Мори смотрит устало и лениво тянет уголок губ вверх. Ему нравятся такие игры, но не его жертве.
На лице Готорна не отражается ничего, только его брови слегка сдвигаются к переносице, а губы сжимаются в тонкую полоску.
— Это богохульство, — его взгляд действительно может быть горячим.
Огай только хмыкает, пожимая плечами. Богохульство или нет – это не так важно. Не важны даже мелькающие, будто рябящие огни гирлянды, развешанные вдоль стен и являющиеся единственным источником света.
— Рождество, — Мори склоняет голову набок, скользя взглядом по обнажённой груди Натаниэля, — это ведь праздник твоего бога? Его воскрешение…
— Не смей, — Готорн терпеть этого не может. Он полностью погряз в греховности и покаяния ему не будет, но Мори не имеет права своим поганым языком трогать его бога.
— Надо было завязать тебе и рот, — хмыкает Огай, оглаживая бледную грудь своего врага. — Мне нравится, когда ты слушаешь. Ты ведь умеешь слушать, да? Могу ли я покаяться тебе?
— Если ты думаешь, что я отпущу тебе твои грехи…
— Не надо их отпускать, — Мори прижимает палец к тонким губам, заставляя Натаниэля замолчать.
Готорн закрывает глаза, когда его лицо опаляет тёплое дыхание. Всё, что связано с Мори стало его личным грехом, всё, что связано с Огаем является той самой порочностью и слабостью, от которой он не сможет найти в себе сил отказаться.
— Может, мы сделаем этот мир чуточку греховнее? — усмехается Мори, целуя уголок губ. — Души свои нам ведь уже не спасти?
Натаниэль дёргает руками, но они плотно связаны у него за спиной и перевязаны шутливым бантиком. Игры Огая немного безумные, но от них просто захватывает дух.
— Тебе ведь это нравится, — Мори оглаживает его бёдра, сжимая их крепко. — Я ведь знаю, что нравится. А потом, после того как ты отдашься мне целиком и полностью, ты плачешь где-нибудь в уголке ненавидя себя?
Готорн хрипло выдыхает, чувствуя прикосновение горячих губ к своей груди, наверное, высшей степенью наказания было бы то, если бы эти губы оставили на его теле ожоги.
Ему было не по себе сейчас сидеть на бёдрах Мори, со связанными руками за спиной, в одной рубашке. Огай утопал в мягкости дивана под ним. Если бы они использовали свою силу, то уже давно разнесли этот маленький домик, в котором решили затеряться две одиноких души.
За окном выла метель, сильная, заносящая дорогу к домику. Наверное, они не смогут выбраться отсюда несколько дней, да ещё и остались без связи. Возможно, их будут искать, но Мори уверен, что нет, что Натаниэль, как и он, позаботился о том, что некоторое время о нём не вспомнят.
Готорн не отвечает, лишь с силой сжимает челюсти, но не может сдержать тихого стона, когда его ягодицы то с силой оглаживают, то болезненно сжимают.
— Это ведь больно? — Мори целует его в шею, слегка прикусывая кожу. — Принадлежать мне.
— Я не принадлежу тебе, — нервно сжимая руки, отвечает Натаниэль.
Он полностью во власти божией и только так. Его мысли, чувства и тело, это всё…
— Моё, — Огай жадно прикусывает кожу, почти до крови, оставляя след от зубов. Он словно знает, о чём думает Готорн. Иногда Натаниэлю кажется, что Мори с лёгкостью читает его мысли.
И, как бы противно не было признавать, в чём-то Мори был прав. Он полностью извалял его душу в пороке и похоти, лишил сил на сопротивление. И Готорн боялся, что ещё несколько лет давления со стороны Огая и он вытеснит из его сердца его бога, прочно заняв там место.
И тогда это действительно будет самым болезненным падением.
Или самым лучшим подарком, — сказал бы Мори, знай он об этих мыслях. И возможно, загадал бы это желание на новый год.