Печальный мент

Парень, кудрявый и пиздлявый до невозможности, с потрясающей скоростью вытащил из кармана куртки телефон и направил прямо в лицо, светя фонариком.

 — Пройдёмте с нами, — Козлов отодвинул телефон в сторону и попытался схватить болтливого недоумка за руку. Кто-нибудь другой уже давно бы дал ему в рожу и утащил под недовольный гул толпы.

 — Вы не представились! — парень вывернул руку и отскочил назад, снова подняв телефон. — По протоколу положено!

 — Оперуполномоченный капитан Козлов. Пройдёмте со мной.

Парень чуть стушевался, но уже спустя секунду снова что-то заверещал про незаконное задержание.

В какой-то момент Козлов переключился на другого, активно дерущегося и очень агрессивного парня, а этого пиздлявого и наглого недожурналиста скрутил кто-то другой. Ну и слава Богу, одной проблемой меньше.

***

 — Мент, а мент, — пиздлявый журналист высунул руки из камеры и прижал лицо к прутьям. — А чё я того сделал?

«Действительно», подумалось Козлову, но парню он не ответил.

 — А я тут чё теперь пятнадцать суток сидеть буду? — он глянул на удивление внимательно и коротко улыбнулся.

 — Ну почему сразу пятнадцать? Сорок восемь часов и ты свободен, — Козлов пожал плечами и вышел, прежде чем журналист смог как-то это прокомментировать.

Вполне себе журналист Максим Кольцов сидел в обезьяннике, закинув ноги на скамейку и натянув капюшон на глаза. Он действительно сидел молча, пока Козлов не вернулся. Стоило ему зайти, он тут же вскочил с места и снова схватился за прутья решетки.

 — Мент, а мент, — он улыбнулся, наверное, самой милой улыбкой из всех возможных. — А дайте мне телефон? У меня есть право на один телефонный звонок!

Козлов не ответил, а этот продолжать с телефоном не стал. Подождал с минуту и продолжил.

 — Мент, а мент, — снова начал Кольцов буквально в той же позе. Козлов закатил глаза, но на этого придурошного всё-таки посмотрел. — Поделись чаем, а?

 — Ага щас! А ещё чем с тобой поделиться? — Козлов недовольно рассмеялся и снова опустил глаза на лист бумаги перед собой. Пьяная поножовщина, один в реанимации, другой в соседнем районе в КПЗ, второго разыскивает жена — стандартная ситуация, как минимум раз в месяц такое случается.

 — Ну мент! Тут холодно. А вдруг я заработаю воспаление лёгких? — Кольцов сделал невинное лицо и прижался к прутьям решетки ближе.

 — А вдруг не заболеешь? — передразнил Козлов и принялся перечитывать. Запятую забыл.

 — Злой ты мент.

Козлов невесело рассмеялся, закончил перечитывать и встал, подходя к чайнику. Выбрал самую дешевую пластиковую чашку, которую уже впору было отправить на пенсию за выслугу лет, но кто будет работать если не она? И сунул её в камеру к Кольцову. Тот заметно оживился, поправил веревочку от чайного пакетика и довольно улыбнулся.

Чай на вкус был хуже мочи, но всё равно приятно грел горло. Особенно после беготни и ура на холодной улице.

 — Добрый ты мент.

 — Как легко у тебя всё в жизни меняется. Все журналисты такие?

***

Козлов давно хотел отключить звонок, но раньше всё не было времени, а сейчас уже было плевать. Это хрень должна была щебетать как птичка, но в итоге она каркала как ворона, больная рахитом да ещё так громко, что соседки-старушки каждый раз нервно хватались за сердце.

Кому понадобилось припереться к нему в девять вечера в пятницу было ему непонятно. Соседки-старушки уже давным давно спали, а сам он не был интересен даже торгашам всяким мусором, что уж говорить о простых людях.

В темноте грязного сырого подъезда потрёпанный журналист Максим Кольцов выглядел чужеродно и неуместно. На его лице красовался тёмный синяк с задержания, а в руках он держал пакет из «Пятёрочки» звучно позвякивающий стеклянными бутылками.

 — Чего надо?

Кольцов широко и глумливо улыбнулся. Вот же засранец.

 — Пообщаться захотелось? — в подтверждение своих слов Кольцов качнул пакетом.

Козлов почти не раздумывал. Он отошёл в сторону, пропуская Максима в квартиру и закрывая за ним дверь. Очень уж соблазнительно звучал этот пакет.

 — О чём общаться будем? — Козлов уселся на табуретку и залпом допил холодный чай. Потом он задумался сколько лет было этому чаю, но потом успокоил себя, что не так уж и много, потому что вчера он впервые за много времени убрался во всей квартире.

 — О суровой жизни в России, — Кольцов улыбнулся и вытащил из пакеты пузырь водки.

Козлов коротко и тоскливо усмехнулся и встал, собираясь достать стаканы, потому что все рюмки в доме он уже давно перебил. Ему и без рюмок жилось неплохо. Ему и без собутыльников было хорошо.

Кольцов молчал, терпеливо ждал, а потом с готовностью осушил стакан. Ну примерно так и выглядела жизнь в России — даже молодой журналист был недалёк от алкоголизма.

 — Чего вы всё время грустный такой? Впервые в жизни вижу грустного мента.

 — А чего ты всё время весёлый такой? — вместо ответа спрашивает Козлов, потому что он уж точно не собирался рассказывать Кольцову о своей жизни. Вот вообще не собирался. — Вон на митинги ходишь, людей провоцирующий и всё весёлый как дельфин. Чего тебе так упали эти митинги?

 — Выражаю свою гражданскую позицию, — гордо улыбнулся Кольцов и опрокинул стакан.

Козлов только закатил глаза.

 — Ну и ради чего бегаешь по дворам от ОМОНа и бесишь всех своим мерзким характером? — у Козлова взгляд почему-то печальный, тоскливый до жути. Он смотрел и спрашивал, а казалось будто ему вообще плевать на то, что ему ответят.

 — А нам вообще много чего не нравится. Зарплаты, уровень образования, жизни, — Кольцов пальцы загибал, когда перечислял и всё смотрел внимательно. Ждал чего-то, что ли.

 — Что-то я не заметил таких возвышенных мотивов в твоей желтой газетенке, — Козлов опрокинул новую порцию водки

 — А вы чё думаете, я так не хочу?! Хочу! Ещё как хочу, только не платят мне за глубокие мысли и недовольство.

Козлов в ответ только пожал плечами. Он сам-то недалеко ушёл от этой позиции. Его работа, а вместе с ней и гражданская позиция, прямо зависели друг от друга и строго диктовались теми кто стоял выше. Ему также не платили за недовольство и осуждение. Чаще всего ему платили за то, чтобы он эти недовольства разгонял.

 — Все же для этого в журналистику идут. Чтобы людям помогать, правду отстаивать, а потом розовые очки снимаются и вот ты остаешься один на один с неприятной действительностью, где право на своё мнение у тебя нет и вообще самое лучшее, что можешь — это писать хуёвые статейки про очередную оргию Баскова и Киркорова, — Кольцов скривил губы в ухмылки и с грохотом поставил стакан на стол.

 — Ты как-то поосторожней, эти стаканы тебя старше, — Козлов недовольно отодвинул стакан от Кольцова и встал. — Пошли покурим.

***

На балконе неприятно дул ветер, задувал под футболку и пробирал на костей.

Козлов с трудом прикурил сигарету и подсунул зажигалку Максиму.

 — В полицию тоже для этого идут, — наконец сказал Козлов, разглядывая качающиеся лысые деревья и окно оранжевой панельки напротив. Он стряхнул пепел с края балкона и продолжил. — Тоже идут с мыслями о спасении и защите людей. А потом ты едешь разгонять митинг, ловить шпану или расследовать убийство по пьяни. Все думаю, что дальше будет лучше, но лучше никогда не станет.

Кольцов внимательно смотрел на Козлова и всё не мог решить чего больше в этом человеке: ненависти к миру или тоски.

Козлов сделал последнюю затяжку, затушил сигарету о перила и скинул вниз, куда-то в лужу. Кольцов выкинул сигарету и следом скользнул в комнату.

Мента он поймал в коридоре между комнатой и кухней. Прижал спиной к стене и поцеловал, в надежде, что его не оттолкнут. Ну или хотя бы не ударят. Козлов не сопротивлялся, целовал в ответ и крепко сжимал руку. Поцелуй со вкусом сигарет и водки отчего-то казался приятным, чужие губы горчили, но это никого не волновало.

В них на двоих был литр водки, куча никотина и ненависть к миру.

Они дрочили друг другу судорожно и неловко. Слегка сумбурно и скованно, но так хорошо и жарко, как у Максима не было ещё не с кем до этого.

Козлов был на удивление отзывчивым и чувственным, хотя прерывал любые попытки нежничать. Максим всё время лез целоваться, пытался быть ласковым, шептал какие нежности, пока не получил под рёбра в качестве предупреждения.

В вопросах пидорского секса у Кольцова опыта было немного (а у Козлова уж тем более), но они вроде бы оба остались довольны и вместе завалились спать на мятый, наспех разложенный диван.

***

Утром Козлов проснулся первым. Проснулся, успел пожалеть, что вчера так сильно нажрался, а потом подумал, что всё это не имеет значения. Вообще ничего не имело значения. Секс с пиздлявым журналистом был на удивление хорош, а значит всё остальное было неважно.

Кольцов лежал рядом на кровати, обняв подушку и собственнически закинув ногу на бедро Козлову, пускал слюни на подушку и выглядел слишком охуенно для простого смертного.

Козлов тоскливо глянул на форму, висящую на ручке шкафа, на фотографии сына и жены и подумал, что вообще ничего в этой жизни не имело смысла.

***

Их отношения были странными, потому что отношениями и вовсе не были. Они периодически трахались, пили вместе и чуть чаще чем постоянно делили одну сигарету на двоих, потому что две слишком дорого и вставать лишний раз с кровати не хотелось.

Их взгляды всё ещё слишком отличались друг от друга, но это вроде как не имело значения, потому что они не очень много разговаривали. Ни до этого как-то было. Рот обычно был занят совсем другим.

Но Кольцов не собирался от своего отказываться. Митинги всё ещё были прекрасным способ бороться. Теперь ещё и за свои невнятные и непонятные отношения, которые борьбы не требовали, но почему-то так хотелось, чтобы это был не только секс от отсутствия вариантов.

Очередной митинг, очередная попытка задержания, попытка переловить всех.

 — Давай, журналюга, если умеешь бегать, за углом спрячемся и нас не найдут, — на плече вдруг оказалась чья-то рука. Кольцов обернулся удивлённо, на своего мента уставился и разулыбался во все тридцать два. Капитан стоял посреди шумной толпы разбегающихся людей. В гражданском.

 — Мент, а мент, а чего ты тут делаешь?

 — Выражаю гражданскую позицию.