Этот день не понравился Камисато Аято с самого утра: плохо спал, невкусно позавтракал, слуги, как назло, слишком медлительны, словно мухи, попавшие в сироп. Аяка что-то щебетала, пока он, пытаясь справиться со своим дурным настроением, провожал рассеянным взглядом внезапно набежавшие тучи. Гроза тоже не нравилась Аято: сегодня она была слишком уж устрашающей, словно предзнаменование чего-то ужасного. А ещё он слишком давно не видел Тому.
К этому парню он привык как-то быстро и слишком безысходно. Казалось бы, ну что для него какой-то слуга, пусть и талантливый, но точно не единственный. Да, он оказался незаменимым в штате клана Камисато, без него многие судьбоносные сделки даже не прошли бы стадию обсуждения, не говоря о реализации, а в домоводстве ему и вовсе не оказалось равных, что весьма удивило старых слуг клана. Но ведь простой управитель не должен так волновать господина, верно? Однако сердце Камисато Аято пропускало удар, а после заходилось бешеным ритмом каждый раз, как Тома улыбался ему (Аято очень хотелось верить, что ему, а не кому-то позади). Хотелось подойти к нему, уложить ладони на талию, притянуть ближе собственническим жестом, и впиться в улыбку поцелуем. Каждый раз такие желания пугали и будоражили Аято, но он, стоически пряча эмоции под вежливо-отстранённым выражением, продолжал давать распоряжения относительно грядущего ужина. Он привык.
Спустя полгода гляделок Аято всё же не выдержал и воплотил желание в жизнь: поцеловал Тому, когда тот оказался в опасной близости к нему и снова улыбался, Аято так слаб перед его улыбкой. А потом малодушно сбежал, страшась, что Тома оттолкнёт, боясь увидеть в любимых (о да, Аято только недавно перестал избегать думать о Томе в таком ключе и просто принял этот факт) глазах отвращение или неприязнь. Однако, сбежать далеко не удалось, Тома быстро догнал, схватил за запястье и, развернув к себе лицом, поцеловал Аято в ответ, кусаче и нетерпеливо, словно осуждая за столь долгие раздумья. С тех пор они целовались каждый день, а когда каждый не получалось, Аято чувствовал себе отвратно. Он в целом чувствовал себя отвратно, когда долго не мог видеть парня: казалось, он стал необходимым фактором жизни господина клана Камисато, таким же, как еда или воздух. Когда Томы не было рядом, когда он не улыбался ему, сверкая глазами, когда не целовал родинку под губой, нашёптывая между поцелуями какие-то милые глупости, когда не запускал ладонь в длинные светло-голубые волосы в порыве страсти, Аято чувствовал пустоту вокруг себя.
Даже сестра, до недавних пор единственный лучик радости в бесконечной работе и решении дел разной степени скучности, теперь не могла помочь. Вот и сейчас она болтала что-то о плохой погоде и о том, что сегодня из дома лучше не выходить, но Аято не слишком вслушивался, волнуясь за Тому. Где он? Почему не появляется уже третий день? Всё ли в порядке? Он отбивал рваный ритм по доске подоконника и старался совладать с раздражением, смешанным с едва уловимым страхом. Сейчас, во время Охоты, Аято приходилось волноваться слишком часто. Слишком часто он теперь боялся, что в один «прекрасный» день его Тому схватят, отберут Глаз Бога и отправят на все четыре стороны. Он видел, что происходит с теми, кто лишается Глаза Бога, и всей душой не желал Томе подобной участи.
— Может, прогуляемся? — произнёс он. Сидеть в четырёх стенах, будучи не в силах заниматься делами клана, ему стало слишком невыносимо. Но сестра лишь недовольно фыркнула.
— Ты вообще слушал, брат? Посмотри, какие там тучи. Скоро начнётся гроза, лучше не выходить из дома в такую погоду.
— Мы можем спрятаться где-нибудь и переждать дождь. Зайти в чайный дом Коморэ, например, — «быть может, Тома окажется там» — Аято не стал договаривать. Аяка покачала головой.
— Не нужно, чтобы нас кто-то видел. Ты ведь понимаешь, сейчас такая обстановка, что лучше лишний раз не покидать усадьбу. Тома так говорил.
— Когда это ты успела смириться с ситуацией и села смиренно ждать, чем всё это кончится? — Аято покачал головой: такое поведение точно не было в духе сестры, всегда ратовавшей за справедливость. Она скорее первая побежала бы сражаться в первых рядах, чем стала бы отсиживаться в усадьбе, прикрываясь «обстановкой».
— Но Тома…
— Томы здесь нет, — отрезал Аято. Он очень надеялся, что слова получились резкими и безапелляционными, а не тоскливо-грустными, какими были в мыслях. — Почему он где-то ходит, а мы должны отсиживаться здесь? Мы такая же комиссия, как и остальные, но почему-то вынуждены прятаться здесь, как мыши. Разве это правильно, Аяка?
Тучи за окном, клубившиеся над городом, разразились молниями, через пару секунд раскаты грома достигли усадьбы клана Камисато, нарушили повисшую тишину. А через мгновение в комнату главы клана постучались короткой дробью.
— Господин! — донеслось из-за двери. — Господин, срочная новость!
— Войди! — Аято отвернулся от окна и посмотрел на вошедшего: один из шпионов комиссии Ясиро, встрёпанный и запыхавшийся, будто бежал от самого города.
— Господин, беда! Тома, его…
— Что? Что с ним, говори быстрее! — слова получились резкими, в другой момент Аято обязательно устроил бы себе мысленный выговор за то, что не смог контролировать эмоции, но сейчас он слишком волновался, чтобы думать о подобном.
— Его схватили люди сёгуна!
— Что?! — сердце испуганно пропустило удар, упало куда-то в живот, и теперь отдавалось внутри неприятными спазмами страха. — Где он?!
— На площади Тысячерукого Стоглазого Божества.
Аято почувствовал, как что-то будто дёрнуло его вперёд, побуждая бежать. Бежать со всех ног, так, как никогда раньше не бегал. Он не заметил, как следом за ним метнулась Аяка, как кричала ему вслед, просила остановиться, но после, бросив это бессмысленное занятие, припустила вслед. Он бежал, проклиная свою глупость, путаные дороги, невежественность сёгуна и тот факт, что он не может пользоваться точками телепортации. На кой они стоят на каждом шагу? Аято казалось, что сердце, бьющееся неистово, словно желающее сломать грудную клетку, выломать рёбра, тянет его вперёд, даёт силы бежать во всю мочь. Он бежал, а в мыслях билось заполошно «Я должен успеть».
Он взбежал вверх по каменной дороге, едва не сбив кучкующуюся толпу. Толпа переговаривалась, слышны были испуганные вздохи и судорожные всхлипы. Аято уже хотел пробраться через толпу к парапету, наконец взглянуть на площадь, попытаться помочь Томе, но вдруг почувствовал, как кто-то дёрнул его назад, отводя дальше от людей. Он обернулся, желая высвободить ткань одежд, оттолкнуть того, кто посмел мешать ему, но увидел лишь запыхавшуюся Аяку, изо всех сил держащую его за рукав. «Откуда у неё столько силы», — пронеслось у Аято в голове, но все мысли вылетели тут же, как только со стороны толпы послышался очередной испуганный вздох. Аято снова повернулся, стремясь разглядеть, что происходит на площади, попытался дёрнуться, чтобы слететь с каменного парапета, схватить Тому и сбежать вместе с ним, но Аяка по-прежнему держала его за рукав. Ему удалось лишь взглянуть на площадь. Он увидел, как прямо посередине круглой, словно арена, площади, лежал Путешественник, имени которого он не знал. Лежал, казалось, без сознания, ведь на попытки странного летающего существа растормошить его он не откликался. А в следующую секунду Аято увидел его. Лихорадочно пытающегося развязать верёвку на руках, бросающего паникующие взгляды на медленно приближающуюся с мечом в руке сёгуна.
Аято вновь попытался дёрнуться на помощь. Тома мог освободиться, но точно не смог бы сразиться с сёгуном. Аято, впрочем, не смог бы тоже, но выиграть для Томы немного времени — вполне. Однако Аяка вцепилась в рукав мёртвой хваткой, и Аято мог лишь судорожно трепыхаться, как рыба, попавшая в сеть.
— Что ты делаешь?! — крикнул он в отчаянии, и сам удивился тому, как звучал его голос. В нём, казалось, смешалось всё: страх, боль, гнев, безысходность. — Дай мне помочь ему!
— Ты не поможешь ему, брат. Пожалуйста! — в голосе Аяки послышались слёзы. — Прошу тебя, остановись, ты там погибнешь! Тома велел удержать тебя любой ценой!
— Пусти меня, Аяка! Пусти же, он ведь умрёт! — Аято вдруг подумал, что никогда ещё не повышал голоса на сестру. Да и столь сильные эмоции, пожалуй, впервые вырвались из него, сметя все внутренние установки.
— А если отпущу — умрёшь ты! Зачем тебе туда?! — Аяка уже откровенно рыдала, но за рукав цеплялась отчаянно крепко.
Сёгун, тем временем, уже занесла меч над Путешественником. Аято лихорадочно соображал, как ему спуститься и дать Томе время сбежать, тот как раз почти перерезал путы о копьё. Однако в следующий миг Тома вдруг схватил копьё и запустил его точно в лицо сёгуна, а после молниеносно подбежал к Путешественнику и, перекинув его руку себе на плечи, побежал прочь. Раненный сильно замедлял побег, но постепенно им удалось развить мало-мальскую скорость. Одновременно с этим Аято, воспользовавшись секундным замешательством сестры, с силой рванул в сторону. Послышался треск разрываемой ткани, кусок рукава остался в руках Аяки, а сам Аято кинулся в ту сторону, куда побежал Тома. Перемахнув через парапет, он бежал, почти не глядя под ноги — смотрел лишь на мелькающую рыжую макушку. Он почти поравнялся со сбегающими, как вдруг они расцепились и прыгнули через реку. Аято показалось, что на тот миг, пока они летели через серую от отражающихся туч воду, он перестал дышать. Но вот они приземлились на другой берег, и Аято, недолго думая, прыгнул за ними.
Он слегка опередил их, и потому, приземлившись чуть дальше, даже не успел толком опомниться и развернулся лицом к бегущим. Тома, бежавший чуть впереди, резко остановился и принял боевую стойку, однако, узнав, кто перед ним стоит, тут же переменился в лице. Опустив руки, он сделал маленький шаг вперёд, потом ещё один. Аято медленно приближался тоже.
— Аят- То есть, господин Аято? — его голос словно просел на пару тонов, звучал глухо и слабо. — Почему вы здесь? Госпожа Аяка ведь должна была…
— Заткнись. Просто помолчи, — произнёс Аято и, сорвавшись на бег, в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние и обнял парня.
Он сжал его так сильно, что, возможно, слегка перекрыл кислород. Однако, когда он хотел чуть ослабить хватку, Тома вдруг обнял его в ответ, обвив сильными руками талию, пряча лицо в изгибе перехода шеи в плечо, сдавил так, что Аято почувствовал лёгкую боль. Но разжать объятия его сейчас не заставила бы сама сёгун.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Тома тихо, по-прежнему утыкаясь лицом в шею Аято. — Аяка должна была остановить тебя, заставить себя сидеть в усадьбе. Почему ты здесь?
— Ты думаешь, что, узнав о том, что тебя схватили, я стал бы спокойно сидеть в комнате? — Аято ответил так же тихо, вдыхая запах Томы, зарываясь носом в рыжие волосы. — Почему ты не сказал мне, раз знал о готовящемся аресте?
— Чтобы ты напрочь испортил отношения с сёгунатом, просто защищая меня? Нет уж. Ты столько сил потратил на восстановление репутации клана Камисато и комиссии Ясиро, я не мог…
— Какой же ты глупый.
Аято на миг отстранился, заглянул в родные глаза, светящиеся немым вопросом, и вдруг поцеловал парня. Глубоко, чувственно, так, как хотел все эти дни, вкладывая пережитый страх и уверяя в любви. Он ещё ни разу не признавался вслух, но сейчас подумал о том, что, если бы сегодня Томе не удалось бы сбежать, заветные слова так и не прозвучали бы. До этого он боялся, что, возможно, Тома не воспринимает это так же серьёзно, что он слишком торопится, или что, может быть, такие слова вообще не принято говорить. Однако сейчас ему стало вдруг плевать. Он чувствует это так сильно, что не может больше терпеть. Пусть Тома, возможно, не ощущает того же, пусть он, может быть, торопится. Пусть.
— Я так люблю тебя, — прошептал он в приоткрытые губы, смотря прямо в глаза напротив. Те расширились в удивлении, но в следующую секунду Тома вновь поцеловал его, перехватив инициативу, ведя в танце языков.
— И я тебя. Так сильно люблю, — произнёс Тома в перерыве между поцелуями. А потом улыбнулся, той самой улыбкой, которая делала из грозного и неприступного главы клана Камисато безвольную лужицу. И вдруг, подавшись вперёд, накрыл губами родинку.
Аято улыбнулся тоже. Представив лица наблюдающих за развернувшейся сценой Путешественника и странного летающего существа, он вдруг развеселился и расхохотался. Тома, кинув на него вопросительный взгляд, тоже не смог сдержать смеха.
— Как хорошо, что ты здесь, — сказал Тома, отсмеявшись, заглянул в светло-серые глаза, и снова мягко улыбнулся. А Аято почувствовал себя вознёсшимся.