Воды времени

Ночь наступала мягко, ласково, лёгкими приметами обозначая себя, словно выстилая свой путь ковром из закатного света, прежде чем ступить на омытую дневным солнцем землю своими эбонитовыми ногами, звенящими серебром. Ветер задул прохладней и едва ли чуть сильнее, чем прежде, но на пересменке дневных и ночных тварей, когда в сумерках на мир опустилось затишье, он зашумел громче в листве, предупреждая о приближающейся тьме. Тени стекали с гор, дом за домом укрывая гавань Ли Юэ и зажигая золотые фонари под сводами крыш. До полного наступления ночи ещё оставалось время. Чайльд не торопился спускаться, он смотрел с высоты на город, в котором не был так давно.

Когда он ушёл отсюда несколько лет назад, он был весел и зол. Ему казалось, что он забрал назад свою жизнь, освободился. Тогда они часто виделись с Чжун Ли — Чайльд приезжал при первой возможности. Он был счастлив этими встречами, одновременно страстными и спокойными, его завораживали сила Чжун Ли — и его мягкость, бесила и смешила его рассудительность, сводили с ума его прикосновения и поцелуи, и, находясь вдали от него, он всё сильнее к нему тянулся. И однажды стремительная, короткая и не вполне отчётливая, как увиденная краем глаза молния, мысль мелькнула в его сознании: что, если он хочет чего-то большего? Что, если он хочет остаться с Чжун Ли? Чтобы каждый раз не наведываться к нему, а возвращаться домой, чтобы этим домом было место рядом с Чжун Ли. И эта мысль напугала его. Он отогнал её от себя; иногда она возвращалась, но он снова отмахивался. Есть вещи поважнее любви — и даже это слово, сказанное в применении к собственным чувствам, наводило на него ужас. Ничто на этом свете не было важнее для Чайльда Тартальи, чем сила, которой он обладал, чем стремление к совершенству, победа над врагом. И ему казалось, что любое чувство, настолько же сильное, как эти, отнимет его свободу и ослабит его.

Тени становились всё длиннее, запоздавшие рыбацкие лодки торопились в гавань, мимо левого плеча Чальда скользнула птица и устремилась вдоль склона горы вниз, к морю. Чайльд вздохнул и наконец направился к городу. Теперь он шёл быстро и уверенно, словно решив всё же обогнать ночь.

Чжун Ли ничего не просил у него, Чжун Ли был спокоен почти до равнодушия, Чжун Ли никогда не пытался удержать его. Чжун Ли лишь показывал, как всегда рад ему и всему времени, что у них есть. Чжун Ли прожил тысячи лет и видел всё. Время для него шло иначе, текло, как река, никогда не прекращающая свой бег. Как вода может менять русло, уходить под землю, снова подниматься на поверхность, так и обстоятельства могут меняться, боги могут становиться почти что людьми, но всё же они вечны, как бег воды. Чжун Ли не боялся ни перемен, ни чувств. Чайльд же, отчаянно бесстрашный в бою и в споре, бежал и от того, и от другого.

Дорога вела его всё ближе к подножью гор, к золотому городу изогнутых крыш, крутых улочек, спускавшихся к морю, укромных садов, спрятавшихся между дворами, городу ярких красок и мерцающих фонарей, городу Властелина Камня, городу, который он знал так хорошо, потому что Чжун Ли его знал. Чжун Ли водил его по нему, как по своему царству: не было уголка, скрытого от него, и Чайльд клал голову ему на колени под раскидистым деревом, тонувшем корнями в горном ручье, прижимался к нему всем телом в узком проулке между глухих стен, лежал с ним рядом на песке в крохотной бухте, о которой только Чжун Ли и знал, и целовал его под полной луной на последнем ярусе башни, раскинувшей свои вытягивающиеся к небу углами крыши, словно тысячу лепестков. А ярче всего он помнил просторную комнату в доме Чжун Ли, выходящую окнами к морю, часы, проведённые в ней, косой солнечный свет, падавший на кровать, или грохот грома и сверкание молний за окном — и Чжун Ли, обнимающего его, прижимающего к уже влажным простыням, его тихий голос и сильные, резкие движения, заставлявшие Чайльда вскрикивать, и его нежность, заставлявшую стонать, прижиматься губами к его коже и просить ещё.

Чайльд встряхнул головой. Солнце почти село, и только длинные узкие лучи, пробившиеся между плечами гор и проскользнувшие по дну ущелий, кое-где ещё падали на крыши. Чайльд вошёл в город.

В прошлый раз он вернулся сюда израненным и измождённым. Чжун Ли ухаживал за ним и какое-то время не говорил об этом ни слова. Но когда Чайльд оправился, в один из вечеров, как бы между делом, Чжун Ли заметил:

— Ты знаешь, что я восхищаюсь твоими навыками. И мне не в тягость оказать тебе помощь…

— Но, конечно, сейчас ты скажешь “но”, — весело перебил его Чайльд, — и оно будет каким-нибудь идиотским.

Чжун Ли вежливо улыбнулся в ответ и продолжил:

— Возможно, тебе стоило бы быть осмотрительнее.

— Это в смысле? — насторожился Чайльд.

— Ты слишком истощаешь себя, и знаешь это сам. Возможно, тебе требуется больше отдыха или…

Чжун Ли запнулся, и Чайльд резко спросил:

— Или что?

— Или попробовать не все вопросы решать только грубой силой? — мягко предположил Чжун Ли.

Чайльд презрительно фыркнул.

— Сидеть тут с тобой и ждать заданий полегче?

На лице Чжун Ли мелькнуло удивление, но Чайльд предпочёл его проигнорировать — он уже был зол и не собирался успокаиваться. Он вспомнил ту свою мысль, которую гнал от себя, мысль о том, что он мог бы остаться здесь, с ним. Что они могли бы быть по-настоящему вместе. Мысль о близости и любви. Эта реальность вдруг оказалась так близко, и слова Чжун Ли будто приглашали в неё. И он снова испугался. Испугался и разозлился. Вот оно, вот, — думал он, — я слишком сблизился с ним, и теперь он хочет забрать мою свободу, конечно, ведь он ничего не теряет. Он видел всё. И думает, что мне будет достаточно его одного.

— Зажить счастливой, скучной, безопасной жизнью в Ли Юэ? — зло спросил он.

— Я не совсем это имел в виду, — возразил Чжун Ли, — но, безусловно, я буду рад видеть тебя чаще.

— А что ты имел в виду? — рявкнул Чайльд. Он слышал только то, что хотел слышать, и каждое слово Чжун Ли казалось ему западнёй. — У меня есть своя жизнь, и она полностью меня устраивает. Если тебе недостаточно того, что есть, или ты хочешь чего-то там от меня, чтобы я как-то изменился — знаешь что, меняйся сам, а я не собираюсь. У тебя нет никаких прав говорить мне, каким мне быть, или устраивать мою жизнь так, как ты хочешь.

Чжун Ли молчал, озадаченный, а Чайльд чувствовал себя, как в битве, в которой он дрался сам за себя и в которой побеждал. Он ощущал освобождение, злость и радость. Наконец-то он разобрался. Наконец он знает, чего хочет, а чего нет. Что ему не так уж и нужно.

Они спорили и говорили ещё, а в конце-концов занимались любовью, страстно и грубо, и Чальд заснул, едва накинув на себя одеяло, свернувшись, и Чжун Ли обнимал его со спины. Всё казалось нормальным. Чжун Ли заверил его, что вовсе не имел намеренья отнимать его жизнь, а Чайльд смилостивился и сказал, что подумает обо всём — но утром он проснулся с тянущим чувством в груди, а не с радостью, как обычно просыпался здесь, в его постели. Он не хотел ни о чём думать. Он боялся думать. Чжун Ли не было рядом тем утром — он ушёл раньше, и они должны были встретиться на обычном месте, за столиком на любимой террасе Чжун Ли. Он, должно быть, уже ждал Чайльда там. Но Чайльд не пришёл. Поднявшись, он оделся, собрал свои вещи, вышел из дома Чжун Ли и уехал из Ли Юэ, и больше не возвращался — до сегодняшнего дня.

Город начинал вечернюю жизнь. Чайльд медленно шёл по освещённым мягким светом улицам; люди обгоняли его, спеша на встречи с друзьями, свидания, или просто домой — и сам Чайльд чувствовал, что возвращается домой.

В прошедшие с той последней ночи годы он брался за всё, что попадалось под руку, предпочитая самые опасные приключения и самые безумные затеи. Он сражался неистово, силясь снова и снова доказывать всем и себе самому, чего он стоит. Он побеждал — и каждую свою победу он посвящал Чжун Ли. В конце каждой битвы он ликовал: вот, что ты хотел, чтобы я променял на тебя. Но я свободен, и никто мне не указ.

Но со временем ликование утихло. Со временем он начал скучать. Иногда он ловил себя на том, что представляет, как рассказывает Чжун Ли о событиях сегодняшнего дня и заставляет его смеяться, и сам себе удивлялся. Со временем он забыл, что разозлило его тогда так сильно. Время шло дальше, текло, как река, иногда он был счастлив, иногда мрачен, мир по прежнему восхищал его, а собственная сила — по прежнему истощала, но с каждым днём он учился управляться с ней лучше. Он был весел, как прежде, принимал каждый вызов с той же злостью и радостью, но иногда, после, измождённый и израненный в бою, ощущал себя отчаянно одиноким. И однажды он подумал: зачем я сбежал? Чего я так испугался? Я за тысячи миль от тебя, я могу найти любого, в чьих руках я буду стонать, я столько лет грозил кулаком Властелину Камня, наслаждаясь своей свободой, и всё же каждого побеждённого врага я клал к его ногам. Сейчас я смотрю на свой мир и жалею, что не могу показать его тебе. Я стал уверенней и сильнее, и пусть мне никогда не сравниться с твоим ледяным бесстрашием — и только после тебя я готов быть вторым! — сейчас во мне куда меньше страха. И моя свобода никогда не зависела от тебя. Она зависела лишь от меня самого.

И вот теперь Чайльд поднимался по ступеням, ведущим на ту самую террасу, где они договорились встретиться много лет назад, где Чжун Ли проводил столько времени с неизменным чайником чая на столе, медленно пил из своей маленькой чашки и смотрел в сторону моря — если, конечно, не беседовал с кем-то, он любил говорить с людьми. И сколько бы лет ни прошло, как бы ни изменился мир, каким бы глупым это ни казалось, Чайльд был уверен, что найдёт его там.

И он был там.

Ночь накрыла Ли Юэ, море стало чёрным, в траве подняли шум цикады, и ночные птицы взлетали на ветви деревьев, готовясь петь свои песни. На террасе было немноголюдно, золотые фонарики покачивались на ветру, и Чжун Ли сидел на своём месте, глядя на невидимый горизонт.

Чайльд помедлил мгновение, неторопливо подошёл и сел рядом. Он нервничал, но меньше, чем ожидал.

— Ну что ж, похоже, ты так меня тут и ждал всё это время, — шутливо предположил он.

Чжун Ли обернулся, и они встретились взглядом. И в глазах Чжун Ли не было ни гнева, ни разочарования, ни даже вопроса, и, как и бывало всегда, это непоколебимое спокойствие вызвало у Чайльда лёгкое раздражение, и в то же время — восхищение. Он любил это в Чжун Ли, как бы ему ни хотелось страстей — Чжун Ли давал ему достаточно страсти, но этот неизменный покой, которым никто, кроме него, не обладал, был тем, что завораживало Чайльда, что тянуло его к Чжун Ли наравне со страстью; и сейчас, снова прикоснувшись к нему, он испытал счастье, восторг, радость, с которой ничто не могло сравниться. Он вспомнил всё, что так нравилось ему в нём — за мгновение вспомнил каждую минуту, проведённую вместе, каждый день и каждую ночь, каждое солнце и каждую луну, и всё это слилось в одно чувство, связывающее всё, дающее всему объяснение и расставляющее всё по местам с лёгкостью, которой он никогда не знал прежде.

“Я люблю тебя”, — подумал Чайльд.

Чжун Ли улыбнулся, так, будто Чайльд отлучался всего на минуту.

— Твоё предположение, безусловно, невозможно счесть документально верным, но… — в эту крохотную паузу, длиной не больше секунды, Чайльд перестал дышать, — но я ждал тебя, — закончил Чжун Ли. — Я надеялся, что мне есть, чего ждать.

И тогда Чайльд тоже улыбнулся ему.

Он не продумал диалог дальше первой фразы, поэтому теперь молчал, лихорадочно подбирая слова.

— Ты немного изменился, — прервал молчание Чжун Ли.

— Совсем немного, — отозвался Чайльд. — Ты и не заметишь разницы.

Чжун Ли хмыкнул, Чайльд ответил ему ухмылкой, обыденным жестом взял его чашку и отпил из неё. Чжун Ли проводил его руку взглядом, а потом спросил негромко.

— Так ты вернулся надолго, Аякс?

Чайльд почувствовал, как дрожь пробежала по позвоночнику.

— Посмотрим, Моракс, — ответил он.

А потом была ночь полной луны, и комната, залитая её белым светом, и распахнутые окна, и ветер с моря, и простыни, пахнущие благовониями, и Аякс обнимал Моракса, жадно и нетерпеливо, и тянул его к себе, а тот обхватывал его руками, прижимался своими бёдрами к его, и Аякс ощущал жар дракона, и целовал его горячие губы, раскидывался на постели под его тяжестью и принимал его в себя, вскрикивая в темноту; и Моракс любил его, страстно, отчаянно, словно в первый и последний раз — да и кто мог знать в этом мире, где герои ищут признания, а боги низвергаются с небес, какой раз будет последним, а что останется вечным?