Солнце встанет

Вайоминг просыпается с первыми лучами солнца, Салим — просыпается еще раньше, от кошмара. Сейчас, много лет спустя, страшные сны уже не душат его, не оставляют в груди даже тяжелого тянущего ощущения безысходности; Салим просто открывает глаза, вздохнув чуть глубже обычного, отчего Джейсон рядом хмурится едва заметно во сне, и уже через пару минут не может вспомнить, что ему снилось.

Удивительно — чем старше Осман становится, тем меньше требуется сна.

Он спускает ноги на теплый дощатый пол, и на маленькой ферме у подножия гор Вайоминга начинается новый день.

Начинается он с того, что Салим выпускает наружу собак: Руфус первым делом деловито обнюхивает траву у ступеней, проверяя, не поселился ли под крыльцом очередной выводок опоссумов, а Элли, совсем еще молодая, сразу уносится в поле, и в сизо-белом тумане далекий лай звучит тихо и глухо. По выходным, когда к ним приезжает Зейн, она пробегает обычно несколько миль до самого шоссе, чтобы встретить его машину, но сегодня ей остается только гонять лошадей или мелких зверушек, которым не повезло сюда забрести.

Пока все заняты делом, Салим неторопливо варит себе кофе — выходит, сжимая горячую кружку руками, и устраивается на верхней ступени крыльца.

— Что, ничего? — он сочувственно похлопывает лохматого Руфуса по спине. — Ничего, подожди еще с месяц, и отбоя от них не будет.

Последние звезды на небе бледнеют, уступая натиску розового, редкие облака сбиваются в кучу над ближайшей горой, и, судя по тому, каким плотным становится воздух, к вечеру соберется гроза.

Фыркают лошади. Редко гавкает, выныривая тут и там из тумана, промокшая Элли. Руфус, уже задремавший, ворчит каждый раз, и Салим задумчиво гладит его за ушами, пока кофе не кончается в чашке — как раз в тот момент, когда над самым дальним пиком показывается солнце.

Вайоминг неторопливо просыпается.

Салим, в последний раз потрепав пса по спине, поднимается и идёт готовить завтрак.

На двоих.

Как всегда.

Разбуженный то ли звяканием посуды, то ли запахом кофе и свежих тостов, через пару минут по лестнице спускается Джейсон. Растрёпанный после сна, с отпечатком подушки на веснушчатой скуле, в одних пижамных штанах, он улыбается сонно, и у Салима на секунду привычно замирает, прежде чем стукнуть чуть громче обычного, сердце. Даже столько лет спустя.

Джейсон — невозможный.

— Кажись, ливанет сегодня, — он, зевая, подходит, льнет ближе. В ответ на насмешливый взгляд закатывает глаза: — Почистил я, почистил. Наверху. И вообще мы женаты два блядских года, почему я до сих пор должен-

Ворчание Джейсона на вкус и правда как мятная паста, а тёплые, наконец, ладони игриво скользят под футболку.

— Кофе перекипит, хаяти, — улыбается Салим в поцелуй, разворачивается, но сильные руки с выцветшими татуировками не отпускают, обвиваются вокруг талии, и тёплое дыхание щекочет ухо.

— Будешь сегодня писать?

— Попробую.

— А вечером надо будет загнать лошадей.

Пока они завтракают, солнечные лучи разбегаются по столу — затапливают светло-желтым, тёплым, совсем не как фонарь у их дома там, в Лондоне, светом всю небольшую кухню.

— Закончу сегодня крышу сарая, — Джейсон облизывает пальцы и отпивает немного кофе. — Надо будет съездить к Генри в воскресенье, он обещал отдать лишние доски. Ну помнишь?..

— От курятника? Да, доски не помешают. Сложим их в гараже, Зейн летом всё равно ставит машину снаружи.

Иногда Салим думает, что их ферма просто хочет внимания. Только въехав сюда, они с Джейсоном потратили на ремонт почти год, но с тех пор не проходило и месяца, чтобы что-нибудь где-нибудь не пришлось поправлять. Чинить, приколачивать, латать, дорабатывать — а может, дело всего лишь навсего в непреодолимом желании жить и делать хоть что-то, чтобы чувствовать эту жизнь. Будь всё в порядке, смогли бы они просто сидеть на месте без дела? Вряд ли.

Салим моет посуду, а Джейсон убирает всё со стола.

Огород встречает Османа подсохшей землёй и парой пучков сорняков; мелкими делами полнятся ближайшие два часа, и, разогнувшись, разминая затекшие руки, Салим приветливо щурится рыжему солнцу.

— Ну, я пошёл, — Джейсона он находит в курятнике.

— Давай, — отзывается тот.

— Салим? — в спину, когда Осман уже идёт по дорожке к крыльцу. — Я люблю тебя.

— Знаю, хаяти. Я тебя тоже. Постарайся закончить со всем до грозы.

Наверху, в мансарде с окнами, выходящими прямо во двор, Салим садится за стол. Проделывает всё то же, что делает каждый день на протяжении вот уже нескольких месяцев: заправляет в машинку новый, чистый, бумажный лист и складывает рядом все предыдущие, пробегает глазами по строчкам и глубоко вздыхает. Смотрит в окно на Джейсона, играющего с Элли в пыли. Надевает очки.

Сегодня буквы складываются в слова будто сами, и строчки всё бегут и бегут, едва поспевая за клацаньем клавиш. Всё, что болело, всё, что с годами превратилось в воспоминания, все кошмары и катастрофы, вся боль и отчаяние — всё остаётся на страницах линиями чернил. Салим думает отстранённо, когда в полдень Джейсон гремит внизу сковородкой, готовя себе обед: Эшли — жена Зейна — обещала нарисовать иллюстрации. Надо будет спросить её в выходные, а пока писать-писать-писать, превращая демонов прошлого в буквы.

Никогда больше им не сделать ни ему, ни Джейсону больно.

— Ну как ты?

Увлечённый очередной сценой, Салим даже не замечает, как Джейсон, со стаканом сока и тарелкой с обычной яичницей, поднимается к нему.

— Понемногу, — Осман снимает очки, улыбаясь. — Это мне?

— Нет, я решил посидеть и поесть прямо тут, чтоб тебя подразнить. Конечно тебе. Я-то уже поел.

Джейсон устраивается на кресле в углу, смотрит, как Салим ест. Первые пару раз он пытался влезть в то, что написано, фыркал — в ответ на шутки о том, что он, оказалось, умеет читать. Но, как только вечернее чтение стало их маленькой новой традицией, эти попытки Джейсон забросил.

Салим ничего не скрывал. Просто…

Сложилось так, как сложилось.

Заметив, что он доел, Джейсон так же неслышно подходит сзади.

— Начну крышу, не буду тебе мешать?

Ладони, натруженные, загрубевшие от мозолей, но почти невесомые, скользят по плечам, губами Колчек зарывается в волосы.

— Не будешь. Скоро выйду к тебе.

— Ага.

Половицы тихо поскрипывают, когда Джейсон уходит.

Салим надевает очки.

Снова бегут минуты; солнце с зенита скатывается обратно к горам — на другой стороне. Густеют тучи, и даже в доме Салим чувствует, как становится душно. Страницы залиты теперь золотисто-оранжевым, и свежая краска поблескивает в лучах предзакатного солнца: позади очередная глава, очередная порция боли, обличенная в текст.

На странице Мальчик, победивший очередное чудовище, смотрит наверх, в золотые окна; во дворе Джейсон, уверенный, победивший своих чудовищ давно, сам от загара золотой, прикрикивает на лошадей.

Вдалеке гремит первый громовой раскат и стекает по пологим склонам вниз, к лесу. Солнце, испуганное, брызгает розовым и рыжим, как тыквы. Ветер приносит прохладу и первые капли дождя.

Салим открывает окно, приводит в порядок рабочий стол, поглядывая на Джейсона, который не без помощи Элли загоняет лошадей под навес. Потом спускается, чтобы заняться ужином, ведь если гроза затянется, можно и без света остаться, а готовить при свечах романтично, конечно, но так себе удовольствие.

— Началось, — бросает коротко Джейсон, стряхивая с волос капли воды.

Руфус и Элли, пользуясь моментом, проскальзывают в дом следом за ним.

После ужина и душа Джейсон с Салимом привычно переплетаются руками и ногами на диване в гостиной. Приятно уставший, Колчек прижимается близко-близко, устраивает голову на широкой груди, слушает — о том, как Мальчик побеждает чудовище за чудовищем, бесформенных, злых, сочащихся болью, отчаянием и тоской, щетинящихся иглами и пропахших кровью и порохом.

Даже когда Салим замолкает, они ещё долго лежат вдвоём, слушая ливень, барабанящий по доскам и стёклам снаружи, гром и размеренное дыхание друг друга.

Салим гладит мужа по волосам — среди шоколадных, тут и там видны уже светлые волоски, напоминающие о прожитых годах.

Время их не щадит, но теперь им бояться этого больше не нужно.

— Будем ложиться, хабиби?

— Мгм.

— Идём. На руках я тебя уже больше не донесу.

В спальне темно и тихо, под одеялом — тепло.

Гремит за окном гроза, бушует, но ей не добраться до тех, кто внутри, никогда не добраться, потому что их мечта — о доме, крепком, надёжном — сбылась, и все кошмары и катастрофы уже позади.

Приходит, клацая когтями по доскам, Элли, напуганная раскатами грома, сворачивается клубком у кровати. Даже старина Руфус протискивается в комнату с таким видом, будто делает всем одолжение, и, устроившись в дальнем углу, тяжело вздыхает о чём-то своём, собачьем, перед тем как заснуть.

Засыпает Вайоминг.

Много таких дней минуло, но Салим не боится, потому что впереди — ещё больше.

— Пока смерть не разлучит нас, — по обыкновению шепчет он фразу свадебной клятвы, которая для них значит больше.

И Джейсон сонно улыбается ему в плечо:

— Пусть только, блять, попробует.