Сонхва погасил в кабинете свет, оставив гореть одну лампу на рабочем столе. Уён, растянувшись на кушетке, разглядывал его, сидящего в освещённом островке, со спины. Вороные волосы вихрились на макушке, плечи ссутулились к позднему часу, периодически Сонхва прерывался на удручённый вздох и вновь принимался расписывать ручку в многочисленных картах, справках и документах.
Уён его впервые точно таким и встретил, сосредоточенным и уставшим, и на контрасте этого преображение, которое случалось с ним в моменты общения с другими, граничило с волшебством. Уён не сумел красивыми словами сформулировать, что в улыбке Сонхва было такого грандиозного, искренность ли, несмотря на измождённый вид, или морщинка в уголке рта, но Хонджун потом пожёвывал сигаретный фильтр и задумывался:
— Такие, значит, тебе нравятся…
Какие такие? Хонджун с Сонхва, как оказалось, давно приятельствуют. Уён прицепился к хёну хуже клеща: какой он, расскажи? Тоже, как ты, на работе женатый, или помнит ещё дорогу до дома?
Работа у них такая, что либо она, либо личная жизнь, даже если дежуришь в медпункте. В любое время суток могут привезти кого-нибудь типа Уёна, побитого или подстреленного, и его нужно немедленно обрабатывать-оперировать. Сонхва больше от беспокойства, чем злобы ругался и ворчал, сколько от Уёна сверхчасов. Тот, языкастый, в долгу не оставался — куда деваться, я Хонджун-хёна прикрывал, он же маленький такой, зашибут, убьют, как нашему отделу без его мозгов выживать? Сонхва это смешило, Уён оттого радовался и смотрел, смотрел всё — издалека, как Сонхва поправлял белый халат, возвращаясь за рабочее место.
Сонхва потёр шею и обернулся. Уён быстро закрыл глаза.
— Не притворяйся, я знаю, что ты смотришь. Чувствуешь себя как?
Уён наблюдал сквозь ресницы, как Сонхва вынырнул из-под уютной лампы в направлении его койки, где от тепла оставался интимный отсвет. Атмосфера перестала располагать к формальным разговорам, скорее побуждала действовать в направлении приведения тел в единое положение. Так, раз Уён думает такие мысли, он определённо приходит в себя, с другой стороны, вместе с контролем над телом и головой вернётся саднящая боль в рёбрах, с этим резких телодвижений не воспроизведёшь.
Пустяки, потерпит, Сонхва сам говорил, что на Уёне заживает всё как на собаке.
— Вот прицепился. Один раз в шутку сказал. Это тебе не повод на рожон лишний раз лезть, понял меня? У меня складывается впечатление, что ты нарочно уже под пули и ножи подставляешься.
Вообще-то, у Уёна не было никаких проблем с тем, чтобы докапываться до Сонхва без повода. Он забегал в его кабинет со сладостями, приносил купленный в автомате чай, повадился носить обед из дома, нагло при этом врал, что не более чем в благодарность и что Хонджуна он тоже подкармливает (хотя Хонджун в это же время второй день запивал энергетиком хлеб из столовки). Сонхва не отвлекался от компьютера и ел с бесценным видом, пачкая рот в крошках и прихлёбывая горячий чай. Но, возможно, да, Уёну больше нравилось, когда Сонхва брался за его покорёженное тело, прощупывал, вправлял, зашивал. Простукивал-прослушивал его сердце, раздвигал веки, просвечивая зрачок, в этом не было ничего милого, зато были чужие сильные руки.
А в силу Сонхва, наверное, незнакомому с ним тоже верилось с трудом. Фигура его, редко когда не скрытая длиннополым халатом, состояла сплошь из тонких и плавных линий. Однажды в перерыв Уён постучался к Сонхва в кабинет и сунулся, не дожидаясь разрешения (часто так делал, навязал Сонхва свою привычку, не оставив другого выбора помимо как смириться), а тот отжимался на полу без верхней одежды и смущённо засуетился при виде Уёна. Рассказал, что кофе для бордрости пить не может и разгоняет кровь упором лёжа. Уён потом ходил как псих и смаковал картинку-воспоминания о взбороздившем прямую спину хребте, уплотнённых мышцами лопатках и крепких, оформившихся от напряжения плечах, пока Хонджун не одёрнул с раздражением, что, во-первых, не спрашивал, во-вторых, ему неинтересно. Уён понял, что пересказывал всё вслух, и обиделся на Хонджуна, что тот без спросу посмел услышать такое драгоценное и красивое. Тот, конечно, офигел от претензии такой.
В общем, да, возможно, совсем чуть-чуть, но Уён нарочно бросался грудью на амбразуру.
— Чуть-чуть, говоришь?
В вопросе Сонхва сквозило холодком. Безрассудного героизма, которым страдал Уён, он не ценил и самого Уёна, каждый раз на миссии кидающегося в самое пекло очертя голову, осуждал. Он с ним мучился, Уён понимал, но был — уж какой есть. Сонхва не лучше, Хонджун сказал, какой он — с того света достанет и будет угрожать собственноручно прибить, чтобы неповадно было жизнью размениваться. При этом Хонджун поскрёбывал щёку, забираясь пальцами под повязку на глазу. Уён косился на него и чувствовал себя совсем сопливым и зелёным. Ну, зашьют его, вкатят в гипс, уколят пару раз и накормят горькими таблетками, но Уён в рубашке рождённый и ни разу ещё, в общем-то, не умирал.
И не надо, просил Сонхва утомлённым голосом. Он потрогал себя за переносицу, потом обвёл локтём круг, разминаясь. Вот бы обеспечить Сонхва массажем.
— Ага, давай, помассируй.
Уён подобрался, охнул от прихватившей под грудью боли и остался лежать. Так тебе и надо, ухмыльнулся Сонхва, щёлкнул шкодливо Уёна по носу и пошаркал туфлями обратно. Уён остался любоваться им позади и теряться в догадках, с каким лицом было произнесено:
— Хоть однажды потрудись обеспечить мне свидание не в госпитале.
Может, ещё и не покалеченным?
— Что смешного? Это самое главное.