Вокруг Штокхаузена выстроенная с годами стена из лжи, которая, казалось, льётся по венам, смешанная с кровью. Михаэль врёт обо всём: о своей жизни, прошлом, состоянии и даже о том, что ел сегодня на завтрак. Обо всём.
Это получается неосознанно, на автомате отвечает ложью всем: журналистам, коллегам, друзьям, хотя последних у него-то и нет, и, самое главное, самому себе. Ложь, отточенная с годами, даётся легко, стоит открыть рот, и вот она уже льётся из него, как песни из радио будущего. Он искусный лжец, привыкший к этому: комфортно, когда люди знают о тебе лишь то, что ты сам им рассказал. Ему не стыдно перед всеми этими людьми, хотя, наверное, должно быть. Даже перед самим собой не стыдно, но есть Дмитрий Сергеевич.
Сеченов устроил его на Предприятие, по достоинству оценил его способности, доверяет ему, предоставляет ему в качестве охраны своих личных телохранительниц, и врать ему очень стыдно. Михаэль устал от всей этой лжи, полуправды и недомолвок.
Он уверен, стоит Дмитрию Сергеевичу попросить его рассказать о чём-то из прошлого, и Штокхаузен выдаст всю правду, во всех красках расскажет всё, без каких-либо утаек. Даже несмотря на весь страх, расскажет, Дмитрий Сергеевич же поймёт его, примет и точно не будет плохо к нему относиться, он ведь ценит настоящее и будущее сотрудников Предприятия, а не их прошлое. А если не примет, то Штокхаузен самолично даст ему в руки пистолет и попросит спустить курок.
Штокхаузен хмурится, замечая новое сообщение на Груше.
Кому он понадобился?
Тело прошибает, стоит ему прочитать имя отправителя. Сеченов Дмитрий Сергеевич.
Академик просит его зайти к нему для важного разговора.
Руки едва заметно дрожат, пока он собирает все документы. Штокхаузен надеется, что это по работе, ведь зачем товарищ Сеченов ещё бы вызывал его к себе в кабинет?
***
Кабинет Дмитрия Сергеевича большой, просторный и светлый, из панорамных окон открывается вид на весь город, а по вечерам виден красивейший закат.
Волшебник сидит за столом без маячащих рядом Близняшек. Штокхаузен вертит головой из стороны в сторону, пытаясь найти их, но безуспешно. Они одни в кабинете. От этого на душе становится чуточку легче.
— Михаэль, — голос Академика заставляет вернуться из своих мыслей, — Подойдите сюда, чего Вы в проходе встали, — он отвлекается от документов, тушит сигарету и смотрит на немца внимательным взглядом, от которого Штокхаузен на полсекунды теряется.
Тяжело сглатывая, Михаэль делает шаг, почти падает запнувшись о собственную ногу, но ему, к счастью, удаётся устоять на ногах, вызывая у Волшебника усмешку. Он подходит ближе, кладёт папку на стол начальника и садится на предложенное Дмитрием Сергеевичем кресло, опуская руки на колени и чувствуя, как те дрожат.
— Вы ели сегодня? — снова отдавая внимание бумагам, невзначай спрашивает Сеченов.
— Извините? — Штокхаузен непонимающе приподнимает бровь. Зачем это Академику знать, ел он сегодня или нет?
— Вы ели?
— Д.Да, — голос дрогнул от волнения и Штокхаузен готов ударить себя по лицу за это. Какого чёрта он вообще волнуется. Волшебник, по всей видимости, не собирается расспрашивать его о прошлом. Мысль об этом не успокаивает, наоборот, волнение приходит новой волной, руки потеют, от чего ткань брюк на коленях уже стала чуточку влажной, а на лбу выступила испарина.
— Вы знали, что врать нехорошо? — Волшебник встаёт со своего места, заходит Михаэлю за спину.
— С чего Вы взяли, что я вру? — Штокхаузен хочет было повернуться, но начальник аккуратно останавливает его.
— Штокхаузен, — Сеченов умолкает на секунду, — Или мне звать Вас Герр Гольденцвайг?
— Михаэль резко подрывается с места, но тяжёлые руки Академика опускаются на плечи, заставляя немца осесть и не рыпаться.
Сердце пропускает удар и начинает биться сильнее.
— Я надеюсь, Вы знали, что вашу полуправду, умалчивание некоторых эпизодов жизни и откровенную ложь, я раскушу, — Дмитрий ослабляет давление на плечи немца, знает, что тот не сбежит.
— Простите, — Штокхаузен опускает взгляд в пол. Вот и всё. Его работа на Предприятии 3826 окончена и теперь непонятно, что будет с ним самим. Расстреляют, выпрут из страны или отдадут на растерзание верной псине?
Сеченов умолкает, обходит немца и садится перед ним на корточки, заглядывая в покрасневший карий омут глаз Штокхаузена.
— Читать про... тебя было интересно, Миш, — Михаэль растерянно поднимает глаза на сидящего перед ним Сеченова, — Но я бы хотел узнать всё от тебя лично, — Дмитрий Сергеевич, с, казалось бы, не свойственным ему теплом берёт чужие, холодные от волнения руки в свои, осторожно гладит разбитые костяшки.
Штокхаузен не понимает ничего. Почему Дмитрий Сергеевич, прочитав всё, сразу не выкинул его с Предприятия, почему сейчас резко перешёл на ты, почему обращается с ним с такой заботой, которую обычно проявляют к близким людям и которую кто-кто, а Штокхаузен вообще не заслужил? Он же немец, фриц, строем по Берлину ходил и во время войны в секретных лабораториях творил самые ужасные вещи, после которых во сне появляются воспоминания, и он вскакивает с постели в холодном поту.
— Миш, — голос Сеченова, бархатный и нежный выводит из мыслей, — Расскажи о себе, пожалуйста.
— Зачем? — от волнения и непонимания язык заплетается, на столь короткую фразу ему понадобилось время.
— Я хочу узнать тебя ближе, — Дмитрий Сергеевич целует костяшки, которые до этого поглаживал, — Ты интересен мне как человек. Этого достаточно, чтобы ты всё рассказал?
Штокхаузену было достаточно и простой просьбы или приказа, лучше бы, конечно, второе, но слова Сеченова заставляют немца довериться сильнее обычного. Не может же такой человек, как Дмитрий Сергеевич, врать о таком? Конечно, не может, а кто скажет обратное, тот окажется где-то на полу со сломанной изящными ногами Близняшек шеей. Хотя нет, использовать балерин для такого Штокхаузен не будет, он самолично сломает шею тому несчастному, кто посмеет сказать слово против Сеченова.
Михаэль кивает. Глубоко выдыхает, настраиваясь, вспоминая всё. Память, хоть теперь и не такая феноменальная, как в прошлом, работает хорошо. В голове тут же всплывают образы воспоминаний, от чего бывший эсэсовец супит брови.
— Пообещайте, что не отвернётесь от меня, — жалобно произносит Штокхаузен, всматриваясь в глаза напротив.
— Обещаю, — Сеченов вновь мягко целует михаэлевы костяшки.
Правда, к удивлению, даётся легко. Михаэль рассказывает всё, как закончил Берлинский медицинский институт с отличием, как к нему относились люди из-за спорной фамилии и совсем не спорной внешности, как вступил в двадцать три года в
НСДАП и предстал там настоящим партийцем, ещё рассказал, как учил русский язык, чтобы прочитать Достоевского и Пушкина в оригинале, Сеченов на это усмехнулся, потом как в двадцать пять защитил свою первую научную степень по медицине и в двадцать шесть попал в СС, потому что по-другому его не хотели допускать к работе над сверхважными работами рейха.
— Тогда я жил, полагаясь на бабушкины слова, «хочешь быть успешным, будь с теми, у кого сила», — Михаэль грустно улыбнулся, вспоминая старушку и её скромную ювелирную лавку, название которой сейчас он не вспомнит, как бы не напрягал голову.
— А сейчас?
— Сейчас я успешный человек, Дмитрий Сергеевич, мне нет смысла следовать за теми, у кого сила. К тому же я являюсь одним из самых узнаваемых и любимых лиц Предприятия.
Сеченов неоднозначно хмыкнул.
— Я работал не покладая рук, лишь бы меня оценили по достоинству. Это был сущий кошмар, ни нормального сна и пиши, не знаю, как я тогда вообще мог функционировать.
— Ты поэтому меня гонишь взашей с работы? — улыбается Академик.
Михаэль отвёл взгляд в сторону. Сказать, что он беспокоится о здоровье Академика, он побоялся. Мало ли, что тот подумает.
— Потом случилась Коричневая чума и я бродил по Берлину в попытках выжить… — перед глазами начали мелькать картинки заражённых людей, в коричневых пятнах, валяющихся то тут, то там и самая ужасная застыла перед глазами на пару секунд дольше всех, — Я нашёл труп Михаэля Штокхаузена, моего… старого знакомого и украл его документы, — слова об этом периоде жизни давались сложно, даже принесённая Волшебником вода не помогала успокоиться.
— Вот как, — Сеченов нахмурил брови что-то обдумывая, — А твоё настоящее имя? Могу я его узнать?
Михаэль сглотнул вязкую слюну.
— Йозеф Гольденцвайг, — тихо произнёс немец. Произносить собственное имя непривычно, он не вспоминал его с того момента как переехал в СССР.
— Чтож, — Сеченов выпрямился во весь рост, — Спасибо, Миш.
— И вы больше ничего не скажите? Я ведь плохой чело…
— Михаэль, — резко перебил его Сеченов, досадливо поморщился, — в то время я тоже был не самым хорошим человеком, создал Коричневую чуму и с моего согласия её распространили по всей Германии, ты пострадал из-за меня, так что ты не плохой человек, — он внимательно посмотрел во вновь покрасневшие глаза немца, — Понял?
— Д..да, Дмитрий Сергеевич.
— Дима, — поправил его Сеченов. Запустил руки в кудрявый шёлк волос.
Штокхаузен бессильно упёрся лбом в живот Академика. Приятные, ласковые ладони главы Предприятия не успокаивали, наоборот, заставляли краснеть и сгорать от стыда и недопонимания, почему Дмитрий Сергеевич Дима так к нему относится?
— Дми… Дима, когда ты говорил, что я тебе интересен, что ты имел в виду?
— Я хочу узнать о чём подумал ты, — смеётся Академик в ответ.
— Так не отвечают на вопросы, — обиженным тоном заявил немец.
Академик усмехнулся, дотянулся до локтя коллеги и поднял его с кресла. Руки обвились вокруг талии, притягивая мужчину к себе ближе.
— Ты мне нравишься, Миш.