он врывается с грохотом и криком. в туалете слишком темно, чтобы еле видеть дальше собственной вытянутой руки, но юнджи хорошо отличает тембр его голоса от всех других, даже в больше не человеческом хлюпанье и рыке. она бы назвала его мягким. не звонким, но звенящим. не раздражающе громким, но желанно узнаваемым. немного не сеульским, более родным, но не похожим на все другое, что она когда-либо слышала. чуть писклявым, но с потенциалом на ту самую нужную тихую беседу на кухне в четыре часа утра, когда мир кажется более открытым, и ты сам себе кажешься не таким уж плохим.
он врывается и опрокидывает по пути баррикаду, которую сделали два трупа из соседней кабинки, будучи еще живыми полчаса назад. юнджи сидит на бачке унитаза и тушит только что начатую сигарету о глянцевую кафельную стену. он шагает прямо к юнджи, внутри — как будто немного сломанный и прикрученный на место неумелыми руками, снаружи — весь в крови. юнджи разглядывает его и надеется, что это его собственная кровь — она хочет быть у него первой.
она раздвигает ноги, когда он заходит в её кабинку, и ей страшно хочется доверить этот трепетный жест именно ему. ей страшно хочется услышать его рык у себя в ухе, так глубоко и только для неё, чтобы она разложила его на ноты и атомы атомов звука и нашла там все то, что уже знала, и то, что уже потеряно и скоро будет гнить тоже. юнджи становится интересно, нашел ли он её по запаху? чувствует ли он ее мыло и пот, когда подходит вывернутыми ногами, как будто даже осторожно и по-тинейджерски неуклюже. ей хочется знать, пахнет ли у неё под юбкой как-то иначе, если быть в его теле? почувствовал ли он грань интимности, которую юнджи пересекла для него?
может, не похоже, но юнджи на самом деле всегда мечтала о чем-то трогательном в своей жизни. о романтичных абстракциях: неловких поцелуях ночью под родительскими окнами, о дыхании, ритм и глубину которого она выучила бы наизусть, о страхе взять кого-то за руку. о том, что кто-то эфимерный тоже боялся бы взять её руку. в самые тёмные ночи, когда вся желчь её существования испарялась от её усталости носить на себе столько мерзости, она глубоко внутри, в тайне от самой себя, мечтала о любви.
пристыженная всеми слоями не самого приятного детства, сложного характера, недостаточно близких отношений с родителями, их разваливающегося брака, слабых, глупых людей, которым было проще кинуть её, чем понять и выдержать, она с бухающим в ушах сердцем хотела быть любимой. хотела быть открытой. хотела быть той, кого хочется открывать, и быть достойной этого. хотела быть сложной, но особенной. хотела быть недоступной, но нежной и ласковой. хотела позволить себе быть мягкой, почти тающей, в момент такой слабой, чтобы удержать могли только чужие руки. хотела быть покоренной. добытой кровью и потом. такой недосягаемой, что приблизиться к ней — было бы победой само по себе. хотела сомневаться столько долгих лет, чтобы в один момент просто перестать и успокоиться. хотела быть прирученной. домашней. своей.
в горло заливается кровь, когда он откусывает ей язык и часть нижней губы. она чувствует его кожу своей кожей за мгновение до его поцелуя и хочет задержаться на ощущении близости чужой плоти, но становится так больно, что на секунду реальность кажется геометрическими танцами калейдоскопа, а сама юнджи — не юнджи, а зелёным треугольником в хлопьях других фигур. в хаотичном вздрагивании её зрачков, юнджи цепляется за знакомый белый прямоугольник на сером шершавом пиджаке, и эта деталь раздвигает мир обратно из маленькой цветной коробочки в необъятное. чёрные прямые знакомые буквы п а к ч и м и н складываются перед глазами в дробящую сердце картину — пак чимин целует её в школьном туалете.
юнджи знает его с тех пор, как в пятом классе он обернулся к ней и назвал свое имя в первый раз, протянув пухлую детскую ладошку, как будто он был либо слишком взрослым, чтобы здороваться без чопорных родительских жестов, либо слишком мелким и недалеким, чтобы сразу сообразить, что протягивают для рукопожатия руки только дураки. юнджи не ответила, но запомнила его кривой передний зуб, который хорошо было бы скрывать и не улыбаться так широко и простодушно, и простое звучащее в её голове имя. очевидно он не был фрэдди маклэйром, чтобы можно было позволить себе решение влюбиться.
юнджи чувствовала его взгляд всегда, даже когда он задумывался настолько, что смотрел на неё машинально, просто потому что привык глазами искать её затылок или большой блестящий лоб, или слишком широкий нос, или уродские толстые запястья, которые она каждый день замеряла большим и указательным пальцами. он смотрел на неё очень просто. не пытался привлечь внимание, вызвать, предъявить что-то, спросить, достать, потрогать, увидеть больше, чем она сама даст. в его глазах не было злобы, отвращения, страсти, мерзотной, примитивной похоти, низких шуток, обиды, хотя все это можно было найти в любых глупых зрачках вокруг, потому что юнджи была девочкой, которая кусается. она была змеей, она хотела ей быть, опасной и ядовитой, быстрой, как смерть, научившейся нападать, пока не напали, есть тех, кто больше, и красиво переливаться на солнце блестящей чешуей. и другие видели в ней её клыки и слышали предупреждающее шипение, поэтому всегда ходили на расстоянии её атаки, а он просто смотрел. как будто только для него одного она была за толстым стеклом террариума, как будто только он с самого начала понял секрет, что не надо бросать в нее палку, пытаться схватить за хвост или гипнотизировать ее флейтой. просто не нападай и смотри.
юбка слегка скользит по крышке унитаза, когда чимин бессознательными рывками вжимает её в бачок. юнджи за это прижимается своей небольшой, но мягкой, наверняка очень тёплой под рубашкой грудью к его. она думает, что не зря не надела с утра лифчик. она думает, чувствует ли чимин её соски? его тело дергает жадной болезненной судорогой, руки хватают каждый кусок ее тела, просто чтобы забрать себе-себе-себе, рвут одежду и кожу уже даже не от голода, а только чтобы никогда больше не отпустить. юнджи думает, какое маленькое слово боль. она думает, что это слово должно быть больше этой кабинки, этой ночи, этой планеты. она думает, что оно должно быть больше, чем слово жизнь, больше самой жизни. он кусает её плечо снова и снова, шерстяная жилетка застревает в его зубах и быстро пропитывается тёплой кровью от её замусоленной, открытой плоти.
юнджи хочет застонать, она хочет пробиться в самую глубь его ушного канала, чтобы взорвать его перепонки и показать, насколько они сейчас близко и так больше никогда уже не будет. но вместо этого она кричит. ей так невыносимо БОЛЬНО и бесконечно от его к ней внимания, но как же крепко он её держит. она вцепляется ногтями ему в шею, чувствует, что ногти входят под кожу быстрее и мягче, чувствует влагу на самых кончиках пальцев, и это дикое, неправильное ощущение оседает внутри камнем неизбежного конца и заставляет сердце гнать кровь ощутимыми им двоим толчками действительно в последний раз.
юнджи думает в бреду последними слоями затухающего мозга, что случайно поменялась местами со своей фантазией. она так хотела быть пиком, самой глупой, стыдной, иррациональной, самой желанной, самой незаменимой, трепещущей, последней победой кого-то, кто хотел бы этой победы, только чтобы в конце покориться, преклонить колено и стать для неё проигравшим. подарить ей одной свою гордость. не забрать трофей, а отдать все свое до последней капли крови, до послелней язвы, до последней больной мозоли.
она так заигралась, что сама упала к чужим ногам, когда перестала видеть безликого "кого-то". и в момент, когда она нашла его лицо, его пиджак, его бархатный, сладковатый запах, его голос, нашла свое имя, сказанное им теплее и как будто только ей одной, когда сама произнесла его имя еще тише шепота, темнее глубокой ночи, постыднее любой уязвимости, она бросила все стены, которые показались ей игрушкой, и предложила себя. просто так. за бесценок. потому что теперь одиночество, которого она боялась самыми липкими, ссыкливыми, гнойными уголками её на самом деле маленького, дрожащего и жалкого сердца, казалось не таким опасным и безжизненным, как существование без сложенных в правильный, звучный ряд букв п а к ч и м и н.
кажется юнджи писается. слышится звук редких капель, падающих на пол, и к запаху тёплой плоти прибавляется кислый запах мочи. она уже почти не видит, может, теряет сознание, но все равно крепко держится за него, потому что больше не может разжать руки и потому что ещё чувствует чужое тепло и погребает в этом объятии свой страх и саму себя.
она умирает с мыслью, что так сильно её никто не любил.