Любимая буква в алфавите у Молли – Ф, но теперь уж и не вспомнить почему. С памятью у нее беда, да и глаза стали не те.
Вот недавно считала родню по головам – дети, внуки, правнуки – и насчитала на одного больше. Ладно бы раз, но так целых три подряд. И сама не поняла, как так получилось.
Не иначе переволновалась перед праздниками. Особые они, первые за много лет, когда все собрались. Чарли – и тот из Румынии прилетел. Прямо на метле, паршивец. Летучего пороха, говорит, боюсь. Пороха, видите ли, боится, а материнского подзатыльника нет. Шестой десяток пошел, а все как ребенок. Мало Молли без него забот.
До Рождества – всего ничего, а у нее свитера не все связаны и праздничный кекс не поднялся. Гермиона над ним поколдовала, зарумянила и взбила, но Молли-то видела, как оно сразу вышло.
– Отдохните, – с улыбкой предложила Гермиона, вставая между ней и плитой. – Мы все сами доделаем, чуть-чуть осталось.
– И правда, мам, – кивнул Рон. – Выглядишь уставшей.
Молли подумала огрызнуться, схватиться за сковороду или на худой конец за сыновье ухо, но передумала. Засмотрелась на седину у него на висках, будто вспомнив что-то далекое-предалекое. Важное. Особенное. Вспомнила и, тряхнув головой, сразу позабыла.
– Весь белый стал, – укорила она. – И когда только успел?
– Так в семнадцать, после той ночи еще… – начал он и смолк, перехватив гневный взгляд жены. – Сто лет прошло.
Молли кивнула, прошла в гостиную к шитью, села. Позволила мыслям течь, и сама будто на секунду уплыла по реке времени назад. До стены, за которой – тьма и речная муть. Почему? Было же за ней что-то раньше?
– Ба, а ты и мне свитер свяжешь? – спросил Билл-младший, вынырнув из-под стола прямо ей под руку.
– Конечно, свяжу, – улыбнулась Молли. – И брату твоему.
Игнациус – точно такой же, как брат, только на две минуты младше – показался из-под стола и, скорчив рожицу, словно ему кислого дали, замотал головой.
– Не, я уже из такого вырос.
– Кто бы тебя спрашивал, – махнула рукой Молли. – Все равно свяжу, Игнациус.
– Вообще-то я Билл-младший, – надул губы Игнациус.
– И вы, мадам, еще называетесь нашей прабабушкой? – хохотнул Билл-младший.
Молли выронила спицы, но не стала их поднимать. Руки у нее ослабли, а нижняя губа предательски задрожала.
– Да мы просто пошутили, ба.
– Плохо пошутили, ба, прости.
– Вот твои спицы.
Заголосили мальчишки, расталкивая друг друга в попытке подать ей спицы. Молли приняла их рассеянно и взялась за вязание только проводив рыжих сорванцов задумчивым взглядом.
Хоть голова у нее и была не на месте, руки свое дело знали. Вязание спорилось, и она даже расстроилась, когда Джордж отвлек ее, по-кошачьи подкравшись сзади и обняв за плечи.
– Смерти моей хочешь, – проворчала она. – А ведь мать у тебя одна!
– Хорошо, что я у вас не один, правда? – пошутил Джордж, присаживаясь перед Молли на пол и примирительно вскидывая руки. – Не цените вы, женщины, любви и нежности. Все одинаковые.
Молли вздохнула, положила мозолистую руку сыну на макушку, погладила едва-едва. Большего он бы не простил, да и она бы себе не разрешила.
О его браке в «Норе» говорили шепотом или не говорили вовсе.
– А эта где? – спросила Молли наконец.
– В саду с младшими играет, – натянуто улыбнулся Джордж. – Меня, надо думать, видеть не желает.
Что-то с этой Анджелиной было не так, да и с ее Джорджем тоже, Молли давно уже поняла. Неправильная у них пара получилась, словно куски из разных наборов.
– Уизли не разводятся, – сказал Джордж.
Молли хмыкнула, да так громко, что сама себе удивилась.
– Кто это тебе сказал, что Уизли могут, а что – нет?
Джордж кивнул и только теперь заметил вязание.
– Надо же, знаменитые свитера. Можно мне этот? Больно цвет хорош.
Молли покачала головой, а потом, глянув на свитер, замерла. На груди красовалась большая золотая Ф.
Джордж тоже заметил: посмотрел на мать, потом на свитер, потом снова на мать.
– Как же это вышло…
– Мам, ты чего?
– А я, старая, и не заметила… Совсем того. Распускать теперь.
Дверь в гостиную открылась и на пороге возникла сияющая и прекрасная Флер с праздничным пирогом в руках. Мальчишки привели Артура и торжественно усадили его во главе стола. Молли невольно оправила платье и прическу, прежде чем сесть рядом и улыбнуться мужу.
Вот уж кто совсем не изменился: все такой же красавец, как при их первой встрече, разве что волос меньше и плечи при ходьбе дрожат. Но все равно – глаз не отвести. Да и в их возрасте никто не идеален.
– С годовщиной!
Скоро будет Рождество, но пока – их праздник. Маленький, родной, важный.
Все подняли бокалы, и Молли, не пригубив, опустила свой. Взгляд ее невольно упал на брошенное, стыдливо перевернутое вязание. Под сердцем глухо кольнуло, напоминая о чем-то. Затем – снова кольнуло, уже сильнее, так что в глазах потемнело.
Каким-то чудом Молли устояла на ногах и сумела аккуратно опуститься на свой стул. Артур взял ее за руку и, оставив на ней влажный поцелуй, наклонился к уху и прошептал:
– И миллиона лет с тобой в браке будет мало.
– Как верно, любимый!
Они много ели и смеялись как никогда. Молли позволила себе забыть о своей язве и позвоночной грыже Артура, на один только вечер скинуть проклятый возраст и побыть принцессой-ведьмой на сказочном балу.
И все же смутная тревога не отпускала ее до конца. Вспомнить, что она забыла, было так важно, так необходимо. Кажется, она обещала себе – или кому-то другому, безумно любимому – не забывать, помнить о чем-то до последних дней. Только что же это было? Или кто?
После ужина Перси поставил ее любимую Селестину Уорлок и, укутав озябшие ноги пледом, разрешил подремать на диване.
Проснулась Молли посреди ночи с чужим именем на губах. Гневно окликая кого-то и браня за то, что оставил, ушел, не подумав, как она без него. И ведь за все годы после той стылой и звездной ночи и шорохом не дал о себе знать. Вот уж точно подзатыльник заслужил сразу после поцелуев.
В открытое окно потянуло холодом, и Молли поежилась, сбрасывая воспоминания, как старую кожу. Потянулась за пледом и невольно коснулась вязания. Развернула его, вспомнила, что собиралась распустить, даже палочку подняла, но от чего-то не решилась, засмотревшись на вязь.
Ф. Большая красивая Ф. Ее Ф.
Фред.
Молли наконец вспомнила, и горе, все такое же свежее, как в тот первый страшный день, обрушилось на нее мешком. Но вместе с ним – что-то еще.
Сердце гулко бухнуло в груди.
Она вспомнила его первый нелепый шаг, модную лысую прическу после игр в парикмахера с палочкой Артура, самый большой их скандал, когда Фред подговорил Джорджа с помпой бросить школу и открыть магазин пакостей. Молли неделю с ним не разговаривала и жалела об этом больше всего в жизни. Сколько бы она отдала, чтобы вернуть эту неделю теперь и поговорить с ним хотя бы еще один раз.
Сердце Молли сладко вздрогнуло и замерло.
Чья-то рука огладила ее плечо.
Ф. Какая все-таки хорошая буква, не зря ее любимая.
– Мам?