Меня зовут Эдвард Нигма. Вы знаете меня как страшного преступника, убившего Кристен Крингл и других. Злобного. Клянусь, что я никогда не желал зла, тем более таким чудесным, как она. Я человек разумный и сообразительный, вот и всё.
Мне казалось, что любовь чужда такому высоко организованному существу как я. Если уж я так рассчётливо привлекал к себе Кристен, неужели я не смогу сделать иначе по отношению к другим?
Но Джеймс Гордон привёл в участок гения преступного мира: Освальда Кобблпота. Я восхищался его умением работать, устроить всё как нужно. Восхищался им как личностью яркой и смелой. У него удивительно хрупкое тело и такие льдистые глаза, которые как только оттаят, становятся похожими на море. Загадка: солёное, но съесть нельзя, и выпить тоже. Да, море.
В какой-то момент ему понадобилась помощь, и я тогда был рядом. Я выходил его и откормил, я даже нашёл развлечения, ведь гость правда дорогой. Освальд умеет быть благодарным, как я позже узнал.
А после уже попал в Аркхем к доктору Стренджу. Если и есть на свете настоящие случаи психоза, то это он. Хьюго Стрендж выводил разных мутационных особей, одна из которых была Фиш Муни.
В какой-то момент Джеймс Гордон, мой бывший сослуживец, нашёл, как и на меня, улики, так что Хьюго Стрендж оказался обречён. И вскоре Аркхем пал, а люди из его самого сердца, обладающие удивительными способностями и не умеющие отличать реальность от вымысла, вырвались. Поистине захватывающе, но Фиш Муни среди них. И Освальду она не даст покоя. Травма внутри него, иначе и не описать.
Он стал навещать меня. Приносил головоломки, разговаривал со мной и всячески давал понять, что я не останусь тут один. Что Кобллпот рядом. Логичное суждение, ведь Освальд и правда приходил каждый день, совершенно не забывая об этом, а на мои вопросы отвечал: 《Нет, не сложно》. Но ему сложно. Я приблизительно составил график в голове и понимал, чего стоит человеку, тоже пережившему Аркхем, снова находиться тут час и ради по сути никого и никак для него, когда нужно решать множество дел. Я разбираюсь в человеческой психологии. Я заметил у себя странную радость как у собаки Павлова, когда Освальд приходит.
Кажется, я сухо перечисляю факты. Почти что, конечно, всё же я стараюсь немного разбавить это некоторыми эмоциональными вставками… Но, вероятно, неосознанно, ибо Кобблпот святая простота, этот мужчина формировал некую связь между нами. Как… друзья. Да. Пожалуй, это было бы лучшим словом за исключением иных, но проблема в другом.
Я хотел быть единственным другом. Я хотел, чтобы всё восхищение отдано было мне, чтобы Освальду хотелось быть рядом только со мной и дальше, никогда не желая обратного.
Я начинал бояться. Похожее на то, что я ощущал к Освальду, чувство становилось всё сильнее с каждым разговором по отношению к мисс Крингл, но я никогда не замечал подобного с мужчинами. И если я говорил себе, что, похоже, влюблён в Кристен, то что сейчас ощущаю? Ведь между ней и Освальдом было существенное и важное различие: он меня принимал полностью какой я есть. Даже убийцей с манией на загадки. И это тоже являлось плюсом в его сторону.
Он вытащил меня из Аркхема и приблизил к себе как важного помощника. Разумеется, я знал, что люди выберут его. Я правда в него верил и никогда в этом не врал. Любовь — важнейший двигатель. Но это и величайшая слабость. Я не хочу быть слабым. Но я кажется становлюсь. И я боюсь, и в то же время не думаю, что это плохо.
Табита и Барбара Кинг очевидно счастливы. Может и я могу???
Во всяком случае, я не знаю, во что вылилась эта история. Она не похожа на законченный рассказ, а скорее на эссе. Мне надо попытаться довершить всё логично, не падая в дебри ненужной сентиментальности и философии.
И вот Освальд стал мером Готема. Я всегда рядом: помогаю, слежу за делами, поддерживаю. Когда он говорил про маму и успех, он сказал, что это не с кем разделить. И я неожиданно понял, что хочу быть им: с кем можно разделить успех и горесть. Рядом. Оставаясь собой. Ведь Кобблпот меня не ограничивает.
А сейчас мне надо остановить Бутча. Нужно что-то сделать, потому что это он основал новую банду Колпаков. И всё ради моего свержения. Он ревнует. Может, не без оснований? Может…
Я обещал не отвлекаться, потому заканчиваю мысль. Сегодня, раз Бутч виновен, я должен это показать. Доказать. И я окажусь на пороге смерти. Если она меня ждёт… Я хочу, чтобы ты, Освальд, знал — я всегда в тебя верил и ради тебя готов на всё.
П.С
Глупо говорить такие ставшие пустыми в наше неспокойное время слова, но… Кажется, я тебя люблю.Эдвард Нигма.
Письмо заканчивалось этими словами. Эдвард как-то тяжело улыбался: он сказал это лично: верит и готов ради него на всё. А Освальд, никого не подпускавший кроме матери в личное пространство, его обнял. В глазах Кобблпота было столько всего, и они казались плещущимся морем. Нигма тонул. Как разрешается эта загадка? Как сделать так, чтобы любовь не потопила ни его, ни Пингвина? Она опасна…
Освальд стоит у окна и смотрит на начинающийся дождь. Эдвард берёт кружку чая, которую ему принёс Кобблпот, идёт к нему. Кажется, он никогда не решится, а нужно. Потому что и Освальд не решится, для него даже объятие уже слишком многое. Он на самом деле жутко тактилен, это Эд вычислил сразу. Нигма смотрит на него, а Освальд поворачивается тоже, он же ощущает взгляд. Улыбается.
— Я думаю, что я в тебе не ошибся, Эд. И никогда не пожалею.
— Что сделал меня своим помощником?
— Это тоже.
— Тогда другом?
— Можно сказать.
Нигма улыбается в ответ, хотя на сердце ощущается тяжкий камень. Друг иногда звучит набатом, жутко, как церковный звон, изгоняющий демонов. Хорошо, что Пингвин письмо не читал… Ведь оно было нетронуто… Да и лежало в комнате Эда. Освальд смотрит на него внимательно, тоже с улыбкой, какой-то грустной, глубокой, словно вот-вот сам камнем вниз бросится. На амбразуру каменно высеченных скул и поросли их в виде светло-зелёных глаз.
— Я впервые понял, — продолжает Освальд, — что значит потерять кого-то близкого, когда матери не стало. Отца… Когда я чуть не потерял тебя, я думал, что сойду с ума и больше никогда даже не стану пытаться открыть сердце и что-то хорошее внутри меня… Что видели отец, мать, и почему-то в чудовище видишь и ты…
Эд ощущает, что желудок сжало. Резко и внезапно. Это не бабочки, это что-то ухнуло с сердца. Камень. Нигма кажется понимает всё недосказанное, он ощущает каждой клеточкой тела, о чём Освальд сказал… Он не верит и верует, не зная, как это верно облечь в слова. Проходит секунд тридцать, пока Нигма не начинает говорить:
— Кажется, ты хотел сказать, что я для тебя самый близкий человек? Тот, с кем хочется всё разделить? И… Ты не можешь сказать что чувствуешь, это сложно, ведь это ты говорил только родителям, а тут живой человек, и слова я тебя люблю такие… Тяжёлые, да?
Кобблпот быстро вдыхает и выдыхает, да, Нигма правда понимает его верно и с полутона, с полуслова. Если и есть идеально составленная комбинация — это они. Пингвин кивает. Эд ярко улыбается: теперь и правда не страшно, всё чувствуется как нельзя лучше. Он ставит чашку на стол, подходит чуть ближе: они ещё сантиметр и будут друг друга касаться. Но Освальд не возражает, совершенно, потому что в ЕГО личном пространстве Нигма даже без присутствия: полностью. В голове, сердце, надпочечниках и душе. Эд осторожно кладёт руки на плечи Кобблпоту и, наклоняясь слегка, ведь он высок всё же для Освальда, аккуратно касается чужих губ. Коротко. Чуть отстраняется, понимая, что уже не сдержится, ощущая свою власть над Пингвином и его над собой, говорит:
— Я тебя люблю, Освальд.
— А я тебя, Эдвард.
И Кобблпот уже сам тянет Нигму к себе и целует.
Чай смешивается со слегка лёгким солёным вкусом, это слёзы по Нигме, с вишней, которой пропах Освальд, с мятой, которой пахнет Эдвард. И это самый лучший поцелуй. Они целуются так долго, как хватает воздуха и как могут: то со всей страстью, то нежно, то безумно, то осторожно. Губы уже кажутся истерзанными, но им будто бы всю жизнь пить и не напиться.
Эдвард думает, что сохранит письмо и покажет Освальду. А тот покажет то, что писал матери, пытаясь понять, что чувствует по отношению к Нигме.
Говори, да воздастся.