На память о том, чего не было

Киму кажется, что он сходит с ума.

Все валится из рук. Ноты разбегаются перед глазами, деревенеющие пальцы отказываются брать нужные аккорды – да и, по правде говоря, музыка осыпается сквозь. Виртуозные руки, выпестованный голос – все это теперь кажется насквозь фальшивым, тем, чего не должно было существовать.

Че был повсюду и был нигде. Он исчез из жизни Кима настолько стремительно и целиком, словно колдовской морок, что только слепец не заметит подвох – не обошлось без вмешательства братьев-кузенов, Ким готов поставить на это все, что есть, от любимой гитары до пентхауса.

Он исчез, оставив после себя горькое, доселе невиданное сожаление, оседающее моросью в душе, неподъемное чувство вины и россыпь воспоминаний, каплями света разбросанных в апартаментах Кима.

Забытый в спешке медиатор – обычный, черный, без надписей и рисунков, так выделяющийся на фоне коллекции Кима из разноцветных, причудливых форм, которые ему пачками дарили фанаты. Ворох совместных фото, подписанных рукой Че – мелкие ровные буквы, совсем не похожи на острую писанину Кима. Притащенный "для уюта" крошечный кактус в горшочке.

За то короткое время, что они провели вместе, Че умудрился так плотно втиснуться, прокрасться, вплавиться в существование Кима, в его закрытый мир, смешаться с кровью, что, казалось, теперь и дышать-то получалось с трудом, будто воздуха больше не хватало.

Че был тем воздухом, был той свободой, о которой Ким мечтал всю свою сознательную жизнь, был солнцем во мраке кимовой души. Он был тем, ради чего хотелось снять маску ледяного принца, стать обычным мальчишкой с ветром в волосах. Он был тем, что пугает взращенного в жестокости зверя – он был сутью, олицетворением незамутненной, чистой, первой любви.

Киму тошно в собственной квартире, тошно от себя, он мечется в ней угодившей в ловушку птицей, да вот незадача – в сети попался свои же, увлекся нежностью созданного образа; увлекся настолько, что не заметил, как захлопнулся капкан из чувств.

«Ведь тебе так хочется быть любимым.»

Днем он сбегает от реальности в бурную деятельность – запись песен для альбома, фотосессии, репетиции, продюсирование, что угодно, лишь бы не думать. Менеджер молча наблюдает за его музыкальной истерикой – выше и выше, крик и экстремальный вокал, из головного в свистковый, загонять себя до пустоты к вечеру. Пусть не на записи – музыка не терпит эмоций в студии, но на репетициях. За тем, как он истязает себя в спортзале, избивая грушу до полного изнеможения. Молча выслушивает длинную тираду, на восемьдесят процентов состоящую из непечатных выражений, пока он меняет лопнувшую струну на гитаре. Молчит так всепонимающе, что Киму хочется сбежать от этого спокойного, мягкого взгляда, хочется встряхнуть ее, накричать, вывести на эмоции, потому что в своих уже нет сил вариться.

– Пожалуйста, береги себя, – растрепав волосы ласковой рукой, тихо произносит она перед уходом, негромко щелкнув замком на двери. Ким впервые за долгие годы хочет рыдать в голос, уткнувшись в чье-то плечо.

Ночью накрывает, каждый раз все сильнее. Он сидит на балконе и остервенело перебирает струны, практически дергает, пишет и пишет, зачеркивая строку за строкой, песни, еще чуть-чуть – и подушечки в кровь. Ночью эмоции честнее, и он хочет выть от того, как плечи горят от фантомных нежных касаний. Он смотрит вверх и не видит засвеченного огнями неба Бангкока, он видит только полные боли шоколадные глаза, почти черные в неоновом свете вывески дешевого бара. Закрывая глаза в предрассветной дымке, он видит мокрое от слез лицо его, наверное, единственного шанса на другую жизнь на ближайшую вечность.

Совесть, старательно искореняемая отцом, поднимает голову спустя столько лет и гложет, грызет тупой болью изнутри. Киму кажется, что еще немного, и зияющую дыру увидят все.

Чарты взрываются выпущенным синглом о любви и предательстве, все новостные сводки музыкального мира с удовольствием мусолят строчки припева, гадая, кто же эта незнакомка, что разбила сердце прекрасному Вику и не догадываются, что предательство – его второе лицо.

Ким заходит в твиттер, чтобы прокомментировать посты своей студии. Борется с искушением зайти на закрытый, личный профиль, чтобы посмотреть твиттер Че. Палец нерешительно замирает над иконкой профиля.

Любопытство перевешивает угрызения совести.

Несколько новых фотографий без подписи, но Ким и так знает, где это – закат с крыши Стейт-тауэр, укромная заводь на окраине парка Люмпини, несколько рыб в огромных стеклах аквариумов.

Порче любил ходить с Кимом в океанариум. Глухая боль стучится о ребра.

Отдельным твитом шла фотография – Ким удивленно хмыкает, – из бара на крыше отеля Лебуа. Странно, что Порш допустил. Чуть приблизив фото, Ким видит сбоку яркий, слегка смазанный рукав одного из любимых нарядов Кхуна "на выход". Вопросы погибают в зародыше – против Танкхуна еще не придумали ничего и никого. Странно тогда, что этот бар, а не Йок.

Че не смотрит в камеру, искренне смеясь с чего-то, что за кадром делает Кхун, юный, беззаботный, безумно красивый в светлом костюме. Пиджак небрежно перекинут через спинку кресла, белая рубашка расстегнута всего на одну пуговицу – слава богу, он не успел перенять дурную привычку Кинна оставлять ее расстегнутой до пупка, – Ким не ожидал, что Че так вырастет за те пару недель... Взгляд невольно падает на календарь над рабочим столом.

Восемь месяцев.

Почти год назад они расстались, не начав официально встречаться. Ким не заметил, как утонул в самобичевании, побеге от реальности, мыслях "а что, если", как пропустил момент, когда нескладный милый Че расправил крылья, возмужал, заимел острые скулы и лисий прищур глаз.

Он листает ленту профиля еще чуть-чуть вниз, пропуская несколько текстовых твитов. Сердце замирает, когда он видит видео – автовоспроизведение запускается раньше, чем он успевает включить звук.

Че сосредоточено перебирает струны и зажимает аккорды, низко склонив голову. Тонкие брови чуть нахмурены, губы шевелятся, и Ким жмет на иконку в углу, прибавляя громкость.

Холодные мурашки бегут по позвоночнику.

Мягкий голос Порче оттеняется переливами гитары, забираясь под кожу сотнями игл. Ким иногда жалеет, что из-под его пальцев на эмоциях родилась эта песня – агонизирующая, надрывная, такая цинично больная с его стороны. Практически образцово страдающая.

Она изначально была для Порче и про Порче. Его голос звучит приглушенно, но так даже лучше – профессиональный музыкант и вокалист в нем быстро анализирует исполнение, и Ким понимает, что его студийная запись – выхолощенная, вылизанная до идеальности, – стократ хуже этого тихого, иногда сбивающегося, живого голоса.

Ким смотрит видео дважды, пока в груди взрывается сверхновая.

Глупое сердце неожиданно вспоминает о своем существовании, бьется неровно, тяжко, сжимается в комочек и болит-болит-болит, так, как не болят пулевые ранения и сломанные кости. От физической боли есть таблетки, мази и уколы, от душевной – алкоголь, наркотики, вымышленные миры, но первое не поможет – менеджер лично его закопает под ближайшим деревом, второе – под строжайшим запретом в их семье ещё с детства, на третье просто не хватает времени. Музыка тоже лечит, только Ким с каждой секундой жалеет все больше о той злополучной песне. У Кима пресловутые струны души рвутся кусками, и не нашли еще тех инструментов, что смогли бы их починить.

Если Порче чувствовал себя так же, то он, видимо, действительно ангел, сошедший с Небес. Ким бы давно выпустил кишки тому, кто заставил его так страдать.

Осознание собственного мудачества сваливается пыльным мешком на голову, на секунду качнув мир в сторону.

Ким не привык столько чувствовать, не привык рефлексировать, не привык сожалеть о содеянном. Киму хорошо в своей ледяной цитадели-маске принца мафии, комфортно дарить фанатам воздушные поцелуи и насквозь фальшивые улыбки поп-звезды. Он не привык к честности, ибо с нею в мире криминала не выжить.

Всю следующую неделю он варится в своих мыслях, раздумывая, как же сильно Порче его ненавидит за это. Все попытки придумать способ попросить прощения стопорятся о полные слез глаза и "я не лезу в твои дела, а ты не лезь в мои". Новые мелодии неизбежно скатываются в ту, надорванно-кровоточащую, омытую слезами песню. Дни сливаются в одну серую, мертвенную полосу.

Чем ближе день рождения Порче, тем сильнее желание сделать одну глупую, отвратительно клишированную вещь. Ким даже набирается смелости и звонит Танкхуну, надеясь, что тот его не пошлет.

После третьего гудка из динамика раздается протяжное и чуточку настороженное:

– Неужто совесть замучила?

***

– Не-не-не, иди нахуй! Я не буду тебе в этом помогать.

– Кхун...

– Даже не пытайся давить на жалость, мелкий проныра, – злобно шипит Танкхун. – Малыш Че только перестал грустить, не смей портить ему день рождения!

– Послушай, Кхун...

– Кимхан. – Острый и холодный, словно кинжал, голос заставил Кима вздрогнуть. Смена настроения – будто тумблером щелкнули. Его старший брат очень редко говорил так – как глава семьи. Ким чувствует, как внутри сворачивается холод. – Мне стоило больших усилий успокоить его и разговорить. Ты поступил как последняя мразь, и я действительно не собираюсь тебе помогать.

Киму впервые в жизни становится до слез стыдно.

– Но, – продолжает Кхун мягче. – Я верю, что ты пытался защитить семью, знаю, что ты испугался своих чувств. Несмотря ни на что, ты – моя семья. Да, ты поступил, как сволочь, и такое прощать не стоит, но. Твоя идея действительно неплоха. Думаю, Малыш Че оценит. Тем более, – усмехается Танкхун. – Он тебя, скорее всего, уже простил.

Некоторое время они молчат.

– Ким?

– Спасибо, – сипло выдавливает Ким, борясь с тянущим чувством тоски в груди. Он отвык от ласки, которую умел и любил дарить Кхун.

В голосе брата слышится улыбка.

– Пожалуйста, не проебись снова и береги себя.

***

За день до праздника Ким получает короткую записку. Явно от Кхуна – крошечный рисунок карпов в углу выдает его с головой. Ким проводит по нему пальцем. Любит же он картинность и помпезность своих действий, ведь можно было просто написать сообщение. Ким легко улыбается, глядя на витиеватый почерк.

"Загородная вилла Вегаса, 20:00. Не опаздывай."

Значит, очарование Порче добралось и до побочной ветви семьи. Ничего удивительного, конечно, но он чувствует укол ревности.

Готовый подарок лежит на столе, обернутый в плотную бумагу. Никаких сторонних украшений, вензелей, бантиков и стикеров – это прерогатива Танкхуна. Простота на грани строгости, так подошедшая бы Киму, если бы он меньше любил ювелирные украшения, брендовые вещи и свою малышку Ламборгини Авендатор.

До виллы он добирается за рекордные три часа, разогнав машину в несколько раз больше положенного по законодательству. Нервное напряжение отдается покалыванием в кончиках пальцев. Подъездная дорожка утопает в крохотных фонариках-звездочках, освещавших путь. Сквозь тучи проглядывает мягкий ореол бледной луны. Влажный ветер слабо трепет подвешенные над входом колокольчики, разгоняя вечернюю тишину легким звоном.

Ким поднимается по ступеням и чувствует, как внутри все свернулось и замерло, словно на миссии. Выдрессированная "бей-беги-замри", но Киму впервые в жизни хочется поддаться сигналу "сдайся" – последнему во всей цепочке реакций.

С пирса доносится музыка. Он идёт на звук, глубоко вдыхая напоенный запахом кувшинок воздух, стараясь расслабиться хотя бы чуть-чуть. Шум голосов становится громче шума собственной крови в ушах. Он мысленно считает до десяти на нескольких языках, пересекая просторную веранду. Практически крадется, не желая нарушать идиллию звонкого смеха, легкого джаза и звона изящных бокалов.

Естественно, все идет по пизде.

Первым его замечает Пит, следом – выясняя, почему так вытянулось лицо мужа, – Вегас, за ними – Кинн, крепко перехвативший Порша за локоть, сам Порш, телохранители, Макао, Кхун и, конечно, Порче.

Негромкую музыку и резкую тишину, накрывшую пирс, надрывает звон разбивающегося фужера. Сверкающий водопад осколков осыпается свозь пальцы Че вместе с алыми каплями вина и крови из порезов. В темных глазах – тяжелая буря эмоций.

Первым (обогнав Кима на несколько секунд) реагирует Пит, послав за доктором. Ким, отпихнув кого-то с пути весьма грубым образом – громкий всплеск воды тому подтверждение, – не глядя сует свой подарок в руки Пита и осторожно берет ладони Порче в свои.

– Пусти, – тихо рычит Че, пытаясь вырваться. Оглядывается в поисках поддержки – Пит крепко держит Вегаса за руку, Кинн – Порша, обхватив за плечи, Кхун закрывает рукой Макао.

Прелестно. Никакой помощи в этом доме.

Острые осколки глубже впиваются в нежную кожу.

– Кимхан!

– Дернешься еще раз – придется накладывать швы.

Крошево хрусталя скрипит под ногами. Ким аккуратно вытаскивает особенно крупный кусок из ладони.

***

– Кто его позвал вообще? – недовольно пыхтит Порче, осторожно сжимая и разжимая пальцы забинтованных рук. Он сидит на резном стуле и источает ярость на мили вокруг. Киму становится совестно.

– Он сам пришел, – извиняющимся тоном сообщает Вегас, ободряюще похлопав Че по плечу. Танкхун, тихо прыснув в кулак, старательно прячется за спиной Кинна.

Раны обработали, осколки убрали, но настроение было безвозвратно испорчено. Воздух вокруг Порче искрит.

– Че, я...

– Ты. – На лице отражается целый океан злости. – Одни проблемы от тебя, Кимхан.

Ким присаживается на корточки перед юношей, предусмотрительно не касаясь. Порче всегда бьет прицельно и больно, он это знает – с таким-то братом, – а у Кима хватит совести не заблокировать удар, но руки Че и без того пострадали сегодня. Порче смотрит ему в глаза – остро, упрямо, колюче, с неотгоревшей болью и похороненными чувствами глубоко внутри.

– Зачем ты пришел? Мы же вроде все решили, – едко интересуется юноша, явно прицеливаясь, куда ударить, если Ким подвинется ближе хотя бы на миллиметр. Ким отодвигается еще немного.

– Я хочу поговорить...

За спиной слышится высокий надменный смешок. Киму хочется ударить Вегаса, по почкам и ногами, чтобы неделю в позе каракатицы ползал.

– Пойдем, мы здесь лишние, – шипит Пит, толкая мужа в бок.

– Ну уж нет, пусть позорится перед всей семьей, – ухмыляется Макао, опираясь бедром о перила и скрещивая руки на груди.

– Может, мозги на место встанут, – вторит ему Танкхун ехидно. Ким надеется, что его напряженный затылок максимально красноречиво шлет всю семью в одном конкретном направлении.

Ким недобро сощуривается.

– Хорошо.

Он садится на дощатый пол, скрещивая ноги. Хотите позора? Хер вам за воротник.

– Я хочу извиниться за свое поведение. Я – мудак, и ты правильно сделал, что не стал это прощать.

Семейство за спиной удивленно затихает. Глаза Порче – больные-больные.

– Но... – Ким пару секунд молчит, сражаясь с внутренним зверем, привыкшим лгать. Порче заслужил правды. – Я испугался. Я не привык к такому, к искренности, к чистоте, бескорыстной и доброй отдаче себя, испугался настолько, что решил просто сбежать.

Ким чувствует, как нутро разъедает правдой, видит, как в зеркало, себя в юноше напротив – в сведенном надломе бровей, в болезненной пропасти глаз, в мелком подрагивании плеч. Они, сломавшие себя чувствами, собирались по кусочку каждый как мог, чтобы сейчас снова рассыпаться осколками.

– Я знаю, что причинил тебе много боли, что мои слова – не оправдание, но я впервые говорю о чем-то искренне. Я не хотел сделать тебе больно. Но у нас в семье не принято... Говорить о чувствах открыто.

Забытая коробочка в простой бумаге лежит рядом. Ким мягко протягивает ее Порче.

– Это, кстати, тоже единственный экземпляр и ручная работа.

Юноша неуклюже распаковывает подарок, не поднимая глаз. В плоской белой коробочке лежит диск с их фотографией. Тонкой вязью внизу тянется написанное от руки – "На память о том, чего не было".

– Эксклюзивные шесть песен, они нигде и никогда не будут выпущены. Я свел все сам, даже менеджер не в курс... Че?

Крупные слезы срываются с длинных ресниц, падают на прозрачную крышку, собираясь в лужицы. Тонкие пальцы мелко дрожат, прижимаясь к губам. Порче плачет бесшумно, но горько, не отрывая взгляд от мягкой улыбки Кима на фотографии.

За спиной слышится возня и яростное танкхуновское "Кыш отсюда все" под аккомпанемент неразборчивого мычания Порша. Звонкий шлепок подзатыльника разносится над водной гладью вместе с недовольным "Эй!". Несколько секунд вокруг них висит гнетущая тишина, и

Порче, вдруг захлебываясь воздухом и чувствами, плачет в голос.

Не как в фильмах и сериалах, изящно, легко алея скулами, он плачет, давясь слезами и всхлипами, с распухшим носом и красными глазами, с хрипотой в сорванном голосе и блестящими от слюны губами.

Ким подбирается ближе, растерянно застывая в нескольких сантиметрах. Колени больно упираются в шершавые доски.

– Боже, Че, прости, успокойся, пожалуйста...

Панически оглянувшись вокруг, Ким понимает, что они одни на пустой веранде, и ни воды, ни моральной помощи просить не у кого.

Придется импровизировать.

Он осторожно тянется к чужому лицу – словно дикой кошке предлагает ладонь. Мягко касается отросшей челки, успокаивающе поглаживая. Нежно отводит перебинтованные ладони от лица, заглядывая в заплаканные глаза. Улыбается ласково, насколько умеет, насколько хватает искренности.

– Я заслужу твое прощение.

Сидя ночью в просторной комнате и перебирая пальцами волосы, гладя едва уснувшего после потрясений Порче, Ким думает, что его шанс на лучшую жизнь, весь вечер перемежавший признания с проклятиями, стоит того, чтобы выгрызать из себя принца мафии и главное оружие семьи.

Деревянный медиатор с выцветшими буквами лежит поверх единственного в своем роде диска с песнями, в которые самый опасный мафиози Бангкока вложил остатки своей ледяной души. На память о том, чего не было.

Но обязательно будет.