Стараниями Архонта ветра Барбатоса, да сохранит время его бессмертную душу, лето в Мондштадте никогда не бывает знойным. Под ласковыми ветрами потрескивают, вращаясь, лепестки ветряных астр в Долине Ветров и в вазах цветочницы Флоры, а жители не ведают, что такое обливаться потом под палящим солнцем и зачем нужны головные уборы, помимо украшения.
Впервые Кайя встречает Чайльда у отеля Гёте: тот, насвистывая, чуть не вприпрыжку, направляется к площади. Солнце бликует в его волосах мёдом на просвет, веснушки под мондштадским солнцем высыпали гречневой крупой по щекам, и Кайя ловит себя на том, что любуется, да так, что не замечает вовремя холодный и сухой взгляд, направленный чётко на него. Теперь не сослаться на голубое небо и чудесную погоду, теперь Чайльд знает, что капитан фавонийской кавалерии бесстыдно пялился на него средь бела дня.
Чайльд, он же Тарталья, он же одиннадцатый Предвестник Фатуи. Будучи наслышан о нём, Кайя, признаться, представлял его несколько иначе. Вообще не представлял, если уж совсем честно, делать ему больше нечего. Разве что совсем чуть-чуть, вбивая в местных воришек очередную порцию дезинформации, вспоминая разной свежести сплетни, полугрезил о новой цели разведки, такой яркой и появившейся будто из ниоткуда. Увидеть трепетного мальчишку с ласковыми рыжими завитками волос, ногами как у кузнечика и по-юношески узкой грудной клеткой Кайя ожидал меньше всего.
А вот Тарталья не удивлён. Жмурится как сытый кот, думает себе свои дурацкие тартальины мысли. В мыслях Чайльда, а уж тем более Аякса, проходимцам вроде капитана фавонийской кавалерии места нет и быть не может.
Тарталья, всеми своими тартальностями наружу, рубаха, а не парень, улыбается:
— Говорят, в Мондштадте отличное вино, а я так ни разу его и не попробовал. Не составите мне компанию, капитан?
Кайя мысленно фыркает, но держит лицо. Дилюк точно будет вне себя от восторга (то есть, разумеется, восторгаться предстоит Кайе, глядя, как сожмутся при виде Фатуи челюсти и как побелеют на едва не до дыр истираемом стакане костяшки привычных к мечу пальцев).
Усмехаясь, Кайя отвечает:
— Отчего нет, господин Предвестник, это честь для меня и для нашего города. Я как раз знаю одно отличное местечко.
Чайльд сладострастно потягивается. Кайя готов поклясться, что мальчику-кузнечику и невдомёк, как он выглядит со стороны. Мальчик, однако, щурит на него глаза — безэмоционально и холодно, почти ужасающе при всех его юношеских прелестях.
По дороге в таверну (Кайя, если честно, всё-таки ещё не решил, в какую из всех двух: дразнить Дилюка любо-дорого, но слишком уж обидно будет на неделю, а то и на месяц, лишиться возможности пить Полуденную Смерть только лишь потому, что наследник всех своих родных Рагнвиндр не жалует Фатуи) капитан всё любуется мальчишкой, до чего хорош.
— Веснушки — поцелуи солнца, — вполголоса, скорее себе и бесконечному небу над головой, чем собеседнику, с налётом нежной мечтательности в голосе произносит Кайя. Сам от себя не ожидал такой сентиментальности.
— А мама говорит: «Тараканы обосрали», — абсолютно серьёзным непроницаемым тоном отвечает ему Чайльд. Поправляет в волосах маску, отряхивает с плеча ему одному видимые пылинки, и всё его существо словно не может решить, смутиться ли неожиданному комментарию, или взгрустнуть о доме.
Кайя едва слышно фыркает.
Остаток пути они проводят в тишине, перебиваемой стуком каблуков их сапог, доносящимися с площади голосами, щебетом птиц и шелестом листвы.
В таверне прохладно и безлюдно. Чарльз за барной стойкой немного округляет глаза при виде Предвестника Фатуи, но безропотно наполняет два бокала вином.
Тарталья, удивительно даже для себя, молчалив, как, впрочем, и, всё так же удивительно, Кайя. Медовые на свету кудри в полумраке превратились в калёную медь, и Кайя не может оторвать единственный зрячий глаз.
Тарталья свой бокал осушает залпом, и Кайя негромко цокает языком. Кто же так пьёт лучшее в Тейвате вино?
— Кто же так пьёт лучшее в Тейвате вино? — повторяет Кайя свои мысли. — Вино — подарок жизни, его нужно цедить и медленно наслаждаться им как любимой женщиной.
Тарталья в ответ косится:
— Жизнь — борьба и битва, а битвы должны быть яркими и запоминающимися. Метафоры, кстати, как по мне, — явный признак дурного вкуса.
Кайя лучшее в Тейвате вино цедит как яд, сквозь зубы. Мальчишка-Фатуи даже язвящим красив как дьявол. Очередной подарок жизни.
В «Долю Ангелов» входит Дилюк.
Лицо Дилюка — открытая книга, написанная каэнриахскими письменами, и Кайя ясно видит: «Сначала убить тебя или этого Фатуи?»
— Фатуи, — негромко, но твёрдо произносит Дилюк, не изменяя себе в каменности выражения лица и тона голоса.
— Фатуи, — кивает Чайльд. Кайя готов хлопать в ладоши от восторга перед предстоящим шоу.
— Вино?
— Вино, — снова кивок. — А что покрепче есть?
Дилюк едва заметно хмурится. Солнце едва перешло к закату, а знакомый лишь шапочно и потому заранее ненавистный snezhnayan уже готов упиться до поросячьего визга. Кто так пьёт, в самом деле.
— Полуденная Смерть, — отвечает Кайя, делая очередной глоток.
— Нет.
— Да.
— Нет, — повторяет Дилюк и достаёт из бара графин с прозрачной бесцветной жидкостью. «Огненная вода», — узнаёт её Кайя. Та самая, от которой Дилюк, не моргнув и глазом сперва, проспал трое суток. Та самая, распространять которую в Мондштадте Дилюк наотрез отказался.
Кайя удивлённо округляет глаза и поднимает брови:
— А мне никогда не предлагал! — в его голосе слышны смех и наигранная толика обиды, на что Дилюк лишь хмыкает.
— Vodka? Этого добра и в Снежной полно, — отмахивается было Тарталья. — Но оставьте, то ли ещё будет. А пока давайте сюда эту вашу смерть пополудни.
— Полуденную Смерть, — машинально поправляет Кайя. — И мне, и мне!
Мондштадское вино пьётся как сок, а пьянит незаметно, почти втихомолку, и Тарталья в одиночку уговаривает бутылку Полуденной Смерти. К моменту, когда Кайя доцеживает третий бокал, Предвестник уже хитро посматривает на графин.
— Такими темпами все женщины от Вас разбегутся, дорогой капитан, — от выпитого слова Тартальи смазаны, а он словно пытается их собрать, как растекающееся по тарелке масло.
— Насколько мне известно, женщины всё же предпочитают тех, на ком едва заметен лёгкий флёр опьянения их существованием, нежели тех, кто вином упился в стельку.
— Что ж, друзья, — пьяный Тарталья за шею притягивает Дилюка к себе через барную стойку и смачно целует в щёку. — Как говорили небезызвестные пьяницы, in vino veritas!
Дилюк яростно краснеет и едва не смахивает со стойки посуду:
— С Вас, пожалуй, хватит. Сэр рыцарь, не проводите ли Вы дорогого гостя Мондштадта до его апартаментов?
Кайя, отставляя бокал, кивает, и подхватывает упирающегося Чайльда под мышки.
— Сколько с нас?
— За каждый бокал по триста.
— Otsosi u traktorista! — словно позабыв все правила поведения в обществе, веселится Тарталья.
— V traktoristy ty ne goden, otsosi i bud' svoboden, — строго возражает Дилюк. Он почти не блефует: во время скитаний по Снежной он видел однажды traktor, да и локальные фразеологизмы от частоты повторений успел выучить наизусть.
Кайя старается изобразить недоумение, но подхватывает:
— Goden ya, somnenii net, luchshe sdelai mne minet!
— Ты-то откуда знаешь? — спрашивает Кайю Дилюк.
— Секрет, — напевно отвечает Кайя.
Веселью Чайльда нет конца:
— Somneniya est' vsegda, a ty nyuhai tri khuya!
Кайя фыркает:
— Ikh otsosat' tebye pridyotsya.
Дилюк вздыхает:
— Mozhesh stoya pososat', ya ne budu vozrazhat'. Выметайтесь из моей таверны, оба!