Абсолютна и совершенна

Она была подобна богине.

И Анасуй, как самый преданный из всех святых её, был готов покланяться, чтить и молиться на свою музу.

В зелёных глазах хотелось неминуемо утонуть, ведь пытка от рук её, от самой Джолин — истинное, самое настоящее из самых соблазнительных благословений; он желал расцеловать её руки, гладить кожу, искалеченную сражениями, что оставили ей в напоминание маленькие, почти незаметные шрамы; он хотел приластиться к Джолин, точно кот, жаждущий хозяйской любви, тепла и заботы; он желал зарыться в её волосах, пахнущих травой, просторным лугом, беспечным летним днём.

Зелёный цвет — цвет равновесия, гармонии.

Она олицетворяла непоколебимую силу духа, несокрушимость, она источала абсолютную уверенность и совершенную красоту, словно Афродита — такая же женственная и прекрасная, властная и могущественная женщина.

Вот только в глазах Анасуя карты сложились по-другому: Афродита являлась аналогом Джолин Куджо. Никак иначе.

— Джолин, — он наклонился ближе, в глазах пляшет неподвластный ничему, весёлый, заговорщицкий огонёк, — я люблю тебя. И хочу показать тебе свои чувства.

Девушка, не изменившись в лице, без слов дотрагивается до сетки на его полуобнажённом теле, аккуратно обводит пальцем один из зазоров, продвигается ко второму и, подняв спокойный, таящий в себе уникальную искру взгляд, растопыривает пальцы на декоративном следе, расположившимся на прессе:

— Так давай.

И поддалась вперёд.

Их губы сомкнулись.

Глаза мужчины расширились, огонёк в зрачках разгорелся в разы сильнее.

Джолин мысленно улыбалась.

***

Анасуй проник с языком, не желая упускать этот момент; Джолин медленно, словно-таки не делая подобного раньше (а ведь правда, как у неё, у музы, до него никого не было?), отвечала, осторожно вторя чужим движениям. Мужчина её направлял, она повторяла, но и роли вдруг сменивались — девушка начинала вести, он поддавался, чувствуя, как от головокружительного волнения, собравшегося в животе тепла и чисто-человеческого удовольствия начал подрагивать.

И плод его мечтаний продолжал воплощаться.

Жаль только, что помада у обоих смазалась.

Они целовались ещё долго: отстранялись, чтобы выдохнуть от будоражащего не столько тела, сколько головы возбуждения, и вдохнуть для продолжения не то поцелуя, не то нечто большего, ведь руки их неосознанно заходили всё дальше и дальше — за черту манящего невозврата.

Анасуй очерчивал невидимыми линиями стройную талию, впалый живот с видневшимся прессом, опускался к бёдрам. Джолин проводила руками по сеточным зазорам, то опускаясь ниже, — туда, где собиралось всё больше тепла, перерастающего в потрясающий невинное сознание жар, и реального возбуждения, — то поднимаясь вверх к скрытым соскам. Она явно хотела дотронуться, практически их задевая.

— Позволь мне, — выдохнул он со слишком эротичным нетерпением, почти поднеся руку к женской груди, — пожалуйста, дорогая.

И она позволила — тотчас скинула с себя майку, но руки её резко замерли на бюстгальтере; с некоторым промедлением, что-то рассудив — окончательно убедившись в своих намерениях, эта вещь, скрывавшая упругие груди, безучастно была откинута своей хозяйкой на пол.

Мужчина почти задохнулся от восторга, она же, с подобным осточертевшим пламенем в глубине глаз, взяла его руку и положила к себе на бюст.

От прелюдий они отошли не скоро: раздевались не спеша, желая прочувствовать каждый сантиметр друг друга, изучить и познать собственные тела.

Вот Анасуй неведомым образом стянул с себя свою замысловатую верхнюю одежду (которую девушка даже и не знала, как назвать), и Джолин прильнула к его груди, прижалась, словно и не представляла, что может оказаться в таком дивном положении; она пальцами дотронулась до его соска, обвела зелёным ноготком ареолу. Нечто очень приятное сильнее скрутило живот.

Вот Джолин снимает штаны, войдя во вкус, она принимает эту занимательную игру — с опытом бывалого оттягивает немного резинку трусов, следя, как по губам с размазанной розовой помадой течёт слюна.

Он предельно нежно запускает пальцы в её волосы, стараясь их не спутать, наклоняется ещё ближе и обнимает, сгребая далеко не хрупкое тельце к себе в объятия, ощущая то, насколько они оба разгорячены. Девушка наматывает розовую прядь, старается выровнять вновь сбившееся дыхание и неустанно глядит в чёрные кружки, именуемые зрачками, понимая, что то, что происходит, ей очень нравится.

Мужчина смазывает сначала пальцы как кстати понадобившимся (и так удобно появившимся) лубрикантом, Джолин подрагивает от предвкушения, по её телу пробегает холодок от жгучего нетерпения.

Анасуй аккуратно вводит пальцы один за другим, с наблюдательностью зверя на охоте (и голодным взором вожделеющего) смотрит за реакцией; она сминает простыни и тихо и расслабленно уверяет, что всё в порядке.

А ведь всё правда в порядке и даже лучше — перед глазами пелена изумительного, небывалого удовольствия; сердце трепыхается в груди от таких необыкновенных, таких новых, неописуемо-приятных ощущений; девушка судорожно дышит, неуверенно позволяя себе простонать в голос. Первый опыт бесценен.

Румянец на чужих щеках, который Анасуй почему-то до этого не замечал, приобрёл ещё более яркий оттенок.

Размытый, пристальный взор цепляется за спавшие на плечи и закрывшие звезду волосы мужчины. Он медленно входит; она обнимает его ногами.

Внутри всё мучительно-приятно тянет от непривычки; Анасуй забывается, делая предельно осторожные, поначалу неглубокие и размеренные толчки; хриплый голос и его имя, её стоны и просьбы не останавливаться становятся мелодией — самой настоящей усладой для него. Мужчина чувственно выстанывает её имя, говоря, какая она великолепна, замечательная, восхитительная и чудесная. Он хотел бы сказать больше, да сил нет.

Джолин безмолвно таит в его руках. Анасуй, растапливая, забывается вместе с ней.