У каждого человека есть признаки, которые выдают его удручающее душевное состояние. У кого-то это статусы на фейсбуке или наполненные отчаянием сообщения в твиттере; у кого-то - количество выкуренных за ночь сигарет; у кого-то - замотанные бинтами, за которыми кроются сбитые о стену в кровь костяшки пальцев, ладони или исполосованные лезвием предплечья; у кого-то - тщательно замазанные тональным кремом подглазины от бессонной ночи или же скрытые за темными стеклами очков красные и опухшие от слез глаза; кто-то просто напивается, а может и ищет спасение в новом трипе. Сколько людей, столько и этих признаков, которые, если не знаешь человека, можно и не заметить.
Состояние Ким Чонина же в такие моменты, когда хочется крушить и топить себя, выдавает темно-серая толстовка, капюшон которой он натягивает на лицо, которая маловата в плечах, и рукава которой были бы коротки, не будь столь растянуты, потому что она не его.
***
Когда Чонин оканчивает школу, поступает в университет и разводит родителей на «съехать от них», он чувствует просто безграничное счастье. Первый раз оно утихает, когда ему снимают не квартиру, а комнату в двушке, ладно хоть недалеко от универа, и он видит вышедшего из второй комнаты излишне милого парня в растянутой серой толстовке и с нелепыми тапочками в виде оленей на ногах. Парень говорит "здрасьте", представляется и скрывается в своей части квартиры. Чонин же почти бьется головой об стену, что ему придется жить с каким-то левым чуваком, но быстро приходит к пониманию, что это в целом не так уж важно, потому что он все равно чувствует себя взрослым и самостоятельным. Единственное, что узнает Чонин о своем соседе, - его зовут Лухань, он приехал из Китая, учится на какой-то языковой специальности и почти не бывает дома, а когда бывает, то практически не выползает из своей комнаты. С этим смириться можно, и чувство счастья снова расцветает в Чонине.
Он легко находит компанию в университете и быстро забывает обо всех школьных друзьях, которые еще предпринимают слабые попытки поддерживать с ним отношения. Они у него ассоциируются с детством, а Чонину очень хочется поскорее избавиться от всего этого. Первый месяц он исправно ходит на пары и пытается быть прилежным студентом, все это ровно до первой вечеринки, на которую его приглашают. Потом все как-то плывет в табачном дыме, алкоголе и легких наркотиках. Чонин начинает прогуливать занятия, предпочитая отоспаться дома, чем ехать к первой паре, а если и снисходит до присутствия на лекциях, то все равно точно так же дрыхнет, только не в полюбившейся уже кровати в своей съемной комнате, а на составленных вместе жестких стульях где-то на задних рядах аудитории. Поэтому нет ничего удивительного, что первую же сессию он позорно заваливает, и у него нет денег, чтоб по примеру своих одногруппников дать взятку преподавателю за жалкое "удовлетворительно" в зачетной книжке. Счастье трещит по швам.
Дома случается грандиозный скандал, когда родители узнают, что Чонина отчисляют. Мать пьет успокоительное, отец кричит и бьет кулаком по столу, даже приехавшие домой сестры смотрят осуждающе, потому что Чонин клялся и божился, что будет нормально учиться, ведь это было единственным условием его отдельного проживания.
Родители, естественно, отказываются дальше оплачивать комнату и жизнь Чонина, а возвращаться в отчий дом не собирается уже он сам. Устроившись на несколько подработок, начиная от официанта, заканчивая чуть ли не грузчиком, Чонин полностью ощущает на себе все прелести взрослой жизни, в которую он так стремился. Счастье окончательно дохнет.
Какое-то время он пытается поддерживать отношения с однокурсниками, не теряться, но зачем он им теперь, загруженный работой и проблемами. Номера школьных друзей, с которыми можно просто встретиться и поговорить, а не кутить с ночи до утра, собственноручно стерты из телефона. Чонин остается один. Целей нет, друзей нет от слова совсем, и все как-то очень плохо. Трупик счастья начинает разлагаться в углу и неприятно попахивать.
И совсем не удивительно, что в один день его просто накрывает чувство никчемности и ненужности. Чонин покупает в магазине бутылку не самого хорошего виски и пару пачек сигарет на всякий пожарный.
Чонин скидывает с себя все вещи прямо в коридоре, оставаясь в джинсах и дешевой реплике какой-то дизайнерской майки с ультрамодным принтом, которая неприятно напоминает об университетских пьянках, и проходит на кухню, потому что курить в своей комнате ему неприятно - потом слишком сильно воняет - а делать это он сегодня будет точно очень много. Он распахивает окно, падает на пол, устраиваясь где-то под подоконником, и открывает бутылку, сразу делая пару больших глотков. Виски жжет горло, и было бы гораздо приятнее пить его нормально, из стакана, со льдом или содовой, но Чонин не преследует цель насладиться напитком, ведь тогда следовало бы изначально потратить на несколько тысяч вон больше – ему нужно просто нажраться. Он зубами вытягивает из пачки сигарету и подкуривает, ожидая, когда же полегчает.
Когда Лухань возвращается с работы, он видит раскиданные по коридору вещи и чувствует промозглый ветер со стороны кухни. Там он застает Чонина с полупустой бутылкой виски, полной пепельницей и очень мило поджатыми пальцами ног. Чонин держит зажженную сигарету прямо над косточкой на запястье, то ли примеряясь, то ли не в силах решить стоит ли делать то, что он собрался. Когда горящий кончик почти уже касается кожи, Лухань подходит и забирает сигарету из рук соседа по квартире.
- Причинять себе боль и оставлять шрамы конечно приятно, но это не выход, - произносит он.
- А что тогда выход? - Чонин поднимает свой затуманенный взор на Луханя.
Чонин хмыкает, когда не слышит ответа, и снова прикладывается к бутылке, прикрывая глаза. Хань в это время стягивает с себя темно-серую толстовку на молнии, тут же чувствуя, как мурашки бегут по рукам, и накидывает ее на спину Чонина. Тот, так и не отрывая губ от горлышка, приоткрывает один глаз и смотрит с каким-то подозрением. Лухань вытаскивает бутыль из его рук и отставляет в сторону, как-то слишком заботливо продевая его руки в рукава, и в довершение натягивает капюшон на голову Чонина до самого носа.
- Да ничто не выход, - запоздало отвечает Хань на вопрос и покидает кухню.
Чонин не пытается понять мотивов и смысла действий китайца, просто снова тянется за виски, мимоходом отмечая, что легче наконец-таки стало.
Чонин просыпается утром с адской головной болью, сушняком и прочими радостями похмелья и, что удивительно, в своей комнате. Попытки восстановить какую-то цепочку событий прошедшей ночи не представляется возможным, как и заставить себя подняться с кровати, чтобы пойти хотя бы почистить зубы и избавиться от этого мерзкого ощущения во рту. На то, чтобы соскребсти себя с постели, уходит час, и слава богу, что у Чонина сегодня только вечерняя смена, - время оклематься еще есть.
Чонин долго вглядывается в свою опухшую рожу в зеркале, думая, как же он докатился до того, чтоб напиваться в одиночку словно какой-то престарелый алкоголик. Он плетется на кухню в поиске таблеток от головы - его китайский сосед просто обязан иметь на полке коробочку со всеми самыми необходимыми лекарствами. Одна единственная мысль о Лухане заставляет шестеренки в голове зашевелиться, восстанавливая вчерашний вечер. Да, это же Хань оттащил его в комнату, когда тот напился уже в хлам, а до этого зачем-то напялил на него свою толстовку, которая, к слову, все еще на Чонине. Он быстро закидывает в себя пару таблеток анальгина, запивая их водой прямо из-под крана, и впервые идет в комнату соседа, чтобы вернуть его вещь, надеясь, что китайца там сейчас нет и благодарить за вчерашнее не придется. Но по закону подлости Лухань сидит за столом, обложившись учебниками, и распахивает глаза, поворачиваясь, когда Чонин без стука заходит с толстовкой в руках.
- Ты что-то хотел? - вежливо интересуется Хань.
Чонин морщится, потому что этот парень все еще кажется ему слишком смазливым, каким-то правильным, и это бесит, наверное, именно поэтому он старается как можно меньше с ним пересекаться. Поэтому он просто швыряет толстовку Луханю прямо в лицо, но все же, уже уходя, бросает искреннее:
- Спасибо.
Хань улыбается закрывшейся двери, но потом сразу морщится, когда до носа доходит омерзительный запах табака, которым провоняла вся кофта, и ставит в голове галочку, что нужно бросить ее в стирку.
Новый приступ не заставляет себя долго ждать, и Чонин снова сидит на кухне в компании дрянного крепкого алкоголя, сигарет и ожидания, когда же степень опьянения перешагнет через "все плохо" и доведет его до состояния безразличия. Но с каждым глотком он чувствует себя все хуже, поэтому сегодняшний ром возвращается в холодильник до лучших времен. Чонин пытается забыться в сигаретном дыме, но к середине пачки ему уже просто хочется выблевать свои легкие. Он силится вспомнить, после чего же ему в тот раз так здорово полегчало, и в голове всплывает расплывчатое видение соседских рук, натягивающих на него темно-серую толстовку. Чонин доползает до своей комнаты и хватает из шкафа первое попавшееся худи, думая, что это как-то ему поможет. Наивно. Поэтому он ловит мельтешащую мысль, что все дело было в том, что в тот день на нем была не его толстовка, а Луханя. Попытка не пытка, если от этого ему действительно станет легче, то на остальное плевать.
Чонин ни на секунду не задумывается о том, что вламываться в комнату к человеку в начале третьего ночи, да и все равно в щель из-под двери виднеется свет. Лухань привычно сидит за учебниками, а Чонин замирает в проходе, не зная, как выразить свою просьбу.
- Ты что-то хотел? - снова те же слова и вежливая интонация, на которую Чонин просто тихо рычит.
- Твоя толстовка... - выдавливает он из себя сквозь зубы.
В глазах Луханя понимание, и он даже не уточняет, о какой именно вещи идет речь, просто открывает шкаф и вытаскивает ту самую кофту, с улыбкой вручая ее Чонину. Тот кивает головой в знак благодарности, но надевает ее на себя уже только в своей комнате, тут же чувствуя, как становится легче.
Затем это входит в привычку. Теперь каждый раз, когда Чонин чувствует тянущиеся из пустоты призрачные руки, которые сначала впиваются в горло, потом лезут в сердце и душу, вороша и вытаскивая наружу все с таким трудом запрятанные страхи и проблемы, он уже сразу идет к Луханю, не обращая внимания на время суток, дома ли китаец и чем он занят в этот момент, и просто берет ту самую темно-серую толстовку, стараясь не смотреть на приподнятые уголки губ соседа, который будто видит повешенную на шею Чонина табличку "мне херово". Чонину кажется, что над ним смеются, а на самом деле Лухань улыбается своим мыслям о том, чего Чонин пока еще не понимает. Потому что Хань как минимум старше и умнее, чтоб понять это, а еще потому, что он много дольше варится в этом одиночестве и знает, что человеческое тепло можно прекрасно почувствовать через его вещь. И ему даже льстит, что Чонин так цепляется за его толстовку, а еще кажется, что между ними протягивается тонкая ниточка связи.
Сам Лухань первое время сразу же стирает толстовку, после того как ее потаскал Чонин, а потом как-то смиряется с запахом табака и совсем пропускает момент, когда он начинает не то чтобы нравиться, но становится привычным. В один из дней, когда Чонин с по идее высокомерным и безразличным видом возвращает ему толстовку, Хань просто сразу же надевает ее на себя. На ней еще сохранилось тепло чужого тела, стандартный запах сигарет и немного парфюма Чонина, и Лухань зарывается носом в воротник, обхватывает себя руками, создавая для себя иллюзию, что его обнимают. Таким образом, и ему удается хотя бы ненадолго поверить, что он не так одинок.
Кажется таким забавным, что они живут вдвоем в квартире, такие потерянные в этом мире, но совсем не общаются друг с другом, даже не пытаются сделать и шага навстречу. Их связывает только темно-серая толстовка, за капюшоном которой можно спрятаться от внешнего мира.
Одним утром Чонин находит в коридоре сложенную кофту и прикрепленную к стеклу записку: "уехал в Китай, когда вернусь - не знаю". За квартиру за этот месяц заплачено, и у Чонина нет ни одного повода думать об отъезде соседа и придавать ему значение.
Очередной приступ не кажется страшным, потому что Чонин привычно хватает толстовку с полки в коридоре и, натянув капюшон на глаза, отправляется на работу. На сердце снова легко, а Чонин все еще не задумывается над причинами.
Только когда его через пару дней снова накрывает, толстовка не приносит привычного облегчения. Чонин носит ее, не снимая, и не понимает, почему же все так, как ему теперь спасаться. Он обхватывает себя руками, сжимая ткань кофты на спине, но не чувствует ничего.
Лухань возвращается из Китая через почти две недели, в приподнятом настроении, потому что там он не чувствует себя чужим, там есть близкие ему люди и там тепло. Но почему-то ему все равно хочется поскорее прийти домой, захапать обратно себе свою толстовочку, которая наверняка уже пропахла Ким Чонином насквозь, и закутаться в нее, потому что в ней тоже тепло, и Хань признается себе, что скучал по соседу. Пока он добирается до дома, то думает, что им пора уже начать налаживать общение, и надеется, что Чонин за время его отсутствия хоть что-то понял, осознал, что правильнее искать успокоение в человеке, чем в вещи.
Квартира встречает Луханя ветром из кухни и ощущением дежа вю. Чонин точно также сидит на полу под распахнутым окном с бутылкой виски, пытаясь прижечь себе косточку на запястье, только сейчас уже в луханевской толстовке. Он поднимает глаза, когда слышит тихие шаги китайца, и в них появляется какая-то радость, надежда, и черт знает, что еще. Хань присаживается напротив и пытается найти в Чонине ответ, понял ли тот, что толстовка - лишь тонкая ниточка между ними, и на самом деле ее можно прямо сейчас взять и выкинуть. Ответ не находится, но Лухань решает, что плевать на все, и пусть Ким Чонин разбирается во всем прямо в процессе, и придвигается к нему ближе, обнимает, чувствуя, как постепенно расслабляется чужая спина под его руками. Чонин утыкается ему в макушку, и, быть может, Луханю только кажется, но он чувствует его улыбку, а потом и руки, обхватившие его за талию и прижавшие ближе к себе.
Возможно, с этого дня их будет связывать что-то большее, чем просто толстовка, за капюшоном которой можно спрятаться от внешнего мира.