Ничего не говори. Посылай цветы. Без писем. Только цветы. Они покрывают всё. Даже могилы.
"Три товарища" – Эрих Мария Ремарк
Каменные дорожки разделяются косыми полосками фонарных столбов, вернее, их тенями, появляющимеся через равные промежутки дороги. Это хорошо видно, замечается и выделяется, когда глаза опускаются на ящик в руках, закрывающий ноги и дорогу перед собой. Вероятность того, что можно упасть, слишком мала: всё самое лучшее отдают блаженным святителям и им окрестностным территориям.
Дороги у церквей делают на века; так, что не сломать. Кирпичные заборы горой стоят над раскидистыми весенними садами, скрывая вид, но не в силах скрыть цветущий запах, а их чугунные венки из железных копий и роз обвивают кончики оград, так красиво, так убийственно, что не найдёшь штыков для войск красивее, чем на заборах парков и малых скверов.
Каждый новый шаг - ящик в руках тяжелеет на пару грам; уставшие руки напрягаются ещё сильнее, чтобы донести его до книжного магазина. Распаковка - уже другой конёк, за который бы, при случае, должны были доплачивать, как, например, делают девушке за её сверхурочную работу, бесплатно обеспечивая крепким обедом около часу дня. А за такие тяжести, кажется, тоже стоит доплачивать. Чёрт побрал фургон сломаться за квартал от магазинчика, наполненного ярким чтивом.
Новый порыв ветра подгоняет, заставляет медленно вышагивать, напрягаться. Джинн утыкается носом в воротник рабочей одежды. От переноски всего груза становится жарко, хочется расстегнуться, от радости празднуя, что показатели термометров выше нуля, но апрельская погода в Оснабрюке завывает ледяным ветром и свинцовыми облаками находящего циклона, что дрожать хочется от холода.
Перед глазами проходят ещё два венчатых штыка, прежде чем с другой стороны, с автомобильной дороги, слышится громкий свист, машина сигналит, её колеса заводит по мокрой дороге, едва проскакивая обочину в виде тротуара. Джинн и голову повернуть до конца не успевает, пока отпрыгивает от бордюра куда-то вскользь.
Весь мир шатается, короб в руках по-прежнему тянет кандалами вниз. Кто-то испуганно прикрикивает со стороны, молясь, чтобы грузчик не упал на него.
– Господь вездесущий!
Джинн тянется назад, противостоит ветру, выпрямляясь на ногах. Руки нещадно болят, щёки и лоб покраснели от напряжения.
– Прошу прощения! Вас не задело?! – Спрашивает она, опуская ящик в руках немного ниже, чтобы разглядеть перед собой говорящего.
Ветер снова стих на несчастные пол минуты, предаваясь помощи где-то у шпилей церкви за забором. Флюгеры этого высокого здания всегда чуть ли не сносит прочь от стихии.
– Нет, но...
Голубые глаза проскакивают вперёд, смиряя взглядом низкорослую девушку в бледно-сиреневом платье. Наверное, её путь лежит как раз от церкви праздничного закоулка до более оживлённой улицы, где после богослужения можно спокойно погулять и привести свои мысли в порядок.
Её стать дрожит, словно осина на ветру; девушка на вид одета не так тепло, как требует того погода. Зелёные цветущие глаза осматривают забор, и для Джинн, наконец, открывается истина.
На одном штыке застрял шарф, зацепившись одним концом за острые листья металлических цветов. Джинн мысленно возвращается к девушке напротив, смотрит на эту беззащитную кукольную девочку, что не пережила порыв стихии, отпустив на зов ветра свой аксессуар ‐ впервые человек одним лишь своим внешним видом напоминает весну.
Незнакомка напоминает эту весну.
– Ох, фройляйн, я могу попытаться достать...
Джинн комично двигается из стороны в сторону с тяжестью в руке, потом инертно надвигается на девушку, почему-то захотя отдать коробку именно ей в руки, секунда - ящик с книгами опускается наземь, и девушка спокойно выдыхает, осматривая забор.
Метра два с половиной ограда - за ней приходское кладбище и сотни цветущих деревьев, будто вечно заснувший сад, цветущий сквозь смерть лишь для избранных.
– Не думаю, что это хорошая идея.
Но Джинн уже абсолютно всё равно; слегка разбегаясь, она в один шаг переваливает траву у забора, а потом сама запрыгивает сапогом на старый кирпич, придерживаясь руками за прутья.
Ногам не за что зацепиться, потому что прутья скользят к кирпичу слишком плотно, так гнусно близко друг к другу, что носки сапог даже не могут зацепиться в дырочки между железом. Залезть дальше очень трудно, но грузчик подтягивается на руках по максимуму, выдавливая из себя последние силы.
Достать кусок ткани сейчас стало более любезным подвигом, чем, в конец, донести ящики и выполнить свою работу. Потому что внутри всё дрожит до сих пор, как и дрожало при почти совершившемся столкновении с авто, а голос этой несчастной девушки засел куда-то низко, пока снова мёдом льётся где-то на тротуарной дороге.
Над землёй лучше дышится, а кроны деревьев не мешают разглядывать небо. На мгновение Джинн поднимает взгляд на небеса, что отражают её такой же замечательный цвет глаз, любуется, но вспоминает об изначальной цели, поэтому отвлекается и от бесконечного неба, и от цветущих деревьев яркой ранней сирени, и от звона инструментов, исходящих от церкви.
Не подвести. Ещё один рывок - церковные голуби сорвались с крыш, пролетая выученный многими службами маршрут. Пальцы смогли зацепить шарф, но неожиданно всё летит вниз, ноги не могут ни за что уцепиться, руки же вовсе болят. Она сорвалась вниз, прямо в клочья старых листьев и молодой травы, растущей между забором и дорогой.
Джинн сама поднимается, одёргивает себя, ей за проступок отвечать страшнее, чем перед богом за всю свою жизнь. Ткань снята, но порвана почти пополам, видимо, когда спаситель сам сорвался.
– Простите, пожалуйста, я не специально. – Проговаривает быстро грузчик, пока щёки и уши краснеют за вину. Она всегда слишком примитивна и глупа.
Девушка перед ней делает небольшой шажок вперёд, и Джинн чувствует мягкое прикосновение её рук к своим, когда они передают друг другу остатки шарфа. Никто не скандалит и не бьётся в истерике, так что, похоже, всё сойдёт на нет.
Джинн стыдливо очарована этим спокойствием и созиданием в выражении лица незнакомки. Поля её шляпы мягко закрывают девичьи изгибы лица от света, но сияющие глаза и подрагивающие губы она не скроет.
– Ничего. Видимо, день сегодня такой.
Незнакомка кивает, так безчувственно кивает, но всё же добавляет:
– Спасибо. Но думаю, не вам быть джентельменом. – Она произносит это вездесущее понятие, тянущееся от английских торговцев, никак не связывающее людей нового поколения с немецкой культурой.
– Почему же джентельменом? Я могу оставаться и фройляйн, помогая. Женщины могут и не такое. – Недоумевает Джинн, прокашливаясь.
Девушка перед ней уже разворачивается, чтобы уйти, но её взгляд всё ещё гуляет по округе, держится пару секунд на воротах и праздной церкви, а потом с жадностью переходит к Джинн, осматривая ту с ног до головы.
– Да ты и не выглядишь как женщина. Нет, ты не женщина. – Смеётся та, прикрывая рот ладонью. – Ты кто угодно другой, но не женщина.
Её голос - сплошная песня, подолы платья - шелест крыльев мотылька из вишнёвого сада. И Джинн не замечает, как и когда та девушка уходит, а что интереснее всего, не может понять: её сейчас оскорбили или выказали восхищение?
Весна уходит вместе с прелестным сиреневым цветком. В груди всё колет от мимолётной вспышки непонятных чувств. Ветер поднимается вновь, теребя блондинистые волосы, пока грубые ладони девушки приглаживают их снова к вискам, затылку.
Она оглядывает себя с ног до головы, насколько может: синяя рабочая роба висит на ней, как мешок, потому что сшита для мужчины и не предназначена на женские небольшие плечи и тонкую талию. Перчатки нелепо болтаются из карманов, а старые сапоги, в которые заправлены штаны, завершают картину. Она и рядом не смеет стоять с той прекрасной фройляйн.
Уголок жилого дома, где расположен книжный магазин, теперь снова наполнен работой: новые поставки товаров значатся у входа, как и парочка усталых сотрудников большой лавки в синих робах.
Звенят колокольчики, означая выход кого-либо. Стекло на двери приломляет свет белого солнца, в коем-то веке решившего выйти за пределы облаков.
Фиолетовые оттенки одежд спокойно плывут вдоль здания, напоминая цветок, теряющий опадающие лепестки. Ей приходится остановиться, слегка приподнимая шляпу кончиками пальцев, чтобы рассмотреть большой букет сирени у уже знакомого грузчика в руках, преградившего ей путь.
Дважды за день чертыхаясь, незнакомка всё же находит в себе силы дружелюбно протянуть руку, принимая в свои объятия объёмный букет, закрывающий только-только приобретённые книги, что до этого собирались нести в руке.
– Вы напоминаете эту сирень. Очень похожа на вас. Я чувствую, будто внутри меня только что проросла и распустилась веточка этих цветов. – Прихрамывая, Джинн смеётся, удаляясь за угол здания, не желая, чтобы её глуповатый образ запомнился.
Её карман распорот, ведь заборный штырь очень удачно зацепил робу; носы сапог ободраны от перелазок. Но сама она цветёт. И хочет цвести, предаваясь симпатии.
Незнакомка так и стоит на месте, оглядывая букет. Такие дикие и пышные ветви недавно распустившейся сирени не продают ни в одном цаеточном, а лента, которой перевязана сборка, уж очень похожа на упаковочные ленты, что используют в книжном магазине...
Девушка утыкается носом в ароматные цветы, забывая про всё на свете. Перед глазами мелькает церковное кладбище, по совместительству, сад, куда пытался угодить её шёлковый шарф ранее.
Вряд-ли у этого грузчика в кармане найдётся хоть пара пфенингов, не говоря уже о деньгах на полноценный букет. Но цветы всё-таки красиво покрывают любую классическую грубость.