— Мих, — зовет Андрей, переступая порог балкона.
От всего выпитого алкоголя он уже пошатывается. Совсем скоро начнет клонить в сон. Кажется, он употребил больше всех. Значительно больше. Но при этом у Миши все равно более осоловелые глаза.
Андрей цепляется за балконные перила, приближаясь к Мише. Тот моргает и сбрасывает куда-то вниз пепел с сигареты, полностью игнорируя стоящую в углу балкона банку-пепельницу.
— А ты ждать меня будешь, Мих? — спрашивает Андрей.
Питерский ветер, который дует непонятно откуда, сдувает огонек зажигалки, которой он щелкает, чтобы тоже прикурить. Андрей чиркает и чиркает, пока сигаретный фильтр, зажатый между губ, неприятно отсыревает от слюны.
Вопрос кажется охуенно важным. Именно в том самом смысле, который Андрей в него вкладывает. Перед перспективой армии дурацкая смелость бьет ключом.
Или струей, которая по изменчивости ветра может направиться в его сторону.
— Че ты, е-мое? — отзывается Миша. — Че несешь-то?
Да, блядский ветер меняет свое ебучее направление. Андрей умудряется закурить, но уже как-то слишком поздно.
***
— Так чего с ним? — спрашивает на перекуре Андрей у сослуживца, наблюдая за тем, как из части на носилках в сторону машины скорой помощи выносят дембеля.
— Дык это. Зараза, когда в легких чего-то цветет.
Андрей вопросительно поднимает бровь. Чего там может цвести в легких? Плесень, что ли, какая-то? Так она, вроде, не цветет. Да и в легких-то...
— Ну, типа, если любовь у тебя невзаимная, — поясняет сослуживец. — Говорят, может цветок там зацвести и убить тебя нахрен. Про любовь, конечно, просто треплют, я думаю. Хотя, у него, вроде, девчонка на гражданке была. Не дождалась. Так что, может...
Может.
Звучит странно, но Андрей, в общем-то, и не в такое верит. А пацана-то, вон, реально увозят. Мало ли какая там закономерность.
Стих об этом написать стоит совершенно точно. И Михе в ближайшем ответном письме рассказать. Наверняка оценит. Может, к его дембелю даже сочинит какую мелодию. Он, конечно, не очень-то угорает по всяким «соплям», но Андрей обязательно придумает классную сказку, против которой никто не попрет. Особенно Миха.
Да, однозначно.
Он невольно тянется к нагрудному карману, в котором таскает с собой последнее Михино письмо. Затягивается сигаретой. И закашливается, прежде, чем выкинуть окурок. Видимо, слишком плотно вдохнул.
... первый лепесток он сплевывает этим же вечером.
***
На репточку Миша опаздывает на полтора часа. Балу фиксирует это в своей тетрадке, куда, как в личный дневничок записывает каждый чужой проеб. Андрей мимолетом думает о том, чтобы попросить посмотреть, чего Шура там писал, пока он был в армии.
Жизнь ведь без него, похоже, совсем не спешила останавливаться.
— Ну, Гаврила, ну... — Балу смотрит на Горшка таким взглядом, которым может смотреть разочарованный родитель.
Только явно не из-за опоздания.
Выглядит Миха странно. Улыбается открыто и ошалело. Смотрит куда-то мимо. Ведет себя как-будто замедленно.
— Нажрался уже где-то? — спрашивает Андрей.
Его бы мог дернуть в таком случае. Вдвоем и нажираться, и опаздывать, и раздражать Балу гораздо веселее.
Впрочем, пьяным он выглядит иначе.
— О, Ан... Дюш, — начинает Горшок.
И выдает что-то нечленораздельное.
Андрей оборачивается на ребят. Те почему-то отводят взгляды.
А у Андрея в грудной клетке расползается цветущая зараза, которая некстати просится наружу. Он съезжает по Михе тяжелым взглядом, хлопает его по плечу и проходит мимо, до уборной.
Где лепестки сплевывает уже с кровью.
***
На квартире, где в одной из комнат Андрей находит Миху, душно. Все окна плотно закрыты. Воздух не циркулирует, зато пропитывается кислыми запахами немытых тел и какой-то химозы. Андрею слишком быстро становится не по себе от этой упадочной атмосферы.
И откровенно хуево — от того, насколько органичным элементом в ней выглядит Миша, сидящий посреди какого-то продавленного матраса. Словно король всего притона. С сальными волосами, шальной улыбкой и в полном невменозе.
Парни сдали Андрею адрес чуть ли не под угрозами пыток. С потрясающими заявлениями типа «он просил тебе не говорить».
Охуенная дружеская солидарность, ничего не скажешь.
— Мих, — зовет он. — Мишань.
Горшок моргает. Поворачивает к нему голову. В его взгляде пробивается какая-то смутная осмысленность.
— Дюха, — произносит он.
Почти по слогам.
— Ты что ли? — следом задает он странный вопрос.
Ну не галлюцинация уж точно.
Андрей опускается перед ним на корточки. Сердце банально сжимается. Что ж за придурок-то такой этот Горшок.
Миха выпрямляется и тянет к Андрею руку, исколотую на сгибе. Кладет ладонь ему на щеку, практически варварски.
— Реально ты, — говорит Миша. — Только чего-то тебя корежит.
Кого еще тут корежит.
Руку от его лица он убирать не спешит. Андрей же понимает только, что его надо вытаскивать. Но не знает, как. Да еще и от этого прикосновения не хочет никуда дергаться. Это как-будто большее, что он вообще может получить.
С этой своей любовью, которая буквально уничтожает его изнутри.
— Миш, давай домой, — предлагает ему Андрей.
Готовый хоть на себе его тащить, только подальше отсюда.
Но Миша отрицательно мотает головой.
— Не, Дюх, давай попозже.
Его ладонь съезжает ниже, к шее Андрея. А лицо оказывается ближе. Взгляд же становится куда глубже. Андрей догадывается, что зрачки перекрывают Михину радужку под воздействием веществ, а не от того, что он смотрит на него.
Андрей не обманывается.
Миша заводит руку ему за шею и чуть надавливает, заставляя наклонить голову к себе. Лбом прижимается ко лбу. Простой братский жест, от которого перекрывает совсем не по-братски. Андрей ответно заводит свою руку за голову, чтобы накрыть ею ладонь Миши.
— Давай сейчас, — говорит он. — Можно ко мне домой.
Родители будут не в восторге, но что поделать.
— Я ведь понял тебя тогда, — вдруг сообщает Миха. — Понимаешь?
Его дыхание чувствуется на губах. Андрей сглатывает.
— Нет, Миш, — отвечает он.
Хотя все понимает. Просто не хочет знать, что там дальше за этими словами. Вряд ли что-то хорошее.
Вряд ли Миша за время его службы в армии раскрыл в себе какие-то новые грани, которые могли бы Андрея просто по-человечески порадовать.
— Я ж, бля, из-за этого, я ж, бля, — шевелит Миха губами. — Я ж столько, это самое...
Андрей резко отстраняется.
— Не переводи на меня стрелки, — говорит он резче, чем хотел бы. — Давай, подъем, все, хватит.
Понял, крепко задумался, не смог переварить и нашел себе отдушину. Вот уж спасибо за откровения, без которых Андрею точно жилось бы лучше.
А так ему как-будто остается еще меньше.
Он ведь чувствует, как лепестки распускаются в легких.
***
Стебель, который Андрей вытаскивает из себя, ощущая, как тот царапает гортань, кажется огромным. Насыщенно зеленый и окропленный кровью, он лежит в раковине. Андрей смотрит на него, не понимая, откуда в его легких столько места, чтобы вмещать как эту штуку, так и воздух в достаточном объеме.
Его пробивает дрожь. Он подхватывает стебель и скорее спускает его в унитаз. Песня из этого ни хрена не получается.
Андрей поднимает взгляд на свое отражение в зеркале, висящем над раковиной. И, глядя на круги под глазами, вспоминает о том, что того парня из армии так и не откачали. Об этом тоже трепались.
Как и о том, что от такой болезни нет лекарства, кроме разве что взаимной любви.
Сплевывая очередной лепесток, Андрей надеется, что у него еще есть хоть какой-то запас времени.
Потому что иначе Миха его не простит.
***
Дышать становится трудновато.
Особенно после концерта, который отбирает у Андрея большую часть его сил. Хоть физических, хоть психических. Каждый раз выплевывая очередную порцию цветков, он никак не может понять, почему все еще жив.
Почему просыпается по утрам.
Почему может вообще вести активную жизнь.
Он выходит из гримерки, буквально держась за стены, чтобы не упасть — настолько ему херово. Видит, как по коридору идет Миха с какой-то девицей, которой, похоже, присаживается на уши. Девица, впрочем, смотрит на него восторженным взглядом, от чего у Андрея внутри все сводит. Приступ кашля приближается, ему надо скорее добраться до туалета и там закрыться.
— Дюх, ты че? — моргает Горшок, даже отвлекаясь от своих архиважных телег.
Андрей машет на него рукой. Мол, забей. Думает, что Миха и забьет. Он, вообще-то, не то чтобы очень эмпатичный.
К этому Андрей привык. Полюбил его и с этим.
На свою беду.
Андрей толкает дверь в уборную, цепляется пальцами за раковину. Закрыться изнутри забывает, потому что приступ накатывает слишком сильный. Виски сжимает давлением, цветы проталкиваются наружу. Кажется, что еще чуть-чуть и его разорвет. Превратится в клумбу, да и все тут.
Хочется разодрать себе грудную клетку.
Хочется, чтобы это все уже прекратилось.
Но и жить — тоже хочется.
— Андрюха? — голос Михи звенит испугом.
Андрей поворачивает к нему голову, смотрит мутно. Видит за его спиной любопытствующую девчонку. Ее, впрочем, Миха тут же выталкивает из уборной. Закрывает за собой дверь, нелепо хватает Андрея за плечи.
— Ты чего, а...
— Ничего, нормально, — слабо проговаривает Андрей. Растительный привкус от цветков остается во рту.
Ничего нормального в его состоянии нет. Но он надеется, что Миха не слышал об этой болезни и не сделает прямо сейчас ненужных выводов.
Андрей включает воду, чтобы после приступа ополоснуть лицо. Миша же вытаскивает из раковины один из бутонов.
Смотреть на него Андрей не может.
***
На репточке Андрей обнаруживает только Миху.
Тот поднимается, завидев его.
— Андрюх, — начинает он.
Смотрит своими круглыми собачьими глазами. Так, что аж тошно становится.
— Не надо, Мих, — отмахивается Андрей. — Где все?
— Не придут.
Замечательно. А он чего тащился тогда? Мог бы отлежаться дома. И так херово, а теперь еще и обратно ехать.
Миха подходит к нему с какой-то невероятной решительностью. Хватает за рукав кожанки.
— Дюш, я не знаю, как тебе помочь, — говорит он.
Словно рассчитывает на то, что Андрей сейчас ему расскажет. Прямо по шагам. Чтобы ему осталось только что-то сделать. Или переложить ответственность еще на кого-то.
— Я ж, блин, я ж знаешь сколько раз пацанам и девчатам, которые, это самое, передозы ловили, помогал? — начинает зачем-то затирать Миха. — Я ж, е-мое, знаю, как это вот все. Ну, там, видишь, человек рвотой захлебывается, переверни, понимаешь, да? А тут-то.
— Тут не рвота, — согласно кивает Андрей.
Но в некоторой степени тоже передоз.
— Я книжки там всякие уже смотрел, — продолжает Миша. — Но вот...
Ни фига и нигде нет информации про эту заразу. Андрей в курсе. Он по началу тоже пытался найти что-то дальше разговоров.
Лекарство одно. То, которое не получить.
— Взаимная любовь нужна, — сообщает Андрей.
Устало сообщает, потому что уже не может. Проклятое растение в легких вытащило из него почти всю душу. А Миша как-будто готовится забрать остатки.
— Твоя, Мишань.
— Так я ж тебя, эт самое, и так...
Так, да не так.
Андрей пытается ему улыбнуться. Выходит криво и тоже устало.
— Поеду я, Мих, — произносит он. — Наберите меня, когда реально соберетесь репетировать.
У него нет времени на то, чтобы раздирать себе сердце невзаимностью наедине с ним.
***
Момент, когда становится совсем невмоготу на концерте, Андрей пропускает.
В моменте в глазах темнеет, а из монитора в ухе музыка перестает доноситься так, как должна. Андрей буквально сваливается на сцене, почти переставая дышать. В глотку набивается столько цветков, что воздух уже не пробивается.
Он не знает, кто его тащит со сцены. Он перестает чувствовать, что живет.
Только начинает приходить в себя, когда по груди его начинают колотить. Цветы вылетают, забивая рот, но освобождая хоть немного дыхательные пути. А изо рта их кто-то старательно вытаскивает.
— Да дыши ты, бля, — доносится до него голос.
Михин голос. Родной до омерзения.
— Да дышу я, бля, — произносит Андрей в ответ, отплевываясь от цветка.
Тихо, не уверенный в том, что действительно дышит.
Он открывает глаза и видит Михино лицо прямо перед собой. Бледное, со взволнованным выражением. Где-то на периферии слышатся еще чьи-то голоса, но Андрей может фокусироваться только на Мише.
К нему он тянет руку. Касается ладонью его щеки, как когда-то сам Миша касался его в душном притоне.
Миша перехватывает его руку и переводит ее к своим губам. Касается ими ладони. И дыхание у Андрея срывается уже совсем не по причине дурацких цветов.
Его руку Миха быстро выпускает. И начинает суетиться, подбиваясь под плечо, помогая сесть прямо.
— Скорая уже едет, — сообщает, кажется, Балу.
Андрей вспоминает, как выносили из казармы того парня, в итоге скончавшегося от несчастной любви. Передергивает плечами. Нет, он подохнуть в больнице не хочет.
— Мих, поехали домой, — просит он сипло.
— Да ты че, а...
Да ниче он.
Лучше рядом с Михой. Хоть тут, хоть в метро, хоть дома. Но не на скорой и не на концерте посреди толпы. Такой финал уж точно не для него.
— Поехали, — настаивает он.
И они едут.
***
— Ни хера не слушаешь, когда надо, — Миха бухтит, иначе не скажешь.
— Я всегда тебя слушаю, — возражает Андрей.
— Ни хера, — упирается Миша.
Он неловко устраивается рядом на краю кровати, на которой отлеживается Андрей. Кровать Михина, размещенная под крышей дома его родителей.
Здесь дышится как-то легче.
— Так и будешь со мной сидеть? — спрашивает Андрей.
— Че, уйти, чтобы ты тут скопытился?
Андрей вздыхает и прикрывает глаза.
— Нет, ты мог бы прилечь.
Если Миша будет лежать рядом с ним, да еще и не станет выворачиваться из объятий, это точно даст Андрею надежду. И позволит прожить еще один день.
А то и целую неделю.
— Дурак ты, что ли, Князь, — в голосе Миши слишком отчетливо слышится смущение.
Отчего сердце Андрея как-будто начинает стучать быстрее. Миша его не посылает и не отталкивает. Он смущается. Будто ему действительно не все равно.
Будто...
Кровать продавливается под весом второго тела. Чужая голова осторожно устраивается на плече.
Неловко. Но пиздец как хорошо.
Андрей поворачивает голову и губами скользит по его волосам. Буквально телом чувствует, как Миша рядом напрягается. Но быстро расслабляется и прижимается теснее.
Дышать Андрей уже боится. Чтобы не спугнуть.
— Дюш, — произносит Миша, перекидывая руку через его грудь и тем самым обнимая.
— Да, Мих.
— Я же это. Это самое. Ну. Понимаешь, да?
Андрею кажется, что цветы внутри него увядают. Но, похоже, это — хороший знак. Потому что на губах вместо них расцветает улыбка.
— Понимаю, да.
... кашель не отпускает его еще долго. Но цветов с каждым приступом становится все меньше.