Ловушка Камуи

«Где… я?»

Холод, словно замогильный, поверхности, на которой он лежал, было первым, что тело почувствовало, пока сознание боролось с пробуждением. Сковала непривычная слабость, мышцы сводило судорогой в попытках пошевелиться, а опухшие веки отяжелели, скрывая все в темноте неизвестности.

«Это… это…» — короткие ногти с усилием вцепились в бетон, невидимыми полосами провели сверху вниз. Закаменелые суставы с трудом разжались, нежный участок кожи под ногтями лишь неприятно засаднило.

Он открыл глаза. И ничего не увидел.

— Что? — он попытался дотянуться рукой до глаз, но не вышло: обе были крепко связаны перед собой. Вокруг головы змеей скрутили повязку. Тряхнув головой и попытавшись разорвать нечто, сковывающее запястья, с непониманием и назревающим отчаянием, он убедился в неприятной догадке — путы не были обычным куском ткани, а специальным запечатывающим материалом, от которого невозможно было избавиться без вмешательства извне. Прислушавшись к внутренним ощущениям, он осознал, что не чувствовал движения чакры — все каналы были прочно запечатаны. Тело, не подогреваемое внутренней энергией, начало потряхивать от холода.

«Не время паниковать», — голос разума попытался воцариться в раздрае доселе не испытываемых ощущений.

Он предпринял еще одну попытку встать. Позвонки, словно поломанные, затрещали, а при попытке вдохнуть глубже в тонкую кожу шеи впился жесткий материал.

«Это ошейник…?» — уже без удивления, но с беспрерывно возрастающей тревожностью осознал. Дернувшийся кадык так плотно прилегал к материалу, что, казалось, туда и пальца невозможно было засунуть. Вместе с этим пришло осознание, что он был без маски — потрескавшиеся губы не цепляли легкий материал, а глотали с нарастающей жадностью затхлый воздух. Вместо этого внимание спустилось ниже — к ключицам, грудной клетке, На нем не было ни куска одежды. Нога непроизвольно дернулась, и звенящую тишину потревожил моментально утихший лязг металла. С усилием пришлось сесть. Ожидаемо, щиколотка тоже была скована железным кольцом, от которого тянулась вязь цепи.

«Он… должен быть здесь…»

Разве не так мыслили похитители? Пленник не ведал причины, по которой оказался здесь, в неизвестном месте, куда не проникал ни единый отзвук жизни, царящий за пределами неизведанной темницы, но он, какую бы цель ни преследовал, должен был быть здесь, должен был видеть пробуждение заложника, упиваться желаемыми страхом и отчаянием. Но острый слух шиноби, помимо собственного, не различил дыхания постороннего, шуршания одежды, словно бы действительно находился здесь в одиночестве.

— Что тебе от меня нужно? — охрипший голос разрезал тишину, вновь возвратившуюся спустя секунду. Ничего не изменилось. Ни вздоха, ни шуршания — ничего. Но шиноби не был наивным, он знал, чувствовал шестым чувством — здесь он находился не один, и не мог питать животное удовольствие лицезрением своей слабости.

Собравшись с мыслями, ниндзя схватил край цепи и поковылял следом, туда, откуда она брала начало. Помещение оказалось просторным, даже необъятным, потому что ни одно препятствие не встретилось на пути, вплоть до стены. Словно он находился в безразмерной иллюзии, без стен и потолка. Цепь закончилась выступом из пола, подкрепляя непонимание. Тело заныло — хотелось опереться спиной на хоть какую-то поверхность, но выбор был между тем, чтобы лечь или продолжать сидеть без опоры.

«Что этому человеку нужно? Почему скрывается? Какую реакцию жаждет получить?» — в уступке самому себе ниндзя все же лег на спину, ежась от холода. В мыслях пронеслись последние воспоминания, но в них не оказалось ничего связующего между свободой и нынешним заточением. Он был на миссии, разделался со своими противниками, хотя и сам оказался не в лучшем состоянии. Стоял среди кучи безызвестных шиноби, сверкая в сумраке шаринганом — отнюдь не то, что он желал показать погибшему другу, отпечатать на сетчатке, как на пленке фотокамеры. А дальше — лишь темнота. — «Скорее всего перед похищением меня заточили в какое-то гендзютсу», — но и развеять его с запечатанными каналами чакры не представлялось возможным.

— Зачем ты похитил меня? — предпринял еще одну попытку построить диалог Какаши. Ожидаемо, ответа не получил. — Если тебе известно кто я, то ты также должен знать, что от меня информацию о деревне ты не получишь.

«Ничего. Почему молчит? Чего добивается? Сколько я должен просидеть так? Все для того, чтобы сломить мою волю и свести с ума тишиной и одиночеством? Видимо, он совершенно меня не знает, раз считает, что тишина может меня страшить».

Сложно было уследить за временем. Он не понимал, как долго находился здесь в сознании и тем более — сколько в небытии. Пустой желудок сводило спазмами, а от пленяющего холода сознание несколько раз ускользало из рук, проваливалось в небытие, где холод и голод не имели силы, но при пробуждении ничего не менялось — тишина обволакивала, сухое от обезвоживания горло драло, смачиваемое лишь глотаемой слюной, а чужое фантомное присутствие ощущалось все так же отчетливо. Словно прожигали в теле дыры настойчивостью немого взгляда, но пленник не позволил себе сдвинуться, в акте бессмысленности прикрыть стыдную наготу. Похититель чего-то выжидал, чего-то хотел добиться — нужно было догадаться, развязать язык, попасть вслепую в яблочко, чтобы безмолвие рухнуло под шквалом любой эмоции.

— И все же что тебе нужно? — нельзя, нельзя было демонстрировать негодование, страх или злость. Больше всего похитителя должно было разозлить равнодушие. — Так долго сидишь здесь и просто смотришь. Если хочешь отомстить — почему просто не убьешь? — не ответил. Была ли это месть за убитого близкого? Или он не приблизился к пониманию правды? — Или тебе просто нравится следить за голыми связанными людьми? Воплощаешь тайные фантазии? И какой я по счету? — продолжил нести белиберду заложник. Можно было притворяться бесконечно равнодушным к собственному положению, но оставаться в подвешенности становилось физически трудно — чертов преступник знал, что делал.

«А может… может ли он быть одним из тех, кого заводят мольбы?» — идея молить, чтобы опровергнуть или подтвердить догадку, быстро поселилась в голове, но так же скоротечно вылетела оттуда — его нельзя было назвать благородным, но гордым — отнюдь, и она не позволила бы мольбе, даже притворной, слететь с сухих губ.

— Если ты не ждешь моей естественной смерти, то дай хотя бы воды, — потребовал уставший пленник. Голод все туже связывался узлом, а от обезвоживания темнота перед глазами становилась глубже. Уши периодически закладывало, а охолодевшие конечности он почти перестал ощущать продолжением тела.

Еще долгую минуту, посчитанную мысленно по секундам, было тихо, но на семьдесят третьей секунде слух потревожило первое шарканье, какое сопровождается ленивой поступью. Пленник затаил дыхание, боясь даже сглотнуть образовавшуюся во рту слюну. Не спугнет? Что этот человек собирался делать теперь, явственно обозначив свое присутствие?

— Хочешь пить? — незнакомый низкий голос пробрал до мурашек. Пленник повернул голову в направлении этого звучания.

— Любой сдохнет без воды, — ответил хрипло, желая узнать как можно больше сейчас, когда, наконец, преступник заговорил.

— Это ответ на другой вопрос.

Грудь непроизвольно начала вздыматься выше от участившегося дыхания. Он ощущал чужое присутствие прямо над собой, совсем близко. Принудительная слепота выбивала из колеи — никогда прежде он не был лишен зрения, а слух и осязание в стократ обострились, отчего холод прожигал столь ярко, что почти нестерпимо.

— Ты хочешь пить? — настойчиво повторили жалящим голосом.

«Точно. Мольба. Он хочет, чтобы я просил его», — догадался плененный. Зубы, клацнувшие от обморожения, крепко стиснулись. Сквозь них гордость ответила:

— А ты ждешь моей смерти? — потому что так ему было легче принять ее.

— Видимо, пока не хочешь, — с обыденной интонацией ответил неизвестный, проигнорировав вопрос. — Жаль.

Ледяная вода, словно только выуженная из холодильной камеры, обрушилась потоком на плоский живот. Усилием подавив рвущийся из нутра возглас, Какаши выгнулся в спине и стиснул зубы крепче, напрягая мышцы пресса. Вода стекала все ниже, путалась в лобковых волосах, заставляла мышцы поджиматься в бессмысленной попытке согреться.

— Да что тебе от меня нужно… — усталый от непонимания, измученный холодом и голодом, копирующий ниндзя прислонился влажной от лихорадки щекой к бетонной поверхности, пытаясь обуздать отяжелевшее дыхание.

— Интересно… — Хатаке замер, когда фигура явно склонилась над ним, — у тебя действительно везде белые волосы.

В следующий момент ладонь, облаченная в перчатку, плотно опустилась на низ напрягшегося живота. Какаши задушено проглотил воздух, словно разучившись дышать.

«Неужели… все-таки сексуальное рабство?» — мысль эта плодила в душе не испытываемый прежде ужас. И оттого противней казалась ситуация: от руки врага исходило приятное тепло, до которого тело стало таким жадным, что даже гордыня не находила сил дать отпор откровенному жесту.

Чужая рука провела выше, почти до ключиц, и снова вниз, до самого паха. Какаши крепко зажмурился, прикусив язык. Движения похитителя разгоняли кровь, даже скулы обожгло густым румянцем.

— Что до твоего вопроса… — вкрадчиво заговорил похитчик. — Как думаешь, что мне от тебя нужно? Твоя жизнь? — стылым острием куная провели по заколотившейся жилке. Словно любовно обласкали хладностью оружия светлую кожу шеи, совсем немного не надавливая до вскрытия тканей. Какаши упорно задышал носом, выравнивая дыхание. — Или твое тело? — второй рукой, так и не отнимая куная от сосредоточения пульса, вновь провели по торсу, специально задели затвердевшую от холода бусину соска, щекоткой прошлись по лобковым волосам и остановили путь на внутренне стороне бедра. От отвращения Хатаке в который раз закусил язык, почти дернувшись навстречу лезвию. — А, может, мне от тебя ничего не нужно? Или, может, я возьму все? Как думаешь, Хатаке Какаши?

С этими словами внутреннюю часть бедра с силой сжали, а кунаем надавили напористей, прорезая кожу и продолжая давить. Какаши зашипел сквозь зубы — из неглубокой раны кровь стекала небольшой струйкой, а подскочивший адреналин погнал по закаменелым мышцам тепло.

— Так что же мне нужно, Какаши? — действия похитителя не вязались с равнодушной, словно опустошенной интонацией.

— Это иллюзия выбора? — усмехнулся пленник и откинул голову, подставляя оголенную шею под насилие острия. Однако, не отдавая отчета, дрожащие ноги попытались сомкнуться, невзирая на преграду в виде чужой руки. Как опрометчиво — скрывая от врага слабость, продемонстрировать ее же.

— Не имеет смысла бахвалиться. Я знаю, что ты не боишься боли, — оружие с лязгом отбросили в сторону. Какаши тяжело сглотнул, почувствовав освобождение от его тисков. — Или мне стоит проверить до каких пор твоя бравада может продержаться?

«Какой болтливый, — отвращение, испытываемое к преступнику, смешалось с ненавистью к себе. — И ни слова по делу. Только угрожать собирается?»

— Какие подвижные у тебя, оказывается, губы, — усмехнулся мужчина, и Какаши замер, приоткрыв упомянутый рот. Большим пальцем коснулись родинки рядом. — Забавно, я и сейчас не вижу половину твоего лица, но по твоим губам гораздо проще считать эмоции, чем по глазам.

«Он знает меня, — подтвердил догадку Хатаке. — Могу ли я тоже знать его? Если он продолжит и дальше столько болтать, я смогу узнать больше».

— Какое разочарование, — нараспев пробасил мужчина, наконец отпустив занемевшее от жесткой хватки бедро. — Ты никогда не казался таким покорным.

— А разве не ты лишил меня путей отступления? Если ты следил за мной, то должен был понять, что я понапрасну ногами не дрыгаю, — огрызнулся Какаши, становясь злее и злее с каждой секундой.

— И из-за этого ты что, позволишь мне сделать с тобой все, что мне заблагорассудится? — впервые бесцветный голос окрасился нотками пламенной ярости. Но похититель так же быстро себя усмирил.

«Эта тактика? — начал размышлять Какаши. — Не сопротивляться, чтобы ублюдок, заводящийся от сопротивления, потерял интерес?»

— Не думай так громко, Какаши, я не собираюсь ничего с тобой делать, — с этими словами фигура отстранилась, ногами зашаркали в южном направлении.

Внезапно наступила тишина. В одну секунду замерли размеренные шаги, а Какаши перестал ощущать чужое присутствие. Пролежав для надежности безликое количество времени, исчислимое мысленно часом, Хатаке убедился, что преступник каким-то образом бесшумно исчез, и попытался встать на нетвердые ноги. Он все еще находился рядом с началом цепи. Выбрав направление, пленник отошел на расстояние вытянутой цепи — кажется, выходило около двух метров — и прошел темницу по кругу. За весь путь не встретилось ни одного объекта интерьера, стены, намека на что-то, помимо голого бетона, будто находился он на заброшенном мрачном складе больших размеров. Ничего не добившись, Хатаке вернулся в центр и схватился за холодный металл стержня, вылезающего из пола, к которому крепились железные путы, но прикладываемые усилия не окупились, лишь бесконечный звон цепей раздражал привыкший к тишине слух.

«Слишком крепко, чтобы справиться без чакры», — руки опустились. Сил и без того было немного, не стоило расходовать их на заочно провальное дело. — «Надо придумать, как можно отсюда выпутаться».

Повторная попытка восстановить ход энергии в каналах чакры не увенчалась успехом, повязка на глазах, покрытая сдерживающей печатью, тоже не поддалась.

— Черт бы тебя подрал! — выругался пепельный и зубами впился в веревки, сжимающие запястья до ссадин. Только они и казались обыкновенными, но повязаны туго, на сложные изощренные узлы.

Зубы снова безостановочно заклацали, вновь охладевшее без подпитки адреналином тело все более неохотно подчинялось требованиям разума.

— Хотя бы руки…! — злясь, Какаши сдирал зубами лоскут за лоскутом, закусывая по неосторожности кожу, пачкая в слюне щеки и ладони.

«Еще немного!» — почти ликующий, Какаши, не обращая внимания на дрожание конечностей, рвал в лохмотья остатки сильнее впившихся к запястья тканей. И замер. — «Не слишком ли просто? Почему ноги скованы цепями, а глаза сдерживающей печатью? Он хочет, чтобы я освободил руки? Зачем? Что он сделает после этого?»

Тут же Какаши и остановился, напоследок дернув саднящими запястьями. Стоило подождать. Последить, еще немного, изучить противника, находясь в позиции столь непритязательной.

Холодно, очень холодно. В Конохе раскинулось жаркое лето. Как далеко заволок его преступник, раз было так чертовски холодно? Открытые во тьме печати глаза слипались все сильнее, веки тяжелели. Подобрав ноги, прижав колени почти к подбородку и окольцевав их связанными руками, Какаши предпринял попытку согреться собственным телом, собственным лихорадочно-горячим дыханием. Поднялась температура — наверняка он находился здесь долго в отключке. Нельзя было спать. Нельзя было спать. Нельзя было…

…Спать.

 Редактировать часть