У Обси сердце — под горлом. Бьется остервенело, до звона в ушах. Руки дрожат.

Его сворачивает. Его лицо горит, горит, горит, и ему хочется кричать от того насколько это, черт возьми, больно.

ЕМУ БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО БОЛЬНО ЕМУ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОН УМИРАЕТ ПОЧЕМУ-

Он хватается за лицо. Кажется, будто из него тянутся нитки, рвутся покровы — он отращивает черты заново, рассеивается наглухо приклеенная иллюзия.

Они смотрят довольные. Как герои. Словно они сделали что-то хорошее.

У Обси слезы — немые, не текут из глаз и из носа. Он хрипит, пока его тело пытается вспомнить, как стоять без опоры.

Где Душенька?

Где Душенька?

(Лишь бы его не вылечили, Боже, если это так больно, то умоляю, лишь бы не его — он ведь умрет, он ведь развалится)

Его "спасители" нависают над ним. Обси почти падает, но Секби его подхватывает. Прикосновения обжигают.

— Где Душенька? — спрашивает Альцест, и Обси знает, что он сам понятия не имеет.

— Я вам ничего не скажу, — выплёвывает, надеясь, что эти слова выжгут в них дыру также, как ебаная вакцина выжигает в нем.

Мир вращается, пока вокруг происходят жаркие споры и выкрики. Секби постоянно спрашивает, как он — Обси лишь отмахивается.

Он чувствует себя так, словно он потерял кусок себя. И он понятия не имеет, о чем говорит конкретно.

Он возвращается на свой завод. Пересчитывает всех котов, проходит по парку, проверяет работу цехов. Из каждого сундука что-то спизжено — он криво хмыкает.

Слабость все ещё с ним, но дышать стало легче. Хотя, скорее, в груди стало холоднее.

Секби искренне пытается показать, что он сожалеет. Его жалко — он занимается таким неблагодарным занятием, до которого только ему дело и есть. Кто спасет Секби, пока он будет спасать остальных?

Обси оглушают фейерверки и презрение. У Клэша и Хайди лица довольные — хочется их выкрутить, сорвать эти мерзкие улыбки — и Обси звучит фальшиво-радостно, принимая подарки.

Чтоб вы подавились, подонки. Чтоб вы сами на его месте оказались.

Диамкей ведёт его в свой офис, показывает доску расследования. Он смотрит с сожалением. Ведëт вдоль стенда, мажет ладонью по чернилам на доске, хватается за ручку и вписывает у него на глазах слова, которые будто прожигают обтëсанную древесину.

"Обсидиан Тайм был излечëн."

В пустых впадинах за очками будто бы должно сквозить сочувствие, но вместо него — с языка льëтся только горький сарказм и шутки, от которых дыра в груди по краям жжëтся.

Он разваливается в своëм кресле, ведëт допрос шуточно и весело, словно это совершенно простой диалог, Обсидиана только что не лишили трети его личности, его совершенно точно не рвало остатками гнилой плоти, его никто не предавал и не скручивал, и вообще — всë отлично.

Обси рад, что Диамкей не настолько глуп, и понимает, насколько высока ставка.

Он затихает неожиданно, смотря прямо на него. Чëрт знает этого клюквенника, как он до сих пор что-то видит, но факт остаëтся фактом. Он замирает, как только совершенно новый, блестящий, и. . . Наверное не заряженный пистолет оказывается в руках императора.

В голову лезут мысли. Мысли грязные, как он сам. Низкие такие. Взывающие к старым инстинктам и устоям; говорящие, что снова нужно доказать свое достоинство. Нужно баррикады строить, ползти по ним к верху. Стена между дарованными и другими так и не спала, и Обси почти готов отстроить второй ее слой. Если не вырыть по периметру ров с крокодилами.

Он усмехается пусто. Не смешно.

— А кто сказал, что я без голосов не могу что-то учудить?

Обси уничтожил целый пантеон.

Что ему мешает разобраться с горсткой каких-то там игроков?