Это был конец двадцать пятого дня августа. Дня, посвященный всем влюбленным, который так удачно совпадал со съездом глав всех орденов по случаю расширения территорий на севере, установлению новых наблюдательных пунктов и, если человеческим языком, сплетен, у кого что в ордене происходило.
За последние десятки лет главы каждого ордена так стремительно менялись по не самым приятным причинам, что сейчас было трудно узнать прежние заседания. И это не могло не радовать: молодые господа откровенно начали отходить от консервативных взглядов прошлых старейшин, смотрели в будущее, а не пытались цепляться за прошлое и такое привычное. Немалую роль в этом сыграл и Вэй Ин.
Старейшина всегда славился своими «сумасшедшими» идеями, которые больше десятка лет назад делали из него врага народа, а теперь это обходилось лишь жаркими спорами, от результата которых никак не зависели его действия. А потом либо Чзян Чэн обругивал его на чем свет стоял, либо все заканчивалось хорошо.
Цзинь Лину все еще было странно иметь к этому отношение. Странно было оказаться тем, на чьи плечи рухнула судьба целого ордена. И он не только не мог позволить себе сломаться, канув в Лету, как дедушка, отец и дядя, он просто обязан был позволить ему процветать и расти, искоренив все зло и старые раны. Цзинь Лин был так молод, так напуган и одновременно так воодушевлен. Дяди должны были им гордиться. Он знал, что каждый из них и без того гордился им. И хотя глава ордена Юньмэн Цзян скрывал это за нарочитой строгостью, он сам понимал, каково это – принять такую непомерную ответственность в столь юном возрасте.
Неудивительно, что молодой господин все время был так напряжен. Когда просыпался, когда покидал свои покои и на протяжении всего дня. Даже когда спал или находился с родными. Все это было одним сплошным напряжением, которое попросту не могло в один момент не вылиться на него, словно ведро ледяной воды.
И Цзинь Лин сорвался. А потом думал о том, что дядя ему точно ноги переломает, если увидит, в каком состоянии он плетется к гостиничному дому. А даже если не увидит, то наверняка узнает черт знает как.
«Да ну и пусть, что мне его угрозы», – очень грозно, но все еще мысленно восклицал плетущийся по вечерним улочкам Жулань.
Перед глазами слегка плыло, а сознание словно отделилось от черепной коробки и теперь болталось из стороны в сторону по ней. От того же его, кажется, и заносило прямо вслед за ней. Однако приятная легкость в теле компенсировала этот странный дискомфорт. Как же так странно получалось: он четко все осознавал, но не мог совладать с собственным телом. И за что Вэй Ин только любил это дурацкое вино? Может, тело его и расслабилось, вот только он себя ощущал скорее беспомощным ребенком, что пытался научиться ходить, нежели воодушевленным алкоголем.
Хотя он даже не знал, как выглядит пьяный Вэй Ин. Сколько бы тот ни пил, вино будто бы его не брало, тогда как Лань Чжаня разносило от одного глотка. Обычно в такие моменты он выглядел забавно-серьезным, что старейшина Илин явно находил по-своему очаровательным, сначала целенаправленно спаивая, а после нянчась с супругом каждый раз. А Цзинъи, наоборот, хохотал без устали и становился еще более шумным, чем обычно. И смех его всегда был звонким, почти оглушающим и таким заразительным, что остаться равнодушным было просто невозможно.
Цзинь Лин остановился, оттягивая ворот верхней одежды. Алкоголь разгорячил его изнутри, а сухой августовский воздух, который едва-едва становился прохладнее к ночи, наждачкой скользил по коже, они будто плавили его тело изнутри и снаружи. И ощущалось это как немедленное желание раздеться и тут же плюхнуться в холодные шелковые простыни своей постели. Или холодную воду Пристани Лотоса. Что угодно подойдет, если это навязчивое чувство перестанет беспокоить.
– Юная госпожа! – знакомый голос раздался где-то совсем рядом, и удивленный Жулань огляделся. – Принцесса золота* и стрел, подними свой взор!
«Вспомнишь заразу...»
Цзинь Лин послушно поднял взгляд выше, еще выше, пока не пришлось задрать голову. Он остановился у какого-то простенького постоялого двора, где решили продолжить пир адепты ордена Гусу Лань, судя по высовывающемуся с балкончика Цзинъи, весело махающему ему рукой, и придерживающего товарища за талию Сычжуя. Последний только мягко улыбнулся ему, пытаясь не позволить другу свалиться, и эта короткая улыбка снова заставила молодого наследника ордена Ланьлин Цзинь задохнуться.
«О, святые», – вдруг подумал Жулань, – «да он же пьян».
Самый примерный ученик своего ордена, лучший адепт своего поколения был чертовски пьян и сейчас прожигал его со второго этажа своим невозможно мягким, поразительно цепким и горячо влюбленным взглядом.
«Очаровательно», – подумал вдогонку Цзинь Лин, но только нахмурился в ответ, не зная, как еще совладать с собственными эмоциями.
– Госпожа, поднимайтесь к нам, – торопил Цзинъи.
– Прекрати меня так называть!
Не то чтобы он в самом деле собирался туда идти и продолжать веселье. Ему в самом деле стоило проигнорировать их, дойти уже до своего гостиничного дома и лечь спать, надеясь встретить утро без головной боли и тошноты. Вот только ноги сами несли его в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, а хозяйка заведения радостно приветствовала главу ордена, предлагая различные угощения доставить прямиком ему в комнату.
В комнате адептов не было. Она выглядела настолько нетронутой, что стало сразу очевидно: сняв комнату и заказав выпивку с едой, те прямым курсом продефилировали на обустроенный для отдыха балкон для продолжения банкета.
Убранство его было не шибко богатым: удлиненный диван шел вдоль резных деревянных перил, достающих сидящему Сычжую до шеи, низкий столик был заставлен закусками и кувшинами с «Улыбкой императора», часть пустых толпилась в стороне возле двух разросшихся цветочных горшков. Скромно и просто.
Никого, кроме Цзинъи и Юаня, там и не было. Как последний на это согласился, было сложно представить, но что-то подсказывало, что шаловливый лучший друг вовремя подначил того немного выпить, а после захмелевшего товарища уже не составило труда втянуть в продолжение банкета. Завтра он наверняка будет в ужасе от собственного поведения и не сможет смотреть в глаза Лань Сичэню. А если их троих поймают за распитием алкоголя…
– «Один раз живем! Кто в здравом уме упустит шанс насладиться прекрасным вином?» – смеясь, сказал бы Вэй Ин, и что-то ему подсказывало, что именно влияние поселившегося под боком дяди так расслабило адептов. Удивительно, что Лань Сычжуй вырос таким благовоспитанным в сочетании воспитания своих приемных отцов.
Цзинь Лин тяжело опустился на диван возле Юаня, где совсем недавно его окликивал Цзинъи. Все вокруг тут же закружилось вокруг него, теряя очертания на бесконечно долгие секунды. От Сычжуя пахло благовониями с ароматом пачули, и этот ненавязчивый аромат пьянил его только сильнее, забивая нос и медленно расползаясь в легких призрачной паутиной.
– Вы последние, кого я ожидал бы встретить при таких обстоятельствах, – Жулань тяжело выдохнул, пытаясь ухватиться за остатки уплывающего в небытие сознания так отчаянно, словно все это на трезвую голову не показалось бы ему жутко глупым и бессмысленным. Но сейчас. Сейчас так много смысла было в витающем в воздухе аромате благовоний, в жаре собственного тела и кончиках пальцев, что так трепетно, так нежно касались кожи его ладони, покоящейся между его бедром и Юаня.
– Это еще почему?
– Сколько правил на стене послушания? Около четырех тысяч? – с очевидной иронией в голосе уточнил Цзинь Лин. – Уверен, завтра же ты схлопочешь наказание и перепишешь их все!
– Я хотя бы буду не один, – рассмеялся Цзинъи, перетаскивающий все это время пустые сосуды подальше, чтобы подставить к столу оставшиеся полные и тут же открыть один из них, чтобы разлить алкоголь по чаркам.
В этот же момент раздался стук в двери комнаты, и с раздосадованным выдохом адепт отправился встречать незваного гостя.
– А что насчет твоего наказания? – с лукавой улыбкой поинтересовался Сычжуй, пользуясь моментом уединения и утыкаясь носом в чужой висок. От горячего смешка у Жуланя побежали мурашки по спине. Всегда такая желанная близость болезненно-сладкой волной окатила все его тело, от чего голова снова закружилась, и он нахмурился в попытках сосредоточиться на последних доступных ему функциях тела – говорить и слушать.
– Я глава ордена, кто смеет меня наказывать, – самодовольно хмыкнул Цзинь Лин.
Лань Юань рассмеялся. В этом смехе было все: нежность, подростковое озорство, согласие и легкое порицание чужой горделивости, любовь и хмельной восторг. Сычжуй был одновременно таким очаровательным юношей с щемящей добротой, заботой и бесконечным пониманием в серых глазах, и самым горячим парнем, которого он только мог встретить. И этот невозможный симбиоз личностей просто не мог не тронуть сердце.
– Я могу, у меня накопился приличный список претензий с момента знакомства, знаешь ли, – внезапно вновь возникший поблизости Цзинъи даже не попытался сдержать ехидной усмешки, когда Жулань, вздрогнув, метнул в его сторону рассерженный взгляд, а Юань только фыркнул с мягкой улыбкой и отстранился от юного главы ордена.
– Тебя никто не спрашивал, Цзинъи!
– Но я-то все равно побольше остальных знаю о всех твоих косяках, – продолжал настаивать адепт, ставя на стол поднос с новыми закусками и дополнительной чаркой для присоединившегося товарища от хозяйки заведения.
– Прекратите, не портите друг другу настроение, – осек их Юань, выпрямляясь, когда Цзинъи протянул ему и Жуланю по чарке с алкоголем.
В тишине парни в несколько глотков осушили посуду. Жидкость тут же обожгла горло и огненным потоком спустилась в желудок, опаляя тело изнутри. Цзинь Лину показалось, что еще совсем немного и его тело точно начнет плавится от нарастающего и нарастающего градуса. И находящийся рядом Юань, его случайные прикосновения и мелодичный, мягкий тон голоса не шибко способствовали решению этой проблемы.
Откинув голову на деревянный поручень перила балкона в надежде почувствовать на лице хотя бы едва ощутимый ветерок, Жулань пытался вглядеться в ночное, пестрящее яркими созвездиями небо. Вот только сфокусироваться никак не получалось, ровно как и на рассказе Цзинъи о каком-то лютом мертвеце, на которого он наткнулся вместе с Оуяном Цзычжэнем.
– …и при чем тут только его отец, – в какой-то момент возмутился тот, отправляя в рот кусочек мяса в остро-сладком соусе. – Будто бы он что решает.
– Отцы и правда что-то решают, – задумчиво отозвался Юань, и это заставило Жуланя вернуться в прежнее положение.
Он не был уверен, сколько времени уже прошло, как он залипал на небосвод в бессмысленных попытках найти хоть одно созвездие, однако к тому моменту Цзинъи уже оказался сидящим на полу по другую сторону столика и снова протягивал Цзинь Лину чарку с вином. Язык его начал заплетаться чуть сильнее, но он мужественно боролся с этой трудностью путем замедления речи, дабы его понимали товарищи.
– Ну да, тебе явно лучше знать, – рассмеялся адепт ордена Гусу Лань. – У тебя их аж два.
Сычжуй не то чтобы стеснялся того факта, что Вэй Ин и Лань Чжань публично были названы и признаны его отцами – о боже, Вэй Усянь все еще шутил на тему того, как родил его, о чем вообще речь, – скорее он все еще с замиранием сердца вслушивался в эти простые слова. Все еще с восторгом маленького ребенка осознавал наличие у себя семьи и так трепетно относился к ней, что это заставляло замирать даже раненое сердце Цзинь Лина. По-своему он тоже обрел семью, когда простил и принял дядю, с тем же благоговением относился к близким, но особая чувствительность и легкость считывания эмоций с лица адепта трогали его до глубины души.
В особенности сейчас, когда он оказался так беззащитен и расчувствовался от эмоций и алкоголя, что Жуланю хотелось только одного – целовать его. Долго и нежно зацеловывать его бледные губы, вслушиваться в рваное дыхание и любить, любить, любить…
Возможно, мысли Цзинь Лина сейчас читались так же легко, потому что когда Юань заметил пристальный взгляд в свою сторону и едва заметный румянец на скулах, он и сам не удержался от того, чтобы украдкой засмотреться на чужие губы. Его пальцы, что все это время так и оставались в руке Жуланя, переплелись с его, но последний в свою очередь не придумал ничего лучше, чем схватить предложенный ему алкоголь и залить в себя еще немного, отворачиваясь.
Пускай Цзинъи прекрасно знал об их отношениях, парни все еще смущались откровенных действий или слов в сторону друг друга. Не хотелось смущать ни общего друга, ни себя. Хотя, кажется, смущались они только самих себя в присутствии кого-то третьего, учитывая, что Цзинъи не обращал никакого внимания на их ужимки. А иной раз и вовсе подтрунивал.
Разговор все продолжался, то переходя в споры, то в громкий смех, иной раз затихая на короткие минуты, а после вновь пускаясь в череду повествований о веселых приключениях, жутких случаях на охоте и быту с учителями и товарищами. В итоге Цзинь Лин даже не заметил, как задремал, пока слушал историю Лань Сычжуя о новом виде кроликов, самку которого они с Вэй Ином недавно пронесли тайком в Облачные глубины.
– Что, из меня такой никудышный рассказчик? – горячий шепот опалил ухо.
Жулань тут же раскрыл глаза, с удивлением обнаружив, что уснул прямо на плече адепта. Однако же расслабился он так же быстро, почувствовав чужую руку на своей талии. Лицо Юаня было близко-близко, он буквально чувствовал его дыхание на своей щеке, а взгляд серых глаз внимательно вглядывался в его лицо. Пускай он и пил меньше этих двоих, однако Цзинь Лин прекрасно видел: Лань Юань был точно так же пьян, как и он сам, но хотя бы все еще был в состоянии следить за ситуацией.
– Неправда, – фыркнул Жулань. Он и сам не понял, почему говорит шепотом. И почему Сычжуй говорит шепотом тоже. – Просто твой голос… убаюкивает.
– Убаюкивает?
Сычжуй улыбнулся, и эта улыбка говорила только одно: «неужели тебе хватило смелости сказать что-то такое?», потому что да, он чувствовал как сгорает от стыда, признаваясь в вещах, которые он подмечал и любил в нем. Трезвый Юань обычно едва заметно смущенно улыбался, но был счастливее всех в этом мире, пьяный же будто бы одним взглядом требовал еще одно откровение взамен на то, что он не будет делать на этом еще больший акцент. В его расширенных зрачках можно было заметить ту голодную нужду в сокровенном, личном, соединяющим их так крепко.
– Мне нравится твой голос, – шипяще выпалил Жулань, хмурясь от негодования и растущего смущения. – Доволен?
– Ну почти, – придерживая свободной рукой его затылок, Юань потянулся ближе, касаясь мягких губ своими.
У Цзинь Лина в голове будто взорвались оглушающие фейерверки, а живот стянуло приятным спазмом. Губы Сычжуя, горячие и напористые, его поцелуи, обычно всегда такие мягкие и нежные, в этот раз чувствовались такими требовательными и жадными, что не оставалось сомнений: он истосковался по этому не меньше. Он тоже все это время сидел, сдерживая мучительную тягу касаться, касаться везде, где только можно.
Жулань цепляется за его запястья, когда обе руки обхватывают лицо, и срывается на сдавленный короткий стон, когда язык толкается в его рот. Поцелуй выходит влажным, горьковатым от вина и волнительно чувственным.
Тревожное предвкушение сладкой истомой медленно стягивает низ живота. Даже с закрытыми глазами ему кажется, что мир вокруг него крутится с бешеной скоростью, и руки на его скулах не помогают избежать потери связи с реальностью. Цзинь Лин тихо всхлипывает, когда его аккуратно кусают за кончик языка, и сам тянется ближе: обнимает за шею, прижимается, позволяя подхватить себя под бедро и пересадить к себе на бедра.
Собственное дыхание кажется слишком шумным, когда они так и замирают: Жулань, сидящий на нем верхом и обхвативший шею, и Юань, внимательно всматривающийся в глаза напротив. Адепт смотрит на него, как на самое ценное и вместе с тем самое хрупкое сокровище этой вселенной. Ради него он готов преклоняться перед землей и небесами и молить небожителей о всех благах для него. Его хмельной влюбленный взгляд направлен лишь на него – восходящее солнце именитого ордена Ланьлин Цзинь.
Влюбляться в него каждый раз по-новой стало уже обычным делом. Эти глубокие серые глаза, этот всегда понимающий взгляд, что внимательно следит за каждым действием. Он словно готов был оберегать его каждую секунду, готов был рваться в бой снова и снова. Каждая его скрытая улыбка и каждый мягкий смешок, что срывался с бледных губ. Его всегда крепкая хватка и обманчивая робость сводили с ума противоречивостью. Его смелость, его верность, его прилежность. Пазл за пазлом, что Цзинь Лин собирал, воссоздавая образ по крупицам, медленно и неотвратимо привели к этим опаляющим, глубоким чувствам, близким разве что к безумию и ненависти.
Сычжуй коротко целует его скулу, медленно скользит кончиком носа по острой линии к уху и касается губами мочки. Его пальцы ловко проскальзывают к застежке ремня Жуланя. Раздается тихий щелчок. Еще одно короткое движение пальцев – подцепляет опоясывающую талию ткань, на которой фиксировался ремень, – и украшение падает на пол.
Раздается недовольный стон где-то позади, и они оба вздрагивают. Цзинь Лин оборачивается, замечая уснувшего на полу у стола Цзинъи, перевернувшегося на другой бок от шума. От одного порывистого поцелуя они оба вмиг забыли об уснувшем совсем рядом с ним друге, и осознание этого заставляет залиться краской обоих.
– Совсем стыд потерял! – зашипел Жулань, слегка толкая Юаня в плечо.
– Моя вина, – адепт в жесте извинения поднял руки вверх, мол, сдаюсь, сдаюсь. – Прости, я просто...
– О боже, Юань, какого черта ты...
Жулань поторопился слезть с его бедер, отчаянно борясь с плывущим пространством, чтобы поскорее улизнуть с места преступления. Однако стоило ему встать, Сычжуй поднялся за ним, схватив за запястье и потянув в сторону комнаты. Они аккуратно обошли мирно спящего друга, вот только покинуть ее Цзинь Лину тоже не позволили: оставив за тонкой дверцей, ведущей на балкон, Цзинъи, Юань потянул порывающегося уйти парня к себе.
– Не уходи, – прижимая юного главу ордена к себе, тихо попросил он.
– Юань, я... – о нет, нет, как он вообще мог отказывать, когда Сычжуй так отчаянно за него цеплялся, моля не уходить? Это было сильнее всего, что только могло повлиять на Жуланя в этом мире. Даже сильнее дяди с его угрозами. – Завтра тебе будет очень стыдно.
– Тебе тоже, – почти капризно буркнул тот.
Что ж, Цзинь Лин хотя бы попытался.
– Не оставляй меня, – шептал он. И на разгоряченного, взбудораженного Жуланя это подействовало, как удар тока. Мурашки тут же побежали по позвоночнику. – Мы не виделись почти месяц.
– Скучал по мне? – усмехнулся Цзинь Лин, когда его лицо снова обхватили ладонями, чтобы посмотреть в глаза. Какой же он красивый, господи. Это было буквально единственным, о чем он мог думать.
– Больше всего на свете, – с улыбкой согласился адепт, оставляя короткий поцелуй на его губах. – Даже ночная охота не такая захватывающая, когда нет того, кто вечно влипает в неприятности и берет на себя слишком много.
– Эй!
Сычжуй рассмеялся, а его руки скользнули вниз: огладили шею, грудь, ребра и дошли до талии, проскальзывая под верхнюю часть выходного одеяния заклинателя, чтобы следующим движением потянуть наверх желтую ткань с расписанным на груди пионом. Она с тихим шорохом упала у их ног.
– Правда очень скучал, – взяв руку Жуланя, он положил его ладонь на свой пояс, давая таким образом самому решить, хочет ли он провести с ним ночь даже при таких условиях, когда их общий пьяный друг может в любой момент проснуться и ворваться в комнату, застукав их за чем-то столь интимным.
Кажется, они и правда оба сошли с ума от этих чувств, ибо продолжали идти по этой скользкой дорожке плотского наслаждения. Ведомые влечением друг к другу, остановиться уже не могли. Более того, было что-то такое невероятное в этом риске оказаться пойманными, что будоражило юные сердца.
И Цзинь Лин все же подцепил ленту его пояса, развязывая, и в следующий момент деталь одежды вместе с нефритовым украшением оказалась на полу.
– Я уезжал на три недели, а кому-то пришлось ждать тринадцать лет, – Жулань фыркнул, методично продолжая избавлять адепта от одежды, пока на нем не остались лишь штаны и нательное белье. – Ваш орден даже в такую жару по всем правилам одет?
– А ты..?
Цзинь Лин не ответил, но его смешок дал понять все без лишних слов: под его одеждой не было белья. И осознание этого тут же ударило в мозг Сычжуя, все еще завороженно наблюдающего за тем, как заклинатель ослабил солнечную ткань своей юбки и та с шорохом присоединилась к скинутым белым одеждам.
Спохватившись, Юань опустился к скинутой одежде, начиная ворошить ту в поисках верхней рубашки с вшитым в нее кармашком. Наконец, он поднялся, держа в руках маленький мешочек, похожий на тот, что носили с собой для трав в дорогу или же денег. Вот только адепт вытащил из него небольшой стеклянный флакон, закупоренный пробкой и перевязанный у горлышка тонкой белой лентой.
– Что это?
– Вэй Ин сказал, что лучше взять это с собой, хоть я и не был уверен, что мы встретимся, – Юань отвел взгляд, и это легкое смущение напополам с признанием выглядело самым очаровательным, что только можно было увидеть в жизни. Сычжуй хотел провести с ним ночь, хоть и не надеялся, что они пересекутся в этот раз. А если и получилось бы, то не факт, что у них была бы возможность. Но прозорливый и хитрющий Вэй Усянь прекрасно знал, чем закончится встреча влюбленных вне зависимости от обстоятельств, и все же сунул сыну флакон со смазкой. Хотя это было очень в его духе и довольно заботливо. В конце концов, этот человек был мастером по теме неподходящих мест и случаев для таких вещей.
– Я начинаю понимать, почему орден Гусу Лань разводит именно кроликов, – с легким недоумением, что даже здесь дядя умудрился влезть в его жизнь, и вместе с тем с растущим азартом отозвался Цзинь Лин. Он протянул руки вперед, обнимая стушевавшегося Юаня за шею и прижимаясь к тому всем телом. – Это определенно ваш тотемный зверь.
Сычжуй тяжело выдохнул, то ли потому, что это жутко его смущало, то ли потому, что доля правды в этих словах все-таки была. Но ответа от него уже не требовали: Жулань коснулся его губ в легком поцелуе. Следующий остался влажным следом на подбородке, за ним – череда медленных влажных прикосновений по линии челюсти с легкими покусываниями тонкой кожи. Он медленно перебирался к линии шеи, послушно теснее вжимаясь в адепта, когда руки последнего оказались на талии. Шумный выдох разрушил возникшую тишину, когда зубы крепко прихватили кожу под ухом, а после тот легко втянул ее, мягко зализывая. Пальцы сильнее сжали талию, и Цзинь Лин невольно подался бедрами вперед, вжимаясь в чужой пах.
Продолжая ласкать тонкую шею, Жулань аккуратно сделал шаг назад в сторону постели, утягивая адепта за собой. Юань расстегнул последние детали одежды на нем, но не позволил упасть на пол, придерживая штаны, до тех пор, пока они не добрались до кровати. Однако в последний момент его развернули, заставляя упасть на нее спиной. Цзинь Лин скинул обувь и залез верхом, стягивая на ходу расстегнутую ранее рубашку.
В таком положении он был подобен божеству. Сычжуй потерял дар речи, когда восседающий на нем заклинатель смотрел на него так. Его глаза блестели от алкоголя и возбуждения, а щеки покрывал стыдливый румянец: ему так нравилась эта пошлость, но вместе с тем он испытывал невозможное смущение от того, какими они могли быть наедине друг с другом. Его длинные мягкие волосы волнами разметались по спине, плечам и груди, когда Жулань снял заколку.
Он выглядел как тот, кому Лань Юань был готов молиться.
Первые тихие стоны срываются с их губ, когда Цзинь Лин начинает плавно двигать бедрами. Он вжимается как можно сильнее, имитируя ритмичные толчки, снова и снова срываясь на рваные выдохи, когда еще один импульс возбуждения затягивает возбуждение в паху все сильнее и сильнее.
– Что ты делаешь? – зашептал Юань, когда тот опустился ниже, чтобы снова поцеловать. Ему все сложнее было сдерживаться, чтобы не сорваться на громкий стон.
– Дразню, – тихо рассмеялся Жулань, оставляя еще один поцелуй на любимых губах. В этот раз он был настоящим, а не коротким прикосновением: легкий, ненавязчивый, как дуновение ветерка в жаркий день. – Должен же я как-то отплатить тебе за такую подготовленность.
– Чисто технически... – Юань шумно выдохнул, когда заклинатель чуть сдвинулся вниз, спускаясь поцелуями от плеча по ключице ниже, медленно ведя дорожку по груди, а его пальцы ощутимо сжали член адепта через ткань штанов. – Это заслуга Вэй Ина.
– Так это его благодарить стоит? – с легким раздражением уточнил Цзинь Лин, и его тонкие брови нахмурились. На секунду на его лице возникло омерзение, словно он очень ярко представил, что мог бы делать что-то подобное с дядей, что, безусловно, могло прямо сейчас спровоцировать у него тошноту.
– Я разберусь с этим сам, – попытался успокоить его Сычжуй, однако получил только вопросительно-возмущенный взгляд, когда тот оказался на коленях у кровати и уже ухватился за край его штанов. – Боже, я просто скажу ему спасибо!
Жулань ничего не ответил. Только фыркнул, словно этот разговор имел хоть сколько-то серьезного подтекста. Разве что только под градусом. Но в следующий момент он уже забыл об этом, стягивая штаны с адепта.
Юань давится воздухом и невольно хватается за покрывало под собой, когда головки касается язык, а после ее обхватывают губами. Язык мягко скользит по чувствительной плоти, очерчивает по кругу и пару раз кончик с нажимом проходит по уздечке. Уже этого хватает, чтобы адепт приподнялся на локте, желая остановить того и пренебречь ласками в этот раз, но в итоге так и замирает перед порочной картиной своего заклинателя. Цзинь Лин берет в рот чуть больше, поднимая взгляд на Сычжуя. В нем читается немой вопрос: возможно, он боится, что все еще делает что-то не так, что его хотели остановить, потому что неприятно, неумело, недостаточно хорошо. Но на деле же... на деле Лань Юань не может даже связать мысли между собой, когда на него смотрят эти большие золото-карие глаза, а брови надламываются в волнении, когда его член находится в пьяняще-горячем, влажном рту, таком преступно податливом и слишком приятном, чтобы заставить себя и его остановиться.
По правилам ордена Гусу Лань каждый его ученик должен был уметь противостоять соблазнам. Очевидно, соблазн в вечно сквернословящем рте юного заклинателя был сильнее любого порицания и наказаний.
Заправив мешающую прядь длинных волос за ухо, Жулань выпустил его изо рта, обхватывая рукой и проводя по стволу вверх-вниз. Пальцы размазывали собственную слюну вместе с предэякулятом по тонкой коже, и он звонко чмокнул, оставляя поцелуй на головке, от чего Сычжую хотелось застонать от такого бесстыдства и в мучениях откинуться обратно на спину, не в силах больше наблюдать за этим.
Вот только вместо этого он, наоборот, кусая губы и ловя взглядом каждое его движение, потянулся рукой вперед, зарываясь в темный шелк локонов у затылка, а кулак словно сам собой сжался, натягивая их сильнее. Цзинь Лин коротко застонал, но заглушил сам себя, вновь вбирая твердеющий член в рот.
Он прикрыл глаза, все еще хмурясь, и двинул головой вперед. Головка с нажимом скользнула по языку, обратным движением потерлась о небо и снова толкнулась вперед глубже в горячую влагу. Жулань двигался не спеша, шумно выдыхая носом, когда волосы натягивали слишком сильно или тянули грубее обычного ближе, и член толкался в заднюю стенку глотки, от чего Юань срывался на короткое шипение, едва контролируя себя в желании войти еще глубже, проникнуть в тесную глотку, ощутить приятный жар и давление.
Движение постепенно ускорялось, набирая ритм. По покрасневшим, припухшим губам, подбородку Цзинь Лина и по стволу начала стекать вязкая, пенящаяся слюна, и когда он с громким вдохом выпустил член изо рта, она потекла по его языку, капая на головку, нитями все еще соединяя его губы с ним.
Слишком пошло. Слишком развратная картина предстала перед Сычжуем, достойная его самых смелых снов, где Жулань всегда был чуть более раскрепощенным, чем с ним в реальности. Но вот они здесь. И по заслуге алкоголя или случая – и, конечно же, бегущего по венам адреналина ввиду ситуации – его самые потаенные желания обернулись демоном-искусителем, что вновь вальяжно, с затуманенным взглядом перебирался к нему на колени.
Опираясь на плечо адепта, Жулань дрожащей рукой стягивал с себя штаны, переступая с колена на колено, пока ему все-таки не удалось избавиться от мешающей одежды. Сычжуй, наконец отмирая, неловко подцепил носком одной ноги пятку обуви на другой и по очереди скинул ее с себя. Только сейчас он заметил, что все это время сжимал флакон во вспотевшей ладони.
Цзинь Лин обнимает его за шею, припадая в жадном поцелуе к губам. Он целует влажно, глубоко, толкаясь юрким языком, и Юань не сразу берет себя в руки, дурея от такой откровенности, от собственного вкуса на его языке и тихих стонов в собственный рот. Перехватывая инициативу в поцелуе, он чувствует, как налобная лента ослабла, и Жулань коротко усмехается в поцелуе, но так и не позволяет посмотреть, куда стягивает ее. От его напора Юань и без того слишком быстро забывает об этом, скользя ладонями по нежной коже спины: очерчивает крылья лопаток, проступающие позвонки, очаровательные ямочки на пояснице и напоследок с силой сжимает ягодицы. Заклинатель вздрагивает, удивленно вздохнув, но обнимает крепче, прижимаясь грудью и потираясь возбужденным членом о его.
Нашарив возле себя оставленный флакон, он не глядя открывает его, разливает по пальцам и ложбинке густую жидкость. Жулань едва ощутимо дрожит от напряжения в ожидании действий и все равно срывается на стон, когда первый палец одним плавным движением проникает в него.
За хлипкой дверцей, ведущей на балкон, раздается звон посуды, заставляя их обоих замереть. Цзинь Лин оглядывается на дверь в ожидании худшего, но больше ничего слышно.
– Он, скорее всего, перевернулся и задел стол, – прошептал успокаивающе Сычжуй, целуя острое плечо, и аккуратно начал вытаскивать палец, чтобы снова толкнуться. – Постарайся быть тише, ладно?
– Давай я тебе палец в задницу затолкаю и проверим, каким тихим ты можешь быть, – недовольно заворчал Жулань, утыкаясь носом в шею адепта, и тот почувствовал сопение от недовольства.
– Ты же не хочешь, чтобы он всю жизнь дразнил тебя, что видел в таком неподобающем виде, – Лань Юань тихо засмеялся, продолжая медленно двигаться. Вторую руку он протиснул между ними, касаясь члена заклинателя. – Расслабься немного, пожалуйста.
Цзинь Лин ничего не ответил, но послушался, стараясь расслабиться, насколько это было возможно. Ласка второй рукой этому очень помогала, и уже совсем скоро глава ордена снова потонул в собственных вздохах и попытках заглушить стоны, зацеловывая шею адепта. Он вылизывал и кусал тонкую кожу, утыкался носом и скулил прямо под ухом Сычжуя, выгибаясь в его руках и слепо цепляясь пальцами в истоме наслаждения. Теряясь в жаркой неге, он уже не заметил, когда тот прибавил второй палец, а за ним и третий. Возбуждение росло в геометрической прогрессии, разрастаясь в животе тяжелым, горящим огнем комом жажды.
– Юань, – шептал он ему на ухо, сводя адепта с ума своими мольбами. – Хватит, пожалуйста, я хочу... хочу почувствовать тебя…
Он почти таял в этих руках. Распадался на частицы, теряясь между искрящимся током возбуждением и тянущим, немного болезненным напряжением. Жулань знал, что приятнее всего, когда он глубоко в нем, когда он найдет нужный угол проникновения, когда он выбьет из него всю чертову душу до самого вознесения. И желал поскорее получить все то, по чему тосковал одинокими ночами.
– О, святые, я прошу тебя…
Тихий скулеж срывается с его губ, когда пальцы выскальзывают, оставляя после себя влажную, неприятную пустоту, но у Юаня, кажется, уже просто не хватит выдержки, если не послушается. Он дотягивается до подушки, подтягивая ближе, и подталкивает едва соображающего Цзинь Лина к ней, но тот без вопросов утыкается носом в хлопок, что тут же поглощает громкий вскрик, когда Сычжуй в него входит.
Он дуреет от осознания, как пошло выглядит, стоя перед ним вот так: на коленях, бесстыдно подставляя задницу, и лишь прячет пылающее лицо в складках подушки, что так грубо сминают пальцы. Юаня же ведет еще хлеще от этого вида разметавшихся по бледной спине и покрывалу угольных волос, от изящного глубокого изгиба в талии, от повязанной на бедре собственной налобной ленты. И последнее, кажется, выбивает его из колеи больше всего: кто мог поступить со столь важной вещью настолько бесстыдно и откровенно.
Жулань выстанывает его имя в подушку, хнычет и заходится мольбами с каждым толчком. Он просит сильнее, неразборчиво бормочет свои безумные требования и желает только одного: чтобы он не вздумал останавливаться. У него звезды перед глазами взрываются, когда член с силой входит до упора и очередной шлепок столкновения оглушает.
Он раздвигает ноги чуть шире, когда адепт нависает сверху, чтобы припасть поцелуями к влажным плечам и шее. Его прикосновения самые нежные на свете, но сейчас лишь обжигают кожу, а прерывистый шепот собственного имени отравляет сознание и душу.
Сычжуй замедлился. Движения стали чувственнее, глубже, дразняще-тягучими. Его горячие выдохи клеймили кожу не хуже засосов, и с каждым последующим Жулань вновь и вновь вздрагивал, словно от удара плетью, пока поцелуи не становились укусами. Он слизывал капли пота, кусал и вновь нежно касался губами, заставляя Цзинь Лина метаться в агонии вспышек боли и щемящей сердце ласки.
Наконец, Юань вышел из него, вызывая у обоих разочарованный выдох, чтобы аккуратно перевернуть Жуланя на спину и одним плавным движением вновь толкнуться. Он замер, войдя до упора, не в силах оторвать взгляда от лица напротив. Они оба, захмелевшие и раскрасневшиеся, смотрели друг на друга в таком волнительном восхищении, словно все это происходило впервые, словно они прямо сейчас преклонялись перед землей и небесами, моля о благословении этой любви.
– Цзинь Лин, – шепот сорвался с его припухших губ. Сычжуй опустился к нему, опираясь на один локоть.
Один плавный, глубокий толчок заставляет Жуланя чуть прогнуться и прерывисто выдохнуть, поджимая губы. Он излюбленно обнимает его за шею, не в силах оторвать взгляда от серых глаз адепта, чувствуя, как его свободная рука касается бедра, как ладонь скользит выше, а пальцы замирают прямо под повязанной налобной лентой.
– Не смотри так, – тихо молит он, чуть покачивая бедрами в такт медленного ритма. Внимательный взгляд его смущает даже сейчас, когда он так близок к оргазму, когда он залюблен им до невменяемости, когда готов рассыпаться в мольбах перед ним одним.
– Как?
Юань целует его в лоб, прямо над алой точкой киновари, целует в переносицу и кончик курносого носа, но перед губами так и замирает в ожидании ответа, потому что Жулань только жмурится, как сонный котенок, нежась в ласках, и тяжело вздыхает, срываясь на тихие стоны от каждого толчка.
– Как будто... я сокровище, – Сычжуй тут же коротко усмехается, смотря в его золото-карие глаза, понимая, как точно подобрано это слово к главе столь величественного ордена. – Как будто... тебе больно и хорошо одновременно.
– Так и есть. Потому что ты и есть сокровище, Цзинь Лин, – Юань улыбается, чувствуя чужую ладонь на щеке и как нежно подушечка его пальца скользит под его глазом, словно смахивая ресничку. – Потому что…
– …я люблю тебя, – перебивая адепта, заканчивает Жулань за него фразу, которая не могла вместить и одной десятой тех чувств, что клубились в них. Ни одна фраза мира, ни одно слово не может передать ту силу чувств, что каждый из них испытывает по отношению друг к другу. И от этого клубящегося урагана внутри таких маленьких человеческих тел одновременно так больно и настолько сокровенно хорошо.
И Лань Юаня тут же притягивают к себе, целуя. Трепетно и отчаянно, желанно, чувственно, желая с дыханием передать хотя бы часть своей души ему, чтобы стать ближе, чем кто бы то ни был. Благословение, которое они получили в рваных поцелуях, тихих обещаниях и вязком наслаждении, отпечаталось на их сердцах венцом любви и благоговением на века.
Цзинь Лин кончает, выстанывая его имя в бесконечных поцелуях, плавящем жаре и одной мольбе: люби, Юань, люби, люби...