город засыпает, наша мафия не спит

Чёрные лакированные туфли каблуками отбивают ровный уверенный марш, эхом отражающийся от холодных стен коридора. Звук проникает в ушные раковины, холодя затылок. Перед глазами проносятся двери, скрывающие за собой то, что при разглашении упадёт на запятнанную биографию очередной кляксой. Думать об этом совершенно не хочется — поздно задумываться о последствиях своего выбора, когда этот выбор перечеркнул всю спокойную жизнь. Вернее, её жалкие остатки, подтекающие вонючей гнилью жидкостью.

Хочется закурить, но мысль отгоняется, как назойливая муха. Курить в этих душных стенах всегда было противно. Воздуха никогда не доставало, воняло лишь лицемерием, ложью и кровью. Это место было омерзительным, но Яков был частью этого места. Одной из шестерёнок большой системы, поддерживающей движение и стабильную работу глубокого и чёрного омута. 

«Какая ирония», — хочется сплюнуть вязкую слюну, но влитые в кровь правила приличия и совесть держат за шкирку, как шкодливого котёнка. Всё это выглядит насмешкой судьбы: устав мафии всегда был противен Якову, но вот он идёт по подземному коридору штаба под присмотром зорких камер, поставленных здесь так, что даже не спрячешься. Затылок сверлит неживой взгляд угловой камеры, и Яков чувствует себя препарированной лягушкой на столе анатома, выставившей свои подсохнувшие внутренности свету. Наверняка сейчас сменившийся наблюдатель разглядывает его на мониторах, внося в отчёт. И сколько бы Якову не нравился пристальный контроль мафиозных глаз, он знает — безопасность здесь на высшем уровне. И если что-то и волновало его больше своей уязвлённой гордости и принципов, так это собственная безопасность, которую могла гарантировать преступная организация.

Под стук бешеных мыслей Яков ныряет в последний поворот на своём пути, оказываясь перед очередной дверью — такой же, как и все остальные на этой территории. Напротив двери неприметная камера, но Яков знает — она есть и её не стоит игнорировать. Он поворачивается, подставляя своё бледное лицо под объектив и снимая петельку чёрной маски с правого уха. Так и хочется выплюнуть «Я это, я. Никто, кроме меня, тут и быть не может», но Яков сдерживается, отворачиваясь от камеры и протягивая руку в металлической двери. Та практически бесшумно скользит, открывая вид на простенькую комнатку, обставленную совсем не так, как ожидается после представлений о мафиозной организации — поцарапанный временем дубовый стол с кипой бумаг, свёрнутые в потрепанные рулоны различные карты, несколько кресел с протёртыми сидениями под каким-то холодным искусственным светом. Яков переступает порог, затворяя за собой дверь и отрезая помещение от посторонних звуков. Лакированный носок обуви погружается в мягкий ворс ковра, чуть шурша и выдавая своё присутствие.

— Пришёл? — неожиданно раздаётся откуда-то сбоку, и Яков поворачивает голову на звук, замечая скрытого в тёмном углу комнаты человека. Человек неспешно встаёт с кресла, поднимая уголок губ, и бесшумно подходит ближе. Из темноты выплывает практически прозрачное лицо, обрамлённое белыми ресницами и волосами. 

— Я всегда прихожу, — напоминает Яков, наблюдая, как хозяин комнаты, облачённый в гармонично сочетающиеся серую рубашку и такие же белые, как и сам человек, брюки, тянет его на себя за лацканы пиджака, сокращая расстояние между ними. 

Перед лицом Якова оказываются закрытые глаза — и он мог бы пересчитать чужие ресницы, если бы не знал их количество — и потресканные обкусанные губы. Намёк, если не прямое предложение, считывается ясно, и Яков прижимается своими губами к чужим, чувствуя вкус вишнёвой помады. Обветренные губы приоткрываются, чем Яков бесцеремонно пользуется, углубляя поцелуй. Язык проходится по ребристому нёбу, соединяется с гибким чужим, когда любовник толкает Якова бёдрами к столу. Ягодицы упираются в деревянную поверхность стола, а к собственному тело прижимается другое, разгорячённое лишь поцелуем, с силой вдавливаясь в бёдра. Рука молниеносно взлетает вверх, останавливаясь рядом с беззащитным горлом, скрытым лишь серым воротником рубашки, и ладонь накрывает чужое горло, ощутимо надавливая. В поцелуе сразу же растворяется стон, и Яков чувствует, как за его плечи цепляются длинные пальцы, ногтями впивающиеся в кожу, и чуть ли не рычит.

Секунда, и Яков отталкивается от стола, вжимая в себя мужчину и поворачивая их двоих так, чтобы самому нависнуть над любовником, прижав того к деревянной столешнице. 

— Вздумал со мной играть? — рычит Яков в покрасневшие губы, упираясь ладонью в плечо, спрятанное за тканью рубашки. Под натиском ладони тело укладывается на поверхность стола между стопками бумаги. — Зря ты это затеял, Элиас.

— И что ты мне сделаешь? — на чужом лице расцветает дьявольская улыбка, полная желания спровоцировать, довести до предела, вывести из себя, которую хочется то ли отпечатать на обратной стороне век, то ли стереть смазанным поцелуем. 

Яков склоняется над столом и Элиасом, накрывая его своей тенью, и кусает за нижнюю губу, тут же зализывая языком место укуса. Рука тянется к линии металлических пуговиц-заклёпок, с громким звуком расстёгивая их, в очередной раз мысленно благодаря Элиаса за сегодняшний выбор подобной рубашки — на обычные пуговицы Якова бы просто не хватило. Передние половинки рубашки распахиваются, открывая грудь, увенчанную цветной татуировкой. Выше солнечного сплетения ярким пятном виднеется круг закатного солнца, окружённого потоками воздуха. Над солнцем с выбитых чёрной краской пальцев спускаются нити кукловода — только птицы танцуют под взмахом рук манипулятора. Яков прикасается сухими губами к татуировке, беспорядочно царапая кожу поцелуями, и кусает за косточку ключицы. Тело под ним ним мелко трясётся, а чужая грудь быстро-быстро вздымается. 

Губы в мучительно медленном танце приближаются к одному из сосков Элиаса и накрывают его, плотно обхватывая и всасывая. Лежащий на столе Элиас дёргается, с его губ срывается стон, а ткань у паха натягивается, выдавая возбуждение с головой. Яков касается холодными пальцами оставшегося соска мужчины и с силой сжимает его, вылизывая языком другой. Волос касаются дрожащие руки Элиаса, и Яков чувствует, как тот цепляется за пряди, сжимая их и надавливая на голову.

В паху печёт и тянет, но раскрасневшееся лицо с растрёпанными белыми прядями держит взгляд, притягивает и не отпускает — уж больно привлекательно оно в своей беззащитности. Хочется довести Элиаса так, чтоб лицо его блестело от слёз, а из порванных уголков губ стекала слюна. Хочется увидеть, как обычно закрытые глаза, подёрнутые мутной дымкой, распахиваются под шквалом эмоций. Мысли распаляют Якова всё сильнее, сбрасывая с его лица привычную маску безразличия и отрешённости. 

Яков отрывается от чужой груди, подхватывая притихшего Элиаса под талию и переворачивая того. Любовник укладывается грудью на стол, рубашка окончательно стягивается с рук и плавно падает на пол. Губы жгут лопатки горячими поцелуями, расписывая спину наливающимися пятнами-засосами поверх рисунка татуировки. На спине чёрной краской выведены два крыла с острыми, как когти, перьями. Яков покрывает поцелуями каждое перо, губами ощущая чужую дрожь тела. Левая рука спускается к кромке штанов, пальцами нашаривая ремень и ширинку, на которую ложится ладонь, сжимая. Элиас под ним стонет, трётся вставшим членом об ладонь, прося больше-больше-больше. 

На губах Якова расползается коварная улыбка, о которой никто не узнает, и он резко кусает Элиаса за плечо, оставляя на коже краснеющий след зубов под тихое шипение снизу. Он проходится языком по отметинам, зализывая и целуя, будто извиняясь за укус. Но каждый знает — это не извинение; метка, напоминание о том, кому принадлежит Элиас.

— Чего ты медлишь? — тянет мужчина с провокацией в голосе. — Я уже весь заждался. Или твой максимум — укусы?

Возбуждение накатывает с новой силой — что-что, а провоцировать Элиас всегда умел, — и Яков, куснув напоследок, отстраняется, пытаясь расстегнуть чужой ремень. Ненужный аксессуар падает с металлическим звоном на пол, ширинка взвизгивает, и белые брюки Элиаса вместе с бельём спускаются к икрам. 

— А ты всё болтаешь. Ну ничего, уж я-то займу твой рот чем-нибудь полезным, ты только подожди.

Яков отходит в сторону, оставляя Элиаса покорно дожидаться на столе, и обходит дубовый стол, открывая один из его ящиков. Среди бумаг прячется тюбик смазки, и Яков подхватывает его, грея в ладони. Взгляд же притягивается к разомлевшему Элиасу. Тот облизывает губы, когда Яков решает сжать чужие волосы в кулак, приподнять лицо над столом и впечатать поцелуй в блестящие от слюны губы.

Холодный гель лубриканта ровным слоем ложится на пальцы. Яков размазывает субстанцию по ним, согревая её заодно, и подходит к ждущему Элиасу сзади, присаживаясь на корточки. Перед глазами открывается изумительный вид: округлые дрожащие от нетерпения ягодицы, сжимающееся отверстие ануса, поджатые от возбуждения яички. Палец, покрытый слоем смазки, касается сжатого колечка сфинктера, аккуратно поглаживая и смазывая его.

— Мне нужно тебя растянуть, потерпи ещё чуть-чуть, — Яков оставляет поцелуй на внутренней стороне бедра и проталкивает палец на одну фалангу, поглаживая внутри стенки ануса.

— Яков, я не хрустальный, — шипит сверху Элиас, двигая бёдрами назад, но чужая рука придерживает ягодицу, останавливая.

— И всё равно я не сделаю тебе больно.

Яков проталкивает палец дальше в сжатое колечко, сгибая и разгибая его, касаясь подушечкой пальца упругих стенок. Идёт туго, Элиас дёргается, требуя больше ощущений и чуть ли не пинаясь, когда Яков добавляет второй палец, резко раздвигая их на манер ножниц. Элиас вскрикивает от неожиданности, переходя на тихий стон, и окончательно расслабляется. 

Внутри Элиаса тесно и горячо. Сам он постанывает, кусая губы и насаживаясь на смазанные лубрикантом пальцы. К двум добавляется третий, растягивая анус сильнее, и узловатые пальцы Якова проталкиваются во всю длину, вышибая протяжный стон из груди.

— Прекращай уже тянуть резину! — требует Элиас, едва не хныча от возбуждения и желания получить больше.

— Как прикажите, господин, — пальцы с влажным хлюпом покидают растянутый анус, и Яков быстро расправляется с мешающей обувью, скидывая её и брюки, а бельё теряется где-то в складках штанов.

Из бокового кармана пиджака Яков вытаскивает шуршащий квадратик презерватива, зубами разрывая верхний край и раскатывая резинку по налитому кровью члену.

Гель лубриканта выдавливают на ладонь и размазывают по стянутому резинкой члену, добавляя смазку к сжатому колечку мышц.

— Готов?

— Ещё одно слово, и я прострелю тебе колено.

Яков едва слышно хмыкает и пристраивается у разведённых ног Элиаса, приставляя смазанный член между двух ягодиц. Секунда, и в растянутом сфинктере скрывается головка члена. До ушей долетает чужое болезненное шипение, и Яков наклоняется грудью к плечу Элиаса, покрывая спину того быстрыми поцелуями.

— Тише-тише, скоро пройдёт.

Дыхание сверху становится тише, шипение стихает, и Яков чувствует, как Элиас пытается насадиться на член. Он устраивает руки на бёдрах Элиаса, сжимая их, и делает пробное движение под аккомпанемент мужских стонов. С каждым движением бёдер член загоняется в горячее нутро всё сильнее, и вот Яков входит на всю длину, выбивая из Элиаса долгий протяжный стон.

У Элиаса красивые стоны. Такие, которые хочется слушать вечность. От его звуков кровь приливает к члену всё больше, а внизу живота скручивается возбуждение огромным комом. 

Яков наклоняется, практически ложится на спину Элиаса, оставляя поцелуи-бабочки на светлой коже. Одна из рук отпускает бедро Элиаса, оставив на нём темнеющий отпечаток ладони, и скользит по боку вниз, обхватывая пальцами изнывающий член Элиаса, с выступившей каплей предэякулята на головке. Яков с оттяжкой проводит по нему плотным кольцом, одновременно вбиваясь внутрь. Рука и член двигаются в одном темпе: быстро, без остановки, резко — чтобы через секунду начать мучительно медленную пытку, растягивая удовольствие. Яков сжимает член Элиаса под основанием, медленно двигается назад, практически выходя из чужого нутра, и резко вбивается снова, заставляя любовника вскрикнуть и мелко задрожать.

Элиас цепляется пальцами за край стола, скидывая какую-то стопку документов на пол. Бумаги разлетаются с тихим шорохом, но никто не обращает на это внимание — фокус зрения, органы чувств и прикосновения сконцентрированы лишь друг на друге. 

Яков метит спину пятнами засосов, украшая чёрные перья на коже новыми узорами, и продолжает входить во всю длину. Головка члена ударяет по чувствительной точке, и Элиас выгибается в спине, распахивая рот в немом крике. 

Брызгает сперма, мутным пятном попадая на стенку стола и небольшими каплями падая на пол. Яков кожей чувствует, как любовник оседает на стол и едва не сползает с него. Он придерживает Элиаса за бёдро, кусая чужое плечо у основания шеи, и делает несколько быстрых движений тазом, выплёскиваясь во внутрь презерватива. С трудом удаётся устоять на ватных ногах, и Яков покидает тело любовника с влажным звуком, опускаясь пол и стягивая разомлевшего Элиаса за собой.

На лбу Элиаса блестят капельки пота, пряди волос узорами прилипают к коже. Яков тянет руку, убирая мешающие завитки и открывая вид на покрытую испариной кожу. Под чёлкой Элиаса виднеется застарелый шрам, и губы Якова опускаются на загрубевшую линию.

— Полегчало? — раздаётся хрипло через какое-то время. Элиас возится на чужих коленях, обвивая руками липкую шею.

— Что?

— Думал, я не узнаю, что ты чуть не застрелил Лотара? — ощущение тяжести пропадает с колен Якова, Элиас сползает на пол, слепо шаря рукой по полу.

Яков подбирает брошенную рядом немного мятую после неаккуратного падения рубашку и накидывает её на покрытые пятнами плечи. Чужие руки ведёт быстрой дрожью, когда липкой кожи касается холодная ткань.

— Мафия хоть и не прощает ошибок, но ты знаешь, как я не люблю разбрасываться людьми, — жёстко бросает Элиас, и вот он уже не похож на того разнеженного лаской мужчину. — Умерь свой пыл в конце концов. 

Повисает минутная тишина, лишь шуршит одежда Элиаса, звякает пряжка ремня. Яков откидывает голову назад, прислоняясь затылком к деревянной поверхности. В словах Элиаса есть смысл — тот всегда щепетильно относился к количеству людей, тщательно рассчитывая лучшие варианты действий, особенно после покушения, пятном упавшим на его гордость. 

— Виноват, признаю, — Яков вздыхает и прикрывает глаза.

— Так полегчало?

— Да. Спасибо.

Требуется несколько вдохов, чтобы снять резинку презерватива, встать с нагретого пола. По бёдрам пробегается дрожь напряжения. Резинка, затянутая узлом, падает на дно мусорного ящика, а Яков находит взглядом брошенные вещи и быстрым движением одевается. Что-то в тоне Элиаса напрягает, заставляет приготовиться к невидимой опасности.

— Зачем звал меня? — Яков знает: человек, по которому сейчас скользит его взгляд, никогда не любил выставлять свои отношения напоказ, предпочитая хранить информацию о своей жизни в секрете. И какими бы родными не были стены кабинета, отдаваться любимому человеку на рабочем месте было неразумно.

— Я просто соскучился. Или мне нельзя повидаться с тобой? 

В чужом спокойном голосе скользит что-то странное — то, что не получается определить, выделить из мелодии, разбить по молекулам и атомам в попытках расшифровки. Но Яков знает стоящего перед ним человека слишком долго — кажется, вечность.

— Элиас.

— Хорошо-хорошо, сдаюсь, — Элиас скользит по полу, приближаясь к столу и облокачиваясь на крышку задницей. Маска веселья слетает с лица, и Элиас вздыхает, возвращая оттенок серьёзности. — Для тебя дело есть.

Яков подходит ближе, пальцами касаясь чужой рубашки, аккуратно заправляя её в брюки и смахивая невидимые пылинки. Между лицами мужчин десяток сантиметров от силы. Под глазами Элиаса залегают тёмные круги, на лбу выглядывают морщинки. Элиас слегка опускает голову, чудом не ударяясь лбом об острый подбородок Якова и щиплет пальцами за тонкую кожу переносицы. В последнее время работы слишком много — Яков, хоть и далёк от реального руководства организации, прекрасно замечает скрытую усталость во время общих собраний. 

— У нас завелась «крыса», — презрительно тянет Элиас, одним лишь словом объясняя причину собственной сверхурочной работы. — Несколько документов о монополии над подпольным казино пропали. Если они попадут не в те руки, нам придётся ожидать налёта.

— Хочешь, чтобы я этим занялся?

— Было бы очень кстати, — Элиас вскидывает голову, точно находя своими невидящими глазами чужие. Мутные зрачки, окружённые голубой радужкой и красными разводами сосудов, вглядываются в противоположные. — Если ты не против, конечно.

— А есть какая-то информация? — скучающе бросает Яков и видит, как растягивается усталая улыбка на губах Элиаса — тот знает: Яков уже согласился.

— У меня есть несколько предположений, кого искать. Но мне не хватает доказательств. Тебе же нужно изучить информацию, немного пошпионить и найти вредителя. И всё должно пройти тихо. Справишься?

— Конечно, — Яков улыбается лишь глазами, но в голосе так и журчит мелодия улыбки. — Сделаю всё в лучшем виде.

— Учти, ты сам это сказал, — тихо смеётся Элиас и ныряет пальцами в карман брюк, вытаскивая чёрный прямоугольник флеш-накопителя. — И без глупостей, Яков, запомни.

Яков забирает с чужой ладони любезно предоставленную флешку, пряча её в потайном кармане пиджака. Он оставляет на прощание лёгкий поцелуй на вишнёвых губах, разворачивается на каблуках под тихое хмыканье Элиаса и исчезает за дверью кабинета дона мафии.