У Хаширамы никогда не было хозяина.

По правде сказать, у него никого не было, так что будет верным несколько поправиться: у Хаширамы не было вообще никого, «даже» хозяина. «Тем более» хозяина.

Хозяин был кем-то важным и нужным, чем-то, что не валялось на дороге и в кустах, не приносилось ветром и не делилось птицами. Хозяина хотели все, потому что это тепло в снежное время, это стена от ветра, это еда каждый день и защита от тех, кто злее. Хозяин – это хорошо.

А у Хаширамы его никогда не было. Да и не только его.

Но тогда встаёт очевидный вопрос – если у Хаширамы никого никогда не было, как он стал Хаширамой? Ведь хаширамами не рождаются, иначе бы все вокруг были хаширамами. А если он такой один, значит, он им как-то стал, потому что все рождаются кем-то, а становятся – единицы. И он стал – в тот момент, когда его так назвали. Кто-то назвал его, но у него никогда никого не было. Только ветер, листья и шум города, которым не было дела до какого-то уличного пса.

До него вообще никому дела не было, так что, наверное, Хаширамой он стал как-то сам. И Человек, который однажды появился в его жизни, как-то понял, что он – Хаширама. И назвал так снова.

      Человек был белым, тихим и ближе к человеческому детёнышу, чем к старой особи. Он проходил мимо убежища Хаширамы утром и вечером почти каждый день, и от него всегда пахло как-то особенно хорошо; пёс дожидался, когда по нему скользнут взглядом, и начинал вилять хвостом быстро-быстро, неизменно сбивая близстоящий бак. Иногда он даже задорно лаял, приветствуя, и Человек мог ему улыбнуться.

У человеков (Хаширама знал, что один – это «человек», и этого было достаточно, а слово «люди» было странным и отталкивающим) была странная особенность – они скалились, когда видели что-то, что им нравилось, и называли это улыбкой. Но его Человек не скалился – он просто поднимал уголки рта, и Хаширама улыбался в ответ, обнажая клыки. И они друг друга понимали.

      Бывало такое, что рядом с Человеком шёл Чёрный человек – большой, лохматый и сам чем-то на пса похожий. Он нередко скалился на Человека, как на врага, и тогда тот скалился в ответ, и они рычали. Хаширама в такие моменты выкарабкивался из убежища, обязательно тыкался Человеку в руку большим влажным носом и преданно заглядывал в глаза, помахивая длинным хвостом. И Человек чесал его промеж ушей. Чёрный человек фыркал и скрещивал руки на груди – наверное, он не любил собак; от него всегда пахло кошками.

Хаширама любил кошек – они были такие интересные, похожие на воду, перетекали из одного места в другое и шипели, как ночной ливень. Но кошки не любили его, и потому к Чёрному человеку он подходил осторожно, потупив взгляд и опустив хвост. И не трогал его. Чёрный не трогал его тоже.

      А однажды что-то случилось, и Человек перестал проходить мимо. Он пропал. Совсем. Его не было ни на соседних улицах, ни у здания, до ворот которого Хаширама его провожал, ни в доме рядом, из которого всегда пахло жаром и едой. Пёс не находил себе места, ходил кругами, заглядывал в каждую подворотню, прислушивался к запахам и вдруг остро осознал – а ведь это его Человек. А Хаширама – его. Никогда не нуждавшийся в хозяине, он всю жизнь искал кого-то «своего», пусть и не понимал этого, и, оказывается, нашёл.

Только где он сейчас – его Человек? И знает ли он, что где-то тут бродит его пёс?

Лето выдалось мокрым – дождь шипел, как сотня рассерженных котов, на протяжении нескольких дней, и Хаширама постоянно отряхивался и промокал мгновенно, но продолжал поиски. Он оббежал весь город, пролез под всеми заборами, под которыми смог, сунул мокрый нос в каждую открытую дверь, уворачиваясь от носков ботинок, и всё искал, искал, искал – хотя бы след подошвы, хотя бы отголосок запаха. И когда он неожиданно учуял кошачий запах Чёрного человека, он ринулся к нему прямо по дороге, где носились и гудели вонючие машины.

Промокший Чёрный человек ещё больше стал походить на пса – он даже отряхивался похоже. И с Хаширамой он, наверное, почувствовал что-то общее; вместо того, чтобы прогнать пса, вцепившегося в его штанину, человек завёл их обоих в какой-то переулок, в котором было сухо, и запустил чёрную руку (человеки любили прятаться под тканью, и руки Чёрного человека тоже были в какой-то ткани) в мокрую шерсть на загривке зверя. Они вместе смотрели на дождь и грелись друг о друга – Хаширама даже осмелился прижаться головой к его бедру.

— Придётся тебя взять, видимо, – тихо сказал человек, вздохнув. Хаширама навострил уши и поднял голову, глядя растерянно. Взять? Куда? Зачем? Но Чёрный человек нарочно не смотрел на него. – Не знаю уж, как с тобой Изуна уживётся... Тобирама заболел, знаешь? – нет, он не знал, он точно не знал! И имени не знал... – Валяется с температурой, кашляет и пьёт таблетки, – таблетки? Пёс ни разу их не пробовал. Но, кажется, это было что-то невкусное, потому что человек скривил лицо, говоря о них. – И всё равно работает. И даже о тебе помнит.

Хаширама стукнул хвостом. Его Человек его помнит! И его Человеку плохо... но он его помнит.

Дождь усилился; Чёрный человек что-то недовольно прошипел, почесал пса за ухом и шагнул под воду. Пёс пошёл следом. Кому вообще есть дело до воды с неба, когда его Человек болеет?

В доме пахло мокрым камнем. Хаширама отряхнулся на входе, окатив случайно Чёрного человека, но тот отряхнулся тоже, и они шли сырые и абсолютно во всём согласные, насколько вообще могут быть согласны пёс и человек. Ступени, ступени, дверь, и – вот оно. Этот запах. Этот особенно хороший запах.

Запах его Человека.

— Какого чёрта? – беззлобно рычал Человек, пока мокрый и грязный пёс вылизывал его руки и тёрся головой о живот, пачкая одежду и виляя хвостом так сильно, что сбил стоящий неподалёку стул.

Чёрный человек пожал плечами и, стянув с руки чёрную ткань, погладил подозрительно глядящего на Хашираму чёрного кота, вальяжно расположившегося на небольшой металлической коробке с прозрачной дверцей.

— Спроси у него сам – это теперь твоя забота. Я не при делах.

— Ну конечно, – оскалился Человек. И пёс вдруг понял, что это тоже улыбка – какая-то особенная улыбка специально для Чёрного человека, вовсе не злая. Смеющаяся улыбка. А потом Человек посмотрел на него и улыбнулся так, как улыбался только ему – своему преданному псу.

— Добро пожаловать, Хаширама.