Глубокие звуки циня успокаивали разум нового Лорда пика Цинцзин не так хорошо, как хотелось бы. И даже присутствия сестрицы Юйлань, не раз принимавшей его в подобные бессонные ночи, сегодня было недостаточно. Где-то на задворках сознания скреблась тревога, холодная и липкая — не смахнуть летящими рукавами сестриц из Теплого Красного павильона, не смыть теплом травяного чая, рекомендованного Му Цинфаном.
Какое-то смутное воспоминание упорно пыталось пробиться на поверхность, но Шэнь Цинцю эти попытки старательно подавлял. Хорошего вспоминать было нечего, а плохого ему и в настоящем хватало.
Голова гудела, перед глазами плыло. Он обходился без полноценного сна срок настолько большой, что тело не могло пережить его безболезненно. Едва удавалось смежить веки, как чувство бесконтрольного падения в Бездну, не имеющую дна, вырывало обратно в реальность. И Бездна — вариант не самый худший.
Шэнь Цинцю задавил усталый вздох. Юйлань неловко задела соседние струны, вскинула виноватый взгляд:
— Прости эту недостойную, братец Шэнь.
Только сейчас ему удалось рассмотреть: нежное лицо было бледным не только от слоя белил. Да и движения Юйлань убавили в грациозности, став более скупыми.
Гул в голове усилился. Понятливая девушка отложила инструмент и подсела ближе. Шэнь Цинцю опустил голову на мягкие колени. Стало словно бы немного легче.
— Если чувствуешь себя дурно, лучше уйди отдыхать, — строго наказал он, что, должно быть, смотрелось в их положении нелепо. — Пришлёшь кого другого.
— Так некого, братец Шэнь, — слабо улыбнулась Юйлань. — Заняты все. Только новенькая цзецзе освободиться должна скоро.
— Какая же она цзецзе, если новенькая?
— На неё взгляд кинешь, сразу понимаешь — цзецзе. Выглядит вне возраста, будто совершенствующаяся, но глаза такие… Братец Шэнь сам увидит, — рука Юйлань замерла над волосами мужчины и, дождавшись безмолвного разрешения, опустилась в ласковом жесте.
Дыхание на секунду сорвалось. Никто из сестриц в Павильоне прежде не решался на подобное, но отчего-то неспокойная память вдруг взвилась смутным узнаванием и острой тоской. Лишь страшным усилием воли Шэнь Цинцю удержался от того, чтобы подскочить.
— Продолжай, — сказал он опасливо замершей Юйлань.
Несмотря на слишком яркие эмоции вначале, совсем скоро буря в душе улеглась. Странное спокойствие, которого не дарили ни музыка, ни благое женское присутствие, постепенно овладевало им.
Это было подозрительно и требовало анализа. Но истощённое тело слишком сильно просило об отдыхе.
Шэнь Цинцю наконец-то погрузился в сон.
***
Видения мутные, нечёткие. Перед внутренним взором метались безликие тени, плакали, шептали, но не получалось разобрать ни слова. Эти люди когда-то казались единственно важными, но Цзю не мог вспомнить имён и почти не помнил событий. Сан-цзе говорила, виной всему может быть лихорадка, в которой он медленно сгорал, когда его притащил к ней сердобольный Ци-гэ.
Впрочем, невелика потеря. Кем бы ни были родственники Цзю, он, очевидно, им не сдался. Иначе не оказался бы на улице в таком состоянии. Так что иметь в качестве первого воспоминания Сан-цзе — не худший из возможных вариантов. И даже Ци-гэ вполне годился на роль второго. По крайней мере, пока не открывал свой глупый рот. На его речи даже у терпеливой как Будда Сан-цзе глаза иногда устремлялись к небу. Смотрелось выразительно, глаза у неё были большими, мягкого карего оттенка, с лукавой искоркой на дне зрачков. Не будь её волосы всклокоченными, руки грубыми, а лицо серым от пыли и странных разводов, считалась бы красавицей. Она и Цзю лицо мазала, старательно скрывала за криво подрубленной чёлкой.
— Зачем это? — спросил он в первый раз, брезгливо морщась — грязь пощипывала и стягивала обветренную кожу щёк, да и чёлка кололась. — И почему Ци-гэ чище?
Озабоченная морщинка на её лбу стала глубже.
— Ты куда более изящный, Сяо Цзю, — бледные сухие губы чуть поджались, словно она не знала, как объяснить свою идею. — И красивый, на свою беду. А-Ци тоже красивый, но старше и крепче. Выглядит менее… Беззащитно.
— Я не беззащитный! — огрызнулся Цзю, хоть внутренне не мог не признать правоту утверждения, поэтому ревностно добавил: — Не беззащитнее Ци-гэ!
— Хорошо, если так, — хмыкнула Сан-цзе. — Можешь сам извозить Ци-гэ в чём больше нравится, он вряд ли сопротивляться будет. И вид по-несчастнее ему не помешает. Больно довольный последние дни ходит, такому милостыню не подадут.
Пакостная улыбка Цзю заставила её тихо рассмеяться, сделав его ещё более довольным. Смех был редкой драгоценностью, способной согнать на краткие мгновения груз забот, делавший Сан-цзе такой взрослой. А до чего глупо замирал истуканом Ци-гэ, если вдруг слышал! Иногда это превращалось в своеобразное соревнование между ними, а иногда и другими рабами: чья шутка сильнее рассмешит, чей скромный подарок вырвет тёплую благодарность?
Мало кто из них помнил родителей, и почти всем младшим Сан-цзе была матерью даже больше, чем старшей сестрой, но лишь Цзю — ему одному! — она подарила свою фамилию.
Осень та выдалась промозглой. Они лежали втроём под одной накидкой, служившей им одеялом, и как бы Цзю ни ворчал, так выходило действительно теплее. То, как развесил на нём лапы названный братец, конечно, раздражало (пусть и намного меньше, чем он показывал), но осторожные объятия с другого бока несколько примиряли с реальностью.
— Сан-цзе, — осторожно поинтересовался вдруг Ци-гэ, по ощущениям Цзю, кидая через его макушку взгляд. — А ты помнишь, как тебя звали?
В ожидании ответа напряглись они оба. Настолько личными вещами интересоваться было не принято. Копать глубоко в «прошлую жизнь» тоже. Однако Сан-цзе лишь выдохнула Цзю в волосы и немного отстранилась, не разжав, в прочем, рук.
— Меня все называли А-Ян, но полное ли это имя — не знаю. А фамилия… Шэнь вроде.
— Шэнь Ян, получается, — прошептал Ци-гэ до того щекочуще ухо, что его поспешили тыкнуть под ребро. — Ой, прости, сяо Цзю. А как пишется?
— Как будто мы писать умеем, — буркнул Цзю.
— Хотите научу? — улыбка Сан-цзе слышалась даже в голосе. — Бумагу и тушь нам не достать, конечно, но простые символы и на земле чертить можно.
— Правда? — восхищённо вскинулся Ци-гэ.
— Правда. И имена наши покажу. Значения, правда, придумывать придётся… И фамилии вам.
— Юэ, — Ци-гэ звучал твёрдо и уверенно — редкость страшная. Продержалась уверенность, правда, недолго. — Это не имя моей семьи, но…
Юэ — герой истории о заклинателе, рассказанной им Сан-цзе. Цзю фыркнул. Новоименованный Юэ Ци (вот же придумал!) наверняка покраснел или скорчил одну из своих неловких рож. Благо темнота и теснота милосердно всё скрывали.
— А как же сяо Цзю? Если ты хочешь, можешь взять мою фамилию!
— Ещё чего! — его передёрнуло. — Юэ Цзю отвратительно звучит!
Сан-цзе безжалостно тряслась от сдерживаемого веселья, и он всерьёз задумывался о том, чтобы затаить обиду, когда она поинтересовалась:
— Как насчёт Шэнь Цзю?
Шутила, конечно. Но Цзю даже вывернулся из объятий, чтобы торжествующе взглянуть на обескураженного Ци-гэ.
— Намного лучше.
И без того крепкие объятия стали крепче. Сан-цзе звучала удовлетворённо:
— Теперь мы не просто «третья», «девятый» и «седьмой». Это хорошо. Уже больше похожи на героев… — последнее она произнесла едва слышно. — Приятно познакомиться, Шэнь Цзю, Юэ Ци. Давайте спать. Как станет чуть суше, будем учиться писать.
Толком выучиться они не успели.
***
Улыбка Сан-цзе не обманывала Шэнь Цзю. Он видел её тревогу, почти отчаяние, сквозившее в чуть подрагивающих уголках губ и широко распахнутых глазах. Ци-гэ тоже насторожился, отложил почти законченные сандалии — Сан-цзе совсем недавно показала, как их плести — и спросил растерянно:
— Что случилось?
Некоторое время она молчала, вглядываясь в них пристально и жадно. Этот взгляд Шэнь Цзю не понравился.
— Ну?! — не выдержал он. Страшное предчувствие ошейником стянуло горло, звук вышел каркающе-сиплым. Рука Ци-гэ успокаивающе легла на плечо, но Шэнь Цзю раздражённо её стряхнул, хоть и чувствовал чужую дрожь.
— Простите, А-Ци, Сяо Цзю, — осторожно, будто взвешивая каждый слог, проговорила Сан-цзе. — Мне придется уйти.
— Как надолго? — уточнил Ци-гэ со слабой надеждой.
Глупый, глупый Ци-гэ. Ещё до того, как сестрица покачала головой, Шэнь Цзю знал:
— Насовсем. Меня купили, А-Ци.
Это было, наверное, предсказуемо. Сан-цзе была хрупкой и тонкокостной, точно птичка, изящной. Из-за скудного питания её очертания едва скруглялись, но уже проглядывали черты медленно расцветающей красоты.
Шэнь Цзю не хотел знать, для чего купили Сан-цзе. К сожалению, догадывался.
— Как же… — Ци-гэ смертельно побелел. — Кто?!
Её лицо сделалось каким-то испуганным, невыносимо юным.
А ведь, — внезапно дошло до Шэнь Цзю, — она не старше Ци-гэ. Да что там, она едва старше его самого. Почему не замечал раньше, что цзецзе, занимавшая в его сердце образ матери, сама ещё ребенок? Не разглядел за уверенностью и рассудительностью, за последовательными, разумными действиями?
— Один ст… Мужчина решил взять меня наложницей в гарем, — Сан-цзе почти сипела, не в силах произнести свой приговор громко. Попыталась снова улыбнуться. — Я, по крайней мере, буду в тепле и сытости, а там вдруг свободу дадут, если приглянусь? Вот добьюсь ранга повыше…
Ужас Шэнь Цзю зеркалом отражал Ци-гэ. Их маленький мир рушился, и они не могли с этим ничего сделать, совершенно ничего.
Сан-цзе подалась вперёд, сгребая их обоих в отчаянно-цепкие объятия и зашептала судорожно:
— Берегите, друг друга, мальчики, берегите, прошу вас. Сяо Цзю, у твоего брата горячая голова, помогай ему своей осторожностью, напоминай заботиться о себе, забудет же сам… А-Ци, заботься о сяо Цзю, защищай, сглаживай конфликты — знаешь же его злой язык! Я… Вас…
Рыдания прорвались из неё резко и страшно. Она захлебывалась ими, сипела, пыталась сказать больше. И что-то в маленьком черством сердце Шэнь Цзю умирало с каждым новым звуком.
Вскоре её забрали.
***
Гуцинь вновь звучал, но играла точно не Юйлань — совсем иная манера. Юйлань вовсе в комнате не ощущалось.
Шэнь Цинцю сел плавно, насколько позволяло одеревеневшее тело, и устремил острый взгляд на незнакомую исполнительницу.
Безмятежные карие глаза с лукавой искрой на дне зрачков посмотрели на него в ответ.