На Мондштадт постепенно ложится вечер. Синеватые сумерки тонким слоем разливаются по долам и равнинам — по всем местам, где анемо архонт, снеся своим ветром целые горы, приспосабливал свои владения для того, чтобы люди могли жить здесь. Однако, несмотря на эти заслуги, в стране ветров ещё остаются места с возвышенностями, холмами и ущельями. И по ним каждый день лёгкой прохладной струёй течёт летний бриз.
Одним из таких мест, где скалы не были тронуты магией Барбатоса, являются горы Светлой короны. Истоки названия этих скал давно позабыты всеми ныне живущими мондштадтцами, но все знают, где они находятся. Оттуда всегда веет холодный северный ветер, и даже летом здесь можно легко заболеть от пронизывающих тело воздушных потоков. Скорее всего, этот ветер — наследие Декарабиана и аристократов, которые когда-то издевались над народом Мондштадта; это холодный и совершенно одинокий ветер.
На берегу небольшого пляжа, лишь слегка покрытого влажным песком — зелени здесь куда больше, — остаются следы сапог. От острого носка, от толстого и надёжного каблука, небольшой след от шпор. Проходя недалеко от линии, где вода из Сидрового озера омывает пляж, одиноко бродит девушка — это Эола Лоуренс, наследница тех аристократов, которые были тиранами страны ветров, наследница их дурной славы и рассыпающейся в прах некогда великой династии. Она смотрит вдаль: на небольшие острова, до которых невозможно добраться без лодки, на далёкие синеватые горы, тающие на линии горизонта — и на центральный остров, где построена столица.
В Мондштадте зажигают фонари. Из бойниц городской стены короткими лучами проникает свет. Здесь же всё темнее и темнее, солнце всё ниже погружается за линию горизонта, и единственный видимый огонёк исходит от столицы.
Эола, стоя на берегу пляжа, смотрит на свет вдалеке, затаив дыхание. По её щекам бегло проходит лёгкая струя воздуха — она подставляет под прохладный вечерний ветер лицо, прикрывает глаза. Ветер словно что-то шепчет в ухо — девушка явно не понимает, что именно, но она внимает ему, она кивает ему, словно понимает его по интонации.
Она здесь совершенно одна — и совершенно свободна.
Набрав воздуха в грудь, Эола скрещивает руки у запястий и поднимает их сбоку, чуть выше головы. Она вытягивается к вечернему небу, спина её прямая, словно натянутая струна.
— Ритуальный танец, акт третий: "Мерцание свечи".
Это один из её любимых фрагментов танца, который когда-то исполняли аристократы для получения признания среди немногочисленных своих родственников. Вместо признания в среде "своих", Эола предпочла бросить всё это наследие к ногам семьи, разбить вдребезги и сбежать. Лишь танцы остались с ней, став её спутниками, став её оружием.
Девушка, держа кисти рук скрещенными, начинает стучать каблуками по земле. От топота взлетает пыль, оседает на стопы высоких чёрных сапог и на серебряные шпоры. Шаг за шагом, стук за стуком, под ногами почва ощущается более твёрдо: Эола подминает непрочную, влажную землю на пляже под себя.
Она проворачивает стопами по пляжу круг, скрестив ноги — и она сама начинает кружиться.
Её кисти, её руки, её плечи, туловище, ноги — всё превращается в одну волну. Поднимаются и опускаются руки, словно за ними — длинный шлейф воды. От ладоней даже сквозь перчатки летит серебристая инеевая пыльца — как будто пузыри белоснежной морской пены. Ветер кружит вместе с Эолой — и похоже, что она бы сейчас призвала своими холодными руками снежный смерч.
Эола — как одна морская волна.
Её короткие нежно-голубые волосы, которые девушка небрежно уложила на плечо, её лазурные вставки манжет и галстука, её синий плащ, спешно брошенный через плечо вместе с белой блузой и чёрными сапогами сливаются в одно — в белоснежно-голубую волну, лёгкую, воздушную — как будто в кружащем одиноком вальсе она, как чужестранка, спустилась с высоких бездонных небес.
Танец для Эолы — яркое знамя её мятежа, её обоюдоострый клинок. Этим клинком она разрубит все цепи, которые держали закрытым подъёмный мост от дворца Лоуренсов в открытый вольный мир. Пока ей остаётся лишь преодолеть ров, вырытый столетия назад её предками и пропитавший своей ядовитой водой весь коренной и современный Мондштадт. Но Эола уже на полпути к своей цели.
Она здесь совершенно одна — и совершенно свободна.
Свидетели ей — лишь голубые зяблики да северный мондштадтский ветер.
В последних, резких движениях рук снежная пыль взрывается, словно морская волна разбивается о скалы Мондштадта. Кисти вновь подняты к небу, изображая летящего вверх голубя.
Эола медленно поворачивается в сторону одного из деревьев, растущих у пляжа под серыми скалами каньона Светлой короны. Глаза опускаются на резко дёрнувшуюся ветку кедра. Похоже, кто-то попытался скрыть своё присутствие от девушки.
— Вы здесь для того, чтобы шпионить за мной? — с холодком в голосе спрашивает Эола, произнеся слова достаточно громко, чтобы быть услышанной.
Видимо, следивший за ней человек понимает, что скрываться больше нет смысла, и спрыгивает с дерева.
Перед Эолой предстаёт другая девушка — если судить по чёрному одеянию с белым воротником и клобуку с шипастой диадемой, это одна из немногочисленных монахинь церкви Фавониус. В сумерках разглядеть её лицо можно лишь с большим трудом, но шпионка достаёт из потайного кармана скрученную сигарету, прикладывает её к губам и, вытащив с одного из ремней бутылочку пиро зелья с распылителем, зажигает крутку. Одна затяжка — и при слабом свете от огонька сигареты Эола различает вечно усталые глаза, неестественно бледное и острое лицо и бордовые пряди чёлки. Монахиня выдыхает тонкую струйку дыма, цедя воздух, в сторону от рыцарки, но та всё равно кашляет.
— Х-хей! Т-Ты ещё и дымом в лицо дышишь?! — возмущается Эола. — Кхм-кхм... Вы так и не ответили на вопрос...
— Сестра Розария, — прерывает её монахиня, сделав ещё затяжку. — Я особо и не следила за вами — просто увидеть рыцаря, у которого глаз бога, здесь, ночью... Ещё и танцующего? — это не может не внушать подозрения.
— А тебе фамилия Лоуренсов подозрения не внушает? — с некоторой злостью задаёт ещё вопрос Эола, готовая кинуться на неё.
Розария делает ещё затяжку, выдувает, покосившись куда-то в сторону. Она долго думает — достаточно долго, чтобы рыцарка почувствовала раздражение.
— Знаю, на главных воротах какой-то Лоуренс стоит — не знаю только, фамилия это у него или имя.
— Неужели? — от негодования нос Эолы начинает дёргаться.
— Ага, — кивает Розария, — история долгая, конечно, но я не местная.
— Хмпф, — фыркает рыцарка, приближаясь к монахине. — Даже если это правда, вы подозревали меня во вредительстве Мондштадту, и это вполне тянет на ложные обвинения. Я это вам припомню — и припомню прямо сейчас: как раз в моём списке для мести освободилось место именно для вас.
Эола всё ближе и ближе к Розарии — та обнажает копьё, хватает его за древко обеими руками. Но не успевает монахиня встать в защитную стойку, как рыцарка хватает копьё, сжимает древко между обеими когтистыми руками. Она вплотную приближается лицом к её лицу, глядя глаза в глаза. Поражённая столь резким движением, монахиня не может сказать и слова.
— Вы же монахиня церкви Фавониус, не так ли? — с лёгким азартом в голосе интересуется Эола.
— Я... Я не работаю сверхурочно, — недовольно шипит Розария, учуяв перспективу церковной работы.
— Так можете ли вы станцевать с такой грешницей, как я? — немного щуря глаза, наблюдает рыцарка. — Знаете, сестра Розария, для вальса нужно двое.
Эола, всё ещё держа копьё, протягивает руку Розарии.
Теперь, когда вечер окончательно опустился на Мондштадт, помимо фонарей в столице страны ветров, окрестности освещает луна. Всё вокруг: каждый листок, каждая песчинка, каждая волна ряби на озере — всё залито ярким белым светом. При нём обе девушки могут разглядеть друг друга, прочитать всю гамму эмоций, отразившихся на их лицах.
Розария видит перед собой мятежницу — храбрую, дерзкую, свободную, готовую очистить своё имя от грязи, что ей досталась от предков.
Эола видит перед собой защитницу — такую же, как она, и свою, и чужую для Мондштадта; дитя не нежного света, но суровой зимней ночи.
Монахиня, слегка краснея от смущения, протягивает руку. Она смотрит в глаза рыцарки ещё раз — в них нет враждебности. Наоборот: показав свой ледяной панцирь, одинокая танцовщица приподнимает его, предлагая присоединиться к ней. Кажется, они слишком похожи — хоть и знакомы они друг с другом лишь несколько минут.
— Если под местью вы имели в виду приглашение к танцу, капитан Эола, — Розария убирает копьё и неловко кладёт вторую когтистую руку ей на плечо, — то я, пожалуй, составлю вам компанию.
Почувствовав ладонь на талии, монахиня вздрагивает. Подняв глаза, она вспоминает, что ей, похоже, тревожиться не о чем.
— Мне приятно это слышать, сестра Розария.