Хомаре курит с подросткового возраста. Она может бросить в любой момент, — и это даже не детское самооправдание курильщика со стажем, — но пока ей не хочется. Это осознанное решение. Как и все остальные.
Горький дым, туманом растекающийся по лёгким, неплохо помогает сбавить напряжение во время коротких перерывов, чтобы потом с ясной головой приняться за работу.
Вообще-то, это довольно мерзко. О вкусовых характеристиках и говорить нечего, а табачный запах приходится чем-то перебивать — чем-то достаточно мощным, чтобы не рождать вокруг себя не менее отвратительную дихотомию сигарет и мяты.
Подобная несочетаемость, выдаваемая за эстетику, является одной из причин, почему вишнёвые или шоколадные сигареты Хомаре не нравятся, как и любые другие из химозно-ароматных.
Вторая — нежелание прикрывать саморазрушение эстетикой в принципе. Это по-детски. Хомаре твёрдо убеждена в том, что никогда так не делает. В медленно тлеющих сигаретах красоты нет, и салютом их огонькам не быть.
Мысли загружены даже во время перерывов. Иногда Хомаре кажется, что её голова работает и во сне тоже, а оттого она просыпается разбитой. А может, причина в другом. Например, в том, что дни слились в единый комок ожидания конца. Ожидания момента, когда весь этот огромный механизм, деталью которого она является, выполнит свою задачу.
Но есть ли что-то кроме этого? Ей хотелось бы думать, что нет. Чувства, эмоции, состояния — всё это отвлекает. Адептус майор считает, что не злится. Адептус майор считает, что ей не страшно. Адептус майор считает, что она не чувствует боли.
Саму себя не обманешь, и когда Хомаре тушит сигарету о свою кожу, она понимает, что ошибается, пусть лицо её не выражает ничего, кроме безразличия. Новая отметка на тыльной стороне ладони жжётся и мелко пульсирует, посылая сигналы к кончикам пальцев по нарастающей — каждый сильнее предыдущего. Но перерыв заканчивается, а значит, надо надеть перчатки, избавиться от горечи табака и продолжать.