в душе поначалу, сошли на нет, и он с головой ушёл в игру.

– Давай, держи, твою мать… – бормотал Юра, когда соперник крутился на пятаке.

Парни на льду бегали невероятно быстро, техника и скорость завораживали, и Юра, как зачарованный, не мог оторвать глаз от площадки. Всё было таким непривычно новым, особенно, когда она смотрел с трибуны, а не непосредственно из гущи событий – Юра не мог надышаться этим новым чувством. Взгляд прикипел к шайбе, он следил за ней синхронно с игроками, и ему казалось, что он там – на площадке. Чувство это было необычное и волнующее.

В душе было всё ещё неприятно, и его больно кольнула секундная мысль – как ладно и слаженно работают парни, как точно пасуются, как чётко реагируют защитники.

Может, ему и правда место только тринадцатым нападающим? Посидит на скамейке, выходя на лёд только в случае серьёзной травмы игрока основного состава, когда без замены будет не обойтись – невозможный сценарий в его голове.

Он хотел играть и, сидя среди болельщиков, решил перешагивать через себя. Он должен выйти на лёд.

Один раз Татищев поймал взгляд Макса – и, скорее всего, это было случайно. Тот ввалился на скамью со смены, на секунду вскинул глаза на трибуны и сразу же отвернулся. На лёд прыгнули свежие отдохнувшие игроки, быстро и слаженно сменившись, а Татищев всё таращился в спину товарища. Юру поразило, какие бездонные глаза у него были в тот момент.

Весь день Юра ходил с тяжёлым сердцем, но вечером, уходя с арены после победы своей команды, он понял, что ему стало чуточку легче. Ну и что, что не заявили. Это же не конец света. В конце концов, он в команде, он откатал предсезонку, а значит, его заявят на следующую игру.

***

Побежали сентябрьские дни, и Юра начал привыкать к новому темпу. Тренировки по-прежнему были интенсивными, особое внимание уделялось физической подготовке на земле – они всей командой подолгу методично тренировались в зале, в один день делая комплекс упражнений на руки, в другой на мышцы спины, а в третий – на ноги. Они бегали кроссы, петляя между зелёных высадок в парках, все, как единый механизм, похожие друг на друга – в одинаковой форме, с одинаковым огоньком в глазах.

Вечера были относительно свободны, и Юра посвящал их либо разговорам с семьёй, подолгу болтая с ними по видеосвязи, либо болтовне с Максом и Лёней. Отец обычно подсказывал какие-то моменты, а Данис объяснял, что и как исправить. А с парнями они обычно лениво сидели и так же лениво переговаривались.

Бывало, что вокруг них собиралась компания, и они до отбоя сидели делились разными историями. Парни говорили и о себе, о хобби и об учёбе, и о хоккее, делились последними новостями хоккейного мира и обсуждали новости – трансферы, контракты, смену состава бригады медиков. Юра на расспросы много рассказывал о себе, о своей прежней хоккейной жизни, и с удивлением узнавал, что пересекался с некоторыми из ребят на турнирах, кубках и первенствах.

Когда на турнире он играл за год постарше, то, оказывается, играл с одним из защитников. На юниорском чемпионате встречался и играл с другими ребятами, с третьими уже пересекался не лично, но в рейтингах по нападающим. Как-то незаметно оказалось, что так или иначе он пересекался с доброй частью команды.

– Как тесен мир.

– Да не то слово. Будто все в одной деревне живём.

– Я вспомнил, – неверяще улыбнулся Юра. – Я тебя в статистике видел. Ты, блин, всегда надо мной был, по очкам всегда обходил.

– Да быть не может!

– Ещё как может, отвечаю, братан!

Иногда целыми днями и ночами лил дождь, поэтому офп переносили с улицы в зал. Обычно они бегали на улице в любую погоду, но вместе с дождями пришли холода, совсем не свойственные началу сентября, и их занятия были перенесены – подхватить простуду в начале сезона было никак нельзя.

Со стартом сезона, после той злополучной первой игры, Юра теснее заобщался с парнями, а не только с Лёней и Максом, и начал понемногу успокаиваться. Всё с ним нормально. Всё он на своём месте, нигде он не лишний. Да, разница велика. Макс оказался прав: что-то щёлкнуло, встав на своё место, и Юру отпустило.

Может быть, он начал сезон и не самым лучшим образом – по своему мнению, – но впереди было ещё множество игр, а значит – и возможности выйти на лёд.