Примечание
туда, где всегда идет дождь.
С самого детства Вульфвуда мучал один единственный вопрос - что есть смерть? Понятие, казалось бы, знакомое всем на этой пыльной пустой планете. Все здесь умирали, и чаще рано, чем поздно. Бабушка, что воспитывала их в приюте, говорила, что смерть - это освобождение. Это вознесение в небесные райские сады к Творцу их Богу, отдых от всех земных забот. Но тогда почему дети - его братья и сестры - умирали? Они ведь на свете этом недавно совсем, от чего же им отдыхать? Это ведь несправедливо. Уже тогда маленький Ник понял, что Рай - лишь наивные сказки для успокоения людских душ - ибо всех их однажды заберет жнец в черном плаще. Святое писание - сборник таких сказок. А справедливости в этом мире и вовсе не существует.
Однако была и одна особенная сказка. Одно-единственное понятие, в которое Ник охотно верил. Ад. Вот это что-то намного более реальное, чем белокрылые ангелы и их хор небесный. Ад - это то, где они жили. А демоны - это люди, которые их окружали. Мир за пределами приюта Ник и знал как Ад. Вульфвуд же в этом аду жил.
Вульфвуд - демон. Один грех за другим - вот вновь пуля летит в лоб чей-то, вот кровь забрызгивает тусклую белизну рубашки, вот стихает чей-то последний стон предсмертный. Это и есть жизнь Вульфвуда - один большой грех. Даже называясь священником, он нисколько не заботился о том, что меж зубов сигарета очередная, а в руке - полупустая бутылка виски. Кого к черту это бы вообще заботило? Даже он сам уже сдался в своих попытках быть чем-то большим, чем просто убийцей. Так Вульфвуд и полз по своей ломкой ветви древа мирового, пока и за ним жнец не пожалует. Терять ему нечего - грешнику все одно прощения нет. Это единственное, во что он верил.
И вот однажды в его жизнь не иначе как ураганом ворвался человек. Нет, не человек. Ангел. Самый настоящий - с белыми крыльями, чистыми глазами цвета неба, и улыбкой широкой - но почему-то пустой. Ангел тот дураком последним был в своем милосердии, но на то ведь он и Ангел? Миссия у него такая - спасать всех и каждого, даже отброса самого последнего. Даже Вульфвуда - демона. Демона, миссия которого противоположна. Он карал. Он убивал. Но этот глупый Ангел… Он просто взял и сказал, что у Вульфвуда в глазах - свет. В этих мутных, спрятанных вечно за темные стекла очков глазах грешника он увидел что-то светлое. И Вульфвуд внезапно вспомнил, каково это было - быть Ником.
Ангел - Вэш. Тонгари. Ангел - спасение, о котором Вульфвуд не просил никогда. Ник же мечтал быть спасенным.
“Не убивай”. “Не рань”. Вульфвуд не привык слышать такие слова. Он привык слушать приказы. “Убей”. “Отними”. “Предай”. И Вульфвуд убивал. Отнимал. Предавал. Но вот теперь где-то внутри проснулся Ник и нашептывать на ухо стал: “ты не такой”. И Вульфвуду хотелось верить, что в нем осталось еще что-то хорошее. Ведь Ангел верил. Он верил, потому Вульфвуд больше не убивал.
Чем больше времени проходило, тем меньше оставалось от Вульфвуда - и тем больше возвращалось от Ника. Вульфвуд уже не был Вульфвудом, но и Ником стать не мог, застряв где-то в середине. Ангел же звал его Николас. Возможно, именно Николасом он сейчас и являлся - все еще ужасно грубый, черствый, но теперь способный на милосердие, сострадание и… что-то еще. Николас не был уверен, как назвать это совершенно чуждое ощущение, но оно похоже было на лихорадку - до того необъяснимую и странную, что хотелось зарыть ее поглубже в песок, да и забыть. Со временем стало ясно - не избавится, как бы ни старался. Сколько бы ни копал песок - он вновь ссыпался обратно, хороня под собой и без того жалкие попытки. Николас, черт бы его побрал, любил. До тошноты и мерцания в глазах, до дрожи в руках - больше не способных убивать. Хотелось себе сердце вырвать, лишь бы оно не сжималось так болезненно. Но даже если бы и попробовал - все равно заново отрастет. А любовь эта - без сомнения грешная - все глубже в кости въедалась, лишая малейшего шанса забыть. Больше всего на свете Николасу хотелось зарыться на три метра под землю и там вскрыть себе глотку. А если не получится - красными чернилами обвести все свои грехи, и почерком размашистым поверх добавить еще один. Сгрести в охапку этого глупого Ангела и забрать себе. Уехать куда-нибудь далеко-далеко. Туда, где всегда идет дождь и цветет жизнь.
А Ангел все улыбался и бежал от чего-то без конца - Николас же словно тень бежал следом. Его душа без конца металась без пристанища, и будь Николас настоящим священником - он обязательно указал бы путь к дому. Но он - лишь один грешник, чужак среди страны белых крыльев и ангельских песен. Для него смотреть без покровов на душу безупречную - все равно, что осквернять ее своим грязным взором. Да и Ангел лишь пустыми улыбками прикрывался, безмолвно понять давая - не нужны ему наставления грешника. Правильно, Тонгари. Отпугни. Задуши надежду. Так будет лучше.
Но сколько Ангела не пугай - он все равно белоснежными перьями тянется, укутывая своим теплом и светом от всего жестокого мира, что лишь Адом можно было бы назвать. И Николас рад бы послать куда подальше свои убеждения, поддаться, забыть обо всем и дать себя спасти - но тогда вместо него будет Ангел. Тогда ему придется взять на свою израненную душу все неисчислимые грехи человека. Нет уж, Николас сам должен за них расплатиться. Сам должен искупить. Пусть даже за это и придется жизнь отдать.
Вэш бежит от своего прошлого - Николас же хочет бежать от Вэша.
Но Вэш ведь на деле не глупец - все видит, все знает. И Николасу казалось, что и чувствует Ангел все то же самое. Но зачем-то продолжал своими руками меж ними стену выстраивать, да такую, чтоб никто из них не перелез при всем желании. Но он забыл учесть одну важную мелочь - Тонгари до смерти упрямый. Какая бы стена перед ним ни выросла, он через все перелезет. Николас кладет кирпич сверху - Вэш забирается на два выше. И так без конца, пока до верха не доберется. Истинно человек-ураган.
И вот однажды эту бесконечную небесную стену Ангел все же перелетел. И ведь даже жалеть об этом не получалось. Ангел по своей воле ворвался в душу жалкого грешника, и голыми руками принялся штопать все разрывы, трещины и порезы. Методично и умело, словно занимался этим всю свою жизнь. А ведь и правда - он только и делал, что людям помогал. Глупый Ангел.
Раньше Вульфвуд вечерами опускался на колени пред карателем и молился притворно, взывая к тому, в кого ни на йоту не верил. Просто как въевшийся в кости ритуал, который с детства в него ржавыми гвоздями вбивали. Но теперь… Теперь же Николас молился не в пустоту. У Господа он просил прощения за страшный грех, причина которого мирно сопела в кровати по соседству. У Ангела он это прощение вымаливал. Как мог - вздохами тихими, синяками на бледной коже, случайно вырванными клочками волос меж пальцев. И тихий-тихий шепот у потухшей свечи - “прости меня, Отец, я согрешил”. Снова. Раз за разом. Николас тонул в своем грехе, но не желал возвращаться на поверхность. Грех был теплым и светлым, нежным и улыбчивым. Если бы не белоснежные перья, устилавшие каждую ночь постель, можно было бы подумать, что то - демон, намеренно на кривую дорожку толкающий. Хотя откуда Николасу знать, вдруг у демонов крылья тоже белые?
Конечно, Николас с самого начала знал, что расплатиться ему придется сполна. Что долго эта мнимая идиллия не протянет.
И вот она - невыносимая боль, позабытая уже за годы. Тело разрывало на кусочки, а разум метался в панике, хватаясь за всякую последнюю ниточку, чтобы продержаться подольше. Все же, каким бы грешником Николас себя не мнил, жить ему сейчас хотелось больше, чем когда-либо. Ведь где-то за горизонтом остался его Ангел.
Однако смерть не спрашивает - она просто берет. Вот и за Николасом пожаловала.
Закат, диван, виски. И Ангел рядом. Он был рядом, пришел, сражался плечом к плечу. Не потому, что чувствовал себя человечеству обязанным, а потому, что хотел защитить Николаса. Даже если смерть все равно за ним идет, о большем грешник и мечтать не мог. Пустые разговоры о будущем, которого никогда не будет - ведь Николас сейчас умрет. А вместе с ним и Вульфвуд с Ником наконец отправятся на покой - они за свою недолгую жизнь тоже достаточно настрадались. Пусть идут, они все свои грехи искупили. А вот у Николаса остался еще один. Грех этот сидел рядом и смотрел обеспокоенно, словно боялся, что вот-вот что-то драгоценное у него из рук ускользнет. Что же, боялся не напрасно.
- Улыбайся чаще, Тонгари. Тебе идет, когда ты улыбаешься. - ответом напряженное молчание.
Взгляд уходит куда-то за горизонт, где одно солнце уже спряталось. Николас подумал, что это забавная аллегория на закат жизни - вот солнце поменьше уже ушло, а то, что побольше - все еще висит над горизонтом, словно раздумывает, прыгнуть ли следом. На это солнце Николасу все равно, но его Солнце пусть даже не думает. В Аду слишком холодно.
Николас знал, как умирают хорошие люди. Хорошие люди умирают у своих близких на руках, их оплакивают и хоронят с почестями, возможно даже в настоящей живой земле, а не в бесконечных песках этой пустой планеты. Но как умирают грешники? А грешники просто умирают. В одиночестве под пустым небом - и разве что далекие звезды могут быть свидетелями их кончины. Грешники отправляются в Ад - уж непонятно, может ли Ад быть хуже того, что на земле. Они страдают, истекают кровью, и некому сказать им “все хорошо, мое сокровище, я рядом”. Никто не провожает их - разве что жнецы да демоны, что похуже самых отвратительных людей.
Тогда почему же такого грешника как он, Николас, в ад Ангел провожает? Укутывает своими мягкими перьями невидимыми слабеющее тело, и шепчет что-то нежное сквозь слезы. Ангел не только провожает его, но и оплакивает. Так, как никого раньше не оплакивал. По нему, грешнику, настоящий ангел слезы льет. И все, чего хотелось Николасу - заверить, что все будет хорошо. Что он никуда не уйдет. Но он не мог. Врать Ангелу - еще больший грех, чем любить его.
- Встретимся у звезд, Тонгари. - едва слышным шепотом с последним выдохом.
Бирюзовые глаза теперь похожи на хрусталь - слезы даже не падали, они просто застыли. Само время будто остановилось.
***
Последние закатные лучи осветили лицо с опустевшими глазами, прежде чем окончательно ночи уступить. На старом диване посреди пустыни Ангел проводил грешника до Ада - жаль только, уйти с ним вместе не смог. Он остался наедине со своей израненной душой, на которой теперь вечный рубец, что никогда не зарастет.
- Может быть, когда-нибудь встретимся в другой жизни, Нико.