Почему же их зовут мертвыми?

Неделя, вторая, месяц. Он держит в руках по редким вечерам бокалы и шейкер, слушает разговоры рыцарей Ордо Фавониус и взглядом ищет пропавшего капитана. Ни словом, ни духом, будто бы и никогда не интересовался он вином и хорошим отдыхом, привычным для жителей города свободы. Дилюк цепляется за любую информацию, невольно пытается поймать в ней след Кэйи. Но ничего. Как будто бы и не было капитана. Только вскользь услышанное заставляет сильнее сжать стакан и челюсти: «Варка уже прислал замену. Верно говорили, что он не задержится на должности»

В душе растет раздражение, стойкая уверенность в несостоятельности рыцарей и страх за ставшего родным человека. Где он? Хочется спросить у напивающихся людей. Что случилось? Хочется ворваться в кабинет Джинн. Однако Дилюк не решается, уничтожает лагеря подобравшихся слишком близко хиличурлов и ночами разгребает накопившиеся дела ордена. Без Кэйи это кажется тяжелее.

Он появляется спустя еще месяц. Все те же движения, та же манера общения и даже дружелюбие к рыцарям, забывшим своего капитана, сохранились. Казалось бы, он вернулся, все должно было ощущаться хорошо. Но внутри скреблось непонятное. Сменились меха на легкие, летящие рубашки. Плащом закрывались шея и плечи. Ушли из образа тяжелые браслеты, сменились на перья и цепи. Весь его вид наполнен чем-то диким.

Дилюк впитывает что-то новое в Кэйе, вглядывается в его глаза и спрашивает молча да и больше себя.

«Что с тобой?»

В шумной таверне Кэйа немного другой, но все такой же. Только теперь его не выгнать едкими замечаниями о работе, только теперь он больше отстранен и реже притрагивается к выпивке, оставляя большую часть напитка нетронутым. И это заставляет нервничать.

Кажется, волноваться не о чем, когда в одну из своих вылазок спину прикрывает холодное дыхание льда, когда вместо стрелы в плечо впивается рука. Вот только не видно привычной игривости и легкости в обращении с элементом и мечом. Дилюк встречает что-то разрушающе болезненное. Кэйа выглядел не очень. Сотни вопросов крутятся в голове без ответов. Виднеются по коже ростки чего-то инородного, жуткого, что скрывал в таверне темный плащ, увитый лозами и перьями.

Дилюк хмурится, не в силах даже сказать привычной колкости. Он выжидающе смотрит в осунувшееся лицо, в глаз цвета грозового неба и ждет, ждет ответа. Но ничего. Кэйа улыбается изломанно, держась за плечо названного брата. Взгляд его ходит из стороны в сторону, разглядывая убитых созданий. И что-то в этом всем Дилюка настораживало. Запертая боль, гонимая куда-то в сторону? Кривая улыбка? Едва ли крепкая хватка?

— Мондштадт в хороших руках, — Кэйа впервые с момента возвращения в город появляется рядом и говорит что-то странное. — Я загляну на винокурню?

Плечо уже сводило от неудобного положения, но Дилюк не двигался, пытался понять, что происходило все это время с капитаном.

— Мастеру Дилюку не передали сообщение? — Кэйа сам отстраняется, не видя отклика. Он будто бы боится упасть, держится за землю всеми силами, пожимает плечами и ухмыляется, на миг возвращая привычного капитана.

— Что происходит? — кажется, впервые его информаторы не могли ничего сказать, впервые ему не удалось найти хоть что-то подтверждающее его мысли и причину ухода из рыцарей.

— Меня позвали, Дилюк, — и в этой позе кроется такая боль и растерянность, что хочется упрятать от всего мира Кэйю. Будто бы он не был взрослым человеком, будто бы сейчас единственное, что могло спасти капитана, это старое доброе утешение в руках друга и брата.

— Пойдем, — Дилюк касается худого плеча Альбериха, хмурится сильнее. Два месяца он пропадал непонятно где и довел себя до состояния слабости во всем организме. Говорить среди леса — не самая лучшая идея.

На винокурне тишина. Звездная ночь на удивление тоже молчит, или так ощущается в грохоте сердца и тяжелом дыхании идущего рядом Кэйи. Все жители дома давно отдыхают. Потому они бредут между виноградников без разговора, потому дверь открывается осторожно и свет зажигается лишь в кабинете Дилюка.

Кэйа опасливо смотрит на брата, держится еле-еле. И все это так неправильно. Так плохо. Хочется встряхнуть Альбериха, вернуть тому его уверенность и все маски, надетые ради собственной защиты. Все же Дилюк не был готов видеть Кэйю настолько обнаженным. Слишком сильно въелись старые раны.

— Задавался вопросом, почему их иногда зовут проклятыми? — голос надломленный, треснутый, как и общий вид капитана, стоящего посреди кабинета как безвольная кукла, на которую надели совершенно неподходящий костюм. Он спотыкается на последнем слове, желая сказать что-то другое, но останавливается на этом варианте. И Дилюк это замечает.

Непривычный. В рубашке, застегнутой на все пуговицы.

— Кого? — вопрос выбивает из колеи сильнее вида капитана, что в теплом свете выделялся угловатостью и бледностью.

— Хиличурлов, — Кэйа смотрит с пониманием, подходит ближе и выдыхает с тоской, от которой хочется кричать, задавать вопросы и молить о том, что бы сейчас перед ним не стоял настолько неправильный Кэйа. Но Дилюк не может себе этого позволить, терпеливо ожидая ответов. Кэйа ведь знает его, понимает даже спустя годы тихого сосуществования рядом.

— Так ведь и есть, — голос тихий, спокойный, режущий слух, не имея доброй хитринки сказки; и взгляд пустой, росчерками холода поддернутый, — прокляты и обречены на забвение в чертогах собственного разума. Их личность теряется, умирает.

— Кэйа, — почему ты говоришь мне об этом? почему качаешься из стороны в сторону, словно тонкое измученное древо. Когда Каэнри'ах далеко.

— Меня позвали, Дилюк, чуть меньше полугода назад, — и голос названного брата теряет всякую силу. — И с тех пор все становится только хуже.

Кэйа открепляет от пояса глаз бога, покрытый тонкой сеточкой трещин, еле светящийся, помутневший. Дилюк не верит, держит своими похолодевшими от накатывающего ужаса ладонями ледяные руки Кэйи. Это неправильно. Так не должно быть.

— Барбатос, — доносится едва ли слышно, однако сейчас хочется верить, что их архонт откликнется на немую мольбу, придет и уверит в том, что все будет хорошо. Но… их защитник едва ли справится с этим. Да и может ли он защищать тех, кого, по слухам, уничтожал? — Зачем ты пришел? — Дилюк поднимает глаза, отцепляясь от покрытых сеточкой влияния бездны рук, спрашивает и только потом осознает.

Это не то, что сейчас должен он говорить. И, архонты, он не хочет слышать ответа на свой же вопрос, не хочет видеть, как собственной фразой разрушил еще один мост, как перерезал канаты.

— Кэйа, нет, — он выдыхает, собирается с силами и удерживает потянувшиеся было назад руки в своих ладонях. — Прости, я…

Почему ты пришел только сейчас? - хочется спросить, но он не успевает:

— Понимаю, — Альберих все же выпутывается из потеплевшей хватки Дилюка и хмыкает. Как всегда, даже в таких мелочах, привычки дают о себе знать.

Дилюк видит, как прокатывается дрожь по телу Кэйи, как краснеет кожа от слишком горячей температуры для него, как в попытках охладить руки Кэйа лишь замораживает их.

— Я безнадежен, — вырывается так неправильно привычно, что желание встряхнуть брата становится сильнее.

— Давай помогу, — Дилюк осторожно размораживает сковавший руки лед и хмурится, стоит заметить покрасневший глаз. — Кэйа, кто тебя зовет? Я, — он осторожно подбирает слова, — могу тебе помочь?

Видеть, как разрушается человек, как осколки былой силы и уверенности хрустят под ногами, как из фигуры живой Кэйа стал похож на мертвеца, больно. Тем хуже ощущались объятия, что нельзя назвать ими. Кэйа держался за Дилюка, впивался пальцами в плечи и сопел в плечо. Он дышал прерывисто, будто бы забывал, как это делать правильно, будто бы тело уже решило, что дыхание ему ненужно. Мертвецу оно незачем.

— Кэй,

Под руками ощущается хрупкость и слабость, стоит нажать посильнее — переломишь полностью. Дилюк пытается не навредить, правда. Но все будто бы бес толку. Кэйа вырывается, отталкивая брата, смотрит так испуганно и обреченно, что Дилюк и сам паникует, держит за плечи и шепчет безостановочно:

— Все хорошо, я тут, — Альберих срывает повязку, обнажая старый шрам, покрытый сеточкой разрушения, и видящий глаз, впивается в волосы, шипит от боли и сворачивается, падая на колени. Дилюк подхватывает брата почти у пола, смягчая удар, — я рядом. Держись.

Вот только Кэйа будто бы и не слышал его, взгляд метался из стороны в сторону. Находиться рядом становилось тяжелее. Дилюк и сам начинал задыхаться: столь тяжелой была энергия, выплескиваемая в воздух.

— Дилюк, — Рагнвинрд читает по губам, не слыша голоса Кэйи, сжимает того в объятиях сквозь боль энергии бездны, — они зовут. Убей, — слово доносится слишком четко, — меня.

Не сдавайся, — хочется крикнуть. Поздно — говорит реальность.

Дилюк стискивает в объятиях изломленное проклятием тело, смотрит в измененное лицо и не видит в нем брата, не слышит родного голоса, не чувствует в нем того, кто жил с ним с самого детства. Ни капли сознания, ни единого признака. На него смотрит новорожденный хиличурл. Держится когтями за одежды и начинает нервничать. Дилюк со страхом и внутренним отторжением подхватывает тело брата, надеясь, что он не нападет. Что он сам не будет опасен для Кэйи.

Куда его нести? Кто вообще его будет слушать, ворвись он ночью к кому-то и делясь случившимся? Что ему делать, когда в голове беззвучное «убей меня»…

Рагнвиндр спотыкается, стоит Кэйе — он вернется, даже если сдался, Дилюк верит, что вернется — вцепиться когтями ему в спину. Больно. Шипение глушится ревом обращенного, и теперь предстоят веселые минуты. Дилюк впечатывается в соседнюю комнату, скрываясь от обеспокоенного голоса Аделинды.

— Мастер, с вами все хорошо? — уверен, она выскочила, даже не собравшись нормально, проснувшись от устроенного переполоха.

— Да, — а у самого бьется мысль, что ему делать с Кэйей, чьего сознания даже не ощущается в хиличурле. — Отдыхайте, Аделинда.

Ожидание затягивается. Грохот сердца отдается в висках. Ему правда кажется, что в глазах льдистых мелькает сочувствие. И он хватается за возможность. Поддается вперед, удерживая за плечи успокоившегося Кэйю.

— Я найду выход.

Обещание срывается почти безнадежно, болезненно. Оно же обращается размашистым из-за спеха и опасений за жизнь Кэйи почерком на бумаге. Ястреб взмывает в ночное небо и Дилюк выдыхает. Может быть, у них есть шанс? Реальность глуха к молитвам людей. Хиличурл переползает на другую сторону комнаты, и, архонты, он все еще в рубашке и волочащихся по полу штанах. Обувь была утеряна в другой комнате.

— Кэйа…

Дилюк сползает по стене, зарывается руками в волосы и сдавливает их со всеми накопившимися страхами и паникой. Архонты, Селестия, хоть кто-нибудь, дайте возможность все вернуть.

Кэйа — он не поверит в то, что Альберих исчез — устраивается на полу и задумчиво чешет затылок, внюхиваясь в непонятную ткань на себе. Словно одичавший в раз зверек. Временно — напоминает себе Дилюк. Это все временно. Он найдет способ. И первым его шагом будет обращение к тому, кто был в какой-то мере близок с его названным братом.

Альбедо появляется уже на утро и хмыкает, когда видит залегшие тени на лице Рагнвиндра. Ему Кэйа бросил на прощание что-то о невыполненном долге и исчез. Альбедо почему-то был уверен, что он еще вернется. Зайдет, не стучась, вывалит из сумки интересные находки и пойдет играть с Кли. Но нет. Кэйа больше к ним не вернется.

— Он исчез, — Альбедо вердикт дается с трудом, звуки отказываются хоть как-то появляться. — В этот раз навсегда.

— Должен быть способ! — Дилюк ненавидит время, злится на все недомолвки и то, как долго Кэйа тянул со встречей.

— Его нет, Дилюк, — глаза мужчины стеклянные, пустые. В один миг он лишился и брата. В один миг остался без того, с кем вырос.

— Не верю, — шепот срывается слишком резко и разочаровано, рукой Дилюк задевает лежавшие неровной стопкой бесполезные книги, пугая шумом любопытного хиличурла, играющегося со своей магией.

Альбедо тоже больно. Он знакомится с чем-то новым для себя, что иглами врезается в искусственное сердце и ломается как-то неправильно. Как объяснить все Кли? Имеет ли он на это право?

— Дилюк, — алхимик смотрит серьезно на явно готового пойти на все человека, — не мучай ни его, ни себя. Отпусти.

— Чтобы кто-то его убил по дороге?! — наверное, впервые он осознает, кем являлись когда-то эти существа, живущие небольшими группами, ворующие товар и охотящиеся на незадачливую добычу. — Нет.

— Дилюк, — Альбедо уже не смотрит на человека, он внимательно следит за поведением потерявшегося в себе и чертогах бездны Кэйи. Тот подбирался к ним с опаской и готовился что-то стащить. — Отпусти его.

— Кэйа сказал убить мне его, — голос тяжелый, полный горечи и обиды. Непонимания.

Это создание не Кэйа — тихо доказывает он себе. Это его брат — шепчет память и вера в лучшее. Его убьет искатель приключений, и повезет, если быстро. Я не могу это сделать.

— Последнее желание должно быть исполнено.

В конце концов, любая надежда обратится в пепел. Глаз бога тому подтверждение: пустым, в смешанной оболочке двух регионов с крыльями Мондшадта и звездой, как теперь стало ясно, Каэнри'ах, словно насмешкой над человеком, он лежал сейчас на тумбе, а в глазах хиличурла виднелись завихрения крио. И как бы не билась душа исследователя узнать большее, Альбедо уважал Кэйю. Он не собирался ставить на обращенном опыты. Кажется, это понял и Дилюк.

— Оставишь нас?

Стук двери винокурни отпустил пружину, и Дилюк обессилено сжал кулаки. Почему? Хроники молчали о таких случаях. Только из-за родства?

Хиличурл грыз яблоко, нарезанное дольками. Его будто бы и вовсе уже не волновали люди. Рука касается шерсти создания, и Дилюк узнает ощущения: такой была седая прядь в темно-синих волосах Кэйи. Значит, уже тогда…

Было бы милосердием убить его? Дилюк не дает себе времени на раздумья. Он осторожно тянет на себя слишком тихого хиличурла, обнимает его, обхватывая полностью, и шепчет, успокаивая обоих.

— Вот так, — шерсть щекочет и так порядком уставший организм, пальцы ног чувствуют холод полов, тело цепенеет от осознания задуманного, — все хорошо.

Ничего хорошего, Дилюк чувствует, как хиличурл начинает напрягаться, мелькает мысль остановиться.

— Не волнуйся ни о чем, и скоро все будет хорошо, — надежда на лучшее правда убивает. Лежащий рядом глаз бога более не принадлежит никому. Но вера остаётся, пытается держаться и дальше. Дилюк сглатывает ком в горе и моргает от жжения в глазах. — Поднимись этой ночью и звездам улыбнись.

Это больше не Кэйа — напоминает реальность осколками льда вокруг. Это не его глаз бога сейчас проводник для магии, а само тело создания. Хиличурл беснуется в усиливающихся объятиях. Дилюк нервно отбрасывает все противоречия и безмолвно кричит, душа лучшего друга детства, напарника, названного брата. Он собственными руками вновь убивает свою семью. Только в этот раз не мечом. В этот раз ладони находят худую шею — как у подростка — среди белесой шерсти, фиксируют голову и резко дергают в сторону. Тело обмякает вместе с душой Дилюка. Он вновь остался один. Внутри расползается едва залеченная трещина. По щеке скатывается слеза и раздается в оглушающей тишине всхлип. Паника, боль и ненависть к миру накатывают резко, окуная в беззвучные рыдания.

Глаз бога не мигает в последний раз, никак не отвечает на вероломное покушение на жизнь своего обладателя. И Рагнвиндр злобно усмехается сквозь слезы: даже архонты и Селестия молчат. Держа бездыханное тело обращенного проклятием брата, Дилюк шепотом почти повторяет вопрос Кэйи. Кажется, небеса знают ответ. Теперь знает и он. И это не только о проклятых:

— Почему же тогда их зовут мертвыми…