Мертвый Дом

Возвращаясь из города через лес, Фёдор чувствовал лёгкую эйфорию. Он всем сердцем надеялся, что после событий прошлого дня общественность поднимется против эсперов и государства. То, что устроила Гильдия невозможно простить. Пожары, нарушения в транспортной системе метро и бесконечное количество автомобильных аварий, толпы людей-зомби под видениями, выстрелы из винтовки с высоты, и расстрелы обычных жителей, которые не подчинились мафии из-за паники или под способностью. Достоевский мог бесконечно перечислять все события позавчерашнего дня. Он надеялся хотя бы на мирный марш от жителей Йокогамы против беспредела эсперов, и мафия обязательно начнёт душить протест силой. Ведь, если они его не задушат в зачатке, то потеряют расположение государства и элит. А значит множество уголовных дел сдвинуться с мёртвой точки.

      Он хотел наблюдать за началом протеста. Весь день провел в городе и смотрел на итоги разрушений и то как их пытаются ликвидировать. А за обсуждением в соц. сетях наблюдал всю ночь, почти ежесекундно обновляя ленты в твиттере, и фейсбуке, информационные сводки.

      Шаг. Фотографии с одиночных пикетов около зданий полиции. Шаг. Возмущение комментаторов доходит до кипения. Шаг. Твиты о том, как выглядит город после событий вечера пятницы. Темп ускорялся.

      Пока все это было не массово. Портовая мафия сильно запугала людей за восемь лет. Но то, что протест просыпается, не могло не радовать Фёдора. Быть может, они смогут и перейти на агрессивную форму протеста и начнут уничтожать эсперов.

      Шаг. Улыбка превращается в оскал. Шаг. Мысль о том, что в таком случае даже делать ничего не придётся и просто воспользоваться хаосом, чтоб выкрасть книгу, горела в душе.

      Он помнил, что сегодня прошли переговоры Мафии и Агентства, и они пришли к согласию. Первые просто не смогут пережить вторую волну разрушений и последовавших за ними протестами. А они будут, терпения японцев не безгранично.

      Так же он понимал, что придётся пройти через место стычки двойного чёрного и Гильдии. И очень мечтал, что к тому моменту они закончат меряться силой и убьют друг друга. Но осознал, что такого вероятнее всего не произойдёт. Оскал сполз с лица.

      Темный лес становился все реже. Некоторые деревья валялись вырванные с корнем, а от неестественных ям тянуло приятным запахом мокрой земли. Около одной из них валялась кукла с бинтами на голове. Достоевский усмехнулся и поднял ее.

      Впереди виделся небольшой домик и несколько тел. С расстояния в двадцать шагов мало можно было понять в такой темноте. Он лишь видел, что одно укрыто длинной, густой и вьющийся копной волос, а другое прислонилось к дереву, и почти упал головой на землю. Последний же лежал на земле. Подойдя ближе, узнал в теле Накахару. Это он приказал расстреливать любого, кто ослушается. Рваная рубашка, грязь на которой можно разглядеть даже при свете луны. Комья земли в волосах, и запах крови. Чуя тяжело и редко дышал. Фёдор боролся с неистовым желанием задавить его каблуком. Ради того, чтоб выставить так, что это Дазай убил одного из исполнителей мафии. Этот саботаж Мори ему не простит и направит все силы на искоренение агентства. Однако.... Было достаточно забрать мальчика, из-за которого все началось. Ведь по мирному договору, он должен был вернутся в мафию.

Взглядом пробежался ещё раз по полю битвы и заметил детское тело около дверей домика.

      В темноте плохо было видно состояние Кьюсако, но Достоевский даже не надеялся на что-то хорошее. Использовать такую способность на более чем тысячи людей одновременно, больше часа должно быть отвратительно мерзко и больно. Он помнил, как выглядел измученно Евгений после массового использования своей способности. А он мог контролировать не больше полутора сотни мёртвых за раз. Здесь же размах больше...

Осторожно подбираясь к домику, Фёдор открыл телефон, дабы посмотреть время. Нужно было рассчитать сколько примерно у него осталось до момента, как придёт мафия по сигналу Дазая. Так как они были далеко за чертой города, оставался примерно час.

Огури должен успеть. Отправив короткое СМС, он аккуратно закинул тело на спину, и как можно скорее пошёл прочь, в чащу.

      Даже сквозь пальто, он ощущал ребра подростка, а щиколотка спокойно вмешалась в ладонь, ещё и место оставалось. Сам Юмено по ощущениям весил не больше тринадцати пяти килограммов.

      Идти нужно было больше тринадцати минут, и он не был уверен в том, что ребёнок не отправится на тот свет. Опасения были не напрасны, ведь уже спустя пару минут, он ощутил кровь на своих руках и очень громкое сипение около ушей, сухой кашель... Михаил Афанасьевич не обрадуется совершенно. Но Фёдор его понимал, совсем недавно прошла операция Гончарова и его же биопсия. Марина саботировала лечение и сбежала... Да и Фёдор сам последнее время часто падал в обмороки. И всё это поверх обычной работы подпольным хирургом для эсперов. Мало кто будет рад такой загрузке.

      Зато среди плюсов - Кьюсако отличный материал для исследований, особенно его психика и личность под влиянием способности и внешних факторов.

      Тропа обрывалась около кустов, он повернул налево и прошёл к входу в шахту. После чего опустил Юмено в вагонетку, облегчённо вздохнул и сам сел.

      Под землёй было прохладно и сыро, пахло плесенью и железом. Он и сам не заметил, как добрался до места, погрузившись в собственные размышления. Протестный дух горел в его душе, и казалось, что это было единственным, что его согревало.

      Когда Достоевский, вытащил тело из вагонетки, его уже встречал Булгаков. Левый глаз дёргался, а сам он смотрел с осуждением. Скрестив руки на груди, он отбивал шестнадцатые ногой.

— А позвольте спросить, какого хера?

— Важно для плана.

— Да вы что? Я такое слышу раз в несколько лет, когда смотрю на днищенское состояние очередного эспера.

— Ценный...

— Материал. Да. Почему весь в крови тогда и без сознания?

— Он оружие и именно его использовала Гильдия ради осуществления аварийного плана.

Булгаков раскрыл широко глаза и поднял брови.

— На стол его, быстро, - цедя сквозь зубы, Михаил Афанасьевич открыл дверь.

***

      Юмено, скрипя зубами от головной боли, озирался по сторонам, вот уже минут пять. Он очнулся в неизвестной ему белой комнате. Она не походила на тёмные катакомбы мафии, с кирпичной кладкой, пятнами и лужами на полу. Там никто отродясь не прибирал.

 Последнее, что он помнил - деревянные тиски, непрерывную боль. Кто-то отрезал пальцы, давил ноги, вырезал ножичком фразы на теле и сердечки, вкалывал когти, выпиливал полость, отрубал ноги, - и все это разом. Но сейчас, все было на месте.

      Рядом стояла серая ширма, и Кью видел чей-то силуэт, но встать не мог, - ноги ужасно ломило. Гул в ушах мешал сосредоточиться на происходящем.

      Он, поднял руку, чтоб почесать лицо, но остановил ее в воздухе. Бинты от запястья до плеча. Отвратительные, белоснежный, плотно наложенные бинты, как у Осаму. А он не имеет права на жизнь. Быть хоть в чем-то похожим на Дазая отвратительно. Он был хуже запаха сырости и гниение, подвалов, мерзотней чего-то липкого, склизкого, и холодного на полу в темно-буром освещение. Бинты опутывают словно змеи.

      Кью начал пытаться их сорвать, но тело больше проходило на ватную куклу, и резких движений не выходило. Даже оторвать не выходило.

      Наконец, он обессиленно упал обратно на спину. Было тихо. Эта тишина отличалась от той, что он слышал до. Тишина мафии - гнетущая, осуждающая, липкая и сковывающая, иногда прорывались далёкие и очень тихие крики. Рядом с ним не держали заключенных и приходили раз в сутки, чтобы отдать какую-то склизкую кашу, или почти пустой суп, и стакан чая. Лицо приносящего всегда было в тени, но он явно ненавидел Юмено, ибо почти швырял поднос, а однажды специально уронил тарелку и тихо рассмеялся. Он не стал даже поднимать. Кьюсако хотел найти того человека, посадить в клетку и морить голодом. Иногда бы снисходил до подачи еды. Он бы просто кидал ее в лицо, а следом тарелку. Или же сразу вываливал на пол, в самое грязное место, посыпая стеклянной пылью. После же кипяток, прямо на руки... Кьюсако улыбнулся и глубоко вздохнул.

      Здесь же тишина была мёртвой и насыщенной холодным светом. Никто не смеялся, а кровать была с мягким матрацем, подушкой и тёплым одеялом.

      Он повернул голову и заметил тумбочку. На ней стоял стеклянный стакан и графин с водой. Стремительно схватив стакан, Юмено со всей силы кинул его. Но тот не разбился, а лишь откатился к ногам какого-то человека.

— Стакан нужен для того чтобы из него пить. Это не мячик, чтоб его кидать.

Кью зыркнул исподлобья. Это был высокий мужчина в белоснежном халате, с седыми висками и с очками. На лбу три росчерка глубоких морщин. От неизвестного тянуло горьким запахом, чем-то похожим на сигары того старого деда Хироцу. Он поднял стакан.

— Я ненавижу бинты.

— Их пока нельзя снимать. И не дергайся так сильно. У тебя вывих плеча.

— Да кто вы вообще?

— Врач.

— Врач не так выглядит. У него чёрные волосы до плеч, глаза цвета вина и он вечно носится за девчонкой с длинными кудрявыми волосами. А ещё он вечно приказывает, - шипя сквозь зубы.

— Не знал, что Фёдор врач, - рассмеялись в ответ, — Но как бы там ни было, я тоже врач. Тот, кого ты описал, должно быть Мори Огай.

      Юмено передернуло от имени. Его тоже хотелось убить. За мерзкого наставника, за оскорбления, за давление и наказания, терпеть порку кнутом было невозможно. И все это просто из-за способности. Облить бы его кислотой и выставить на главную площадь, проткнув ногу куском арматуры, приковав тем самым к уличной плитке. А ещё облепить шариками с едкими веществами, и лопать их дротиками. Он вцепился в бортик и начал тихо смеяться.

       Мужчина прошёл в комнату и зашёл за ширму. Пользуясь случаем Кью, тихо вышел за дверь.

      Коридор в тусклом холодном освещении выглядел несколько пугающе. Серые стены, линолеум, несколько закрытых дверей. На секунду ему показалось, что каждый кто здесь окажется становился серым. В конце виделась дверь, к ней Кью побежал со всех ног, не оглядываясь назад, опасаясь, что тот в халате, догонит, поймает и будет издеваться. С другой стороны, он прекрасно понимал, что всегда может дать отпор.

      В комнате на коричневом диване сидел мужчина с белыми длинными волосами и читал книгу. На соседнем кресле спала белая, как снег кошка.

      Все было не так, все не то. Он никогда не был в этом месте, но оно казалось ложным. Все это проверка от Огая на верность. Они все его ненавидят, все хотят, чтоб он сдох. Мерзкие. Как те из Гильдии. Всего лишь смешная игрушка.

— Добрый день, - сказал хрустально чистый голос.

— Господь, ненавидит меня? - первое что пришло в голову.

— Кто вам сказал такую глупость? Не люби он детей своих, оказались ли вы тут?

— Вы... Вы не знаете, где я бы...

— Господин рассказал о вас все, что счёл нужным. Вы не в мафии и не в Гильдии

— Где тогда братец Дазай?

— И даже не в агентстве.

Юмено притих и стал рассматривать кошку. Она сидела, поджав лапки под себя, и вроде как мурчала. Почему-то единственным настоящим существом, не пропитанным ложью, казалась именно она. Сам не заметил, как начал ее гладить по спинке и за ушами. Та лишь едва приоткрыла свои зеленые глаза, и хитро улыбнулась.

      Мужчина никак не отреагировал на это, лишь молча заплетал свои волосы в тугую косу. Продолжая гладить, Кью параллельно рассматривал комнату. Ничего особенного тут не было: кремовые стены, различные натюрморты и портреты людей, диван с новым неизвестным человеком, книжный шкаф, фортепиано, паркет, тёплый желтый свет. Как бы Юмено не искал, не мог найти, что вызывает такой дискомфорт и тревогу.

      Он невольно продолжал сравнивать все катакомбами. Бетонная холодная коробка, и кровать из металлических прутьев, без матрацев и подушки, а из света только маленькая красная лампочка под потолком, где-то дальше по коридору… И отдельная эпопея – кандалы на ногах, которыми привязали к решётке, когда ему исполнилось шесть. Слишком большой след это оставило.

      Последнее, что запомнил из мафии: пол из цветного мрамора, дубовый стол, ухмылку Огая и восковой мелок на полу. Босс, хотя Юмено таковым его не считал, был похож на склизкую кашу с комочками. Специально в тот день вывесил картинку Элис на самое видное место. Юмено на том листке места не нашлось. Ей он пообещал выколоть глаза, перед выходом в город. И нарисовать этой кровью её «настоящую» семью. Элис всего лишь способность – восстановиться.

      Сейчас, казалось, стены поднимутся, и он окажется в главном подвале для мучений. Что самое главное, он снова увидит ненавистные рожи. Снова находиться под печатью…

Кошка недовольно мяукнула.

— По аккуратнее, пожалуйста. Она может и отомстить.

Голос неизвестного в халате прозвучал почти над самым ухом, и интонацией напомнил Кое. Снова блаженная дрожь разлилась по телу, от представленных способов убийства женщины.

— Добрый день, Михаил Афанасьевич.

— А тебя я просил не снимать бинты, и не заплетать волосы. А ты не только заплел, так ещё и туго, мать твою.

— Что ж я как распустеха буду-то ходить?

      Кью ничего не понял из сказанного, словно они перешли на свой чудный язык лепетания, как он иногда разговаривал с куклой. Они не прекращали, а наоборот все громче и быстрее так говорили. Это его рассмешило. Неужели Огай решил показать, как выглядит Кью с куклой со стороны? В таком случае, он заслуживает ещё более ужасной смерти, чем покалечить Элис на его глазах, и прилюдного оскорбления.

      Резко стало тихо. Только кошка мурчала. Юмено ожидал, что стены беззвучно поднялись и игра закончилась. Подняв взгляд, увидел третьего. Весь скрюченный, серый с отливом на зеленый, дергал губами, дрожала небольшая прядка на переносице. С минуту он немо смотрел на двоих, закатил глаза и что-то прошептал все на том же игрушечном языке. После же обратил внимание на самого Кью.

      Этот тяжелый взгляд исподлобья пурпурных глаз, мертвое лицо, где главным акцентом были острые и глубокие скулы – заполнились навсегда. Источником тишины здесь был этот человек. Словно собой высасывал любое желание говорить у обычных людей. Хотя полной уверенности не было — можно ли называть это человеком. Его тощие руки, где легко можно было рассмотреть каждую косточку, притащили за собой могильный холод и запах промерзшей земли. Ногти длинные, изгрызены, имели черную каемку, словно он ими выкапывал отдельный ход для себя. Все это ярко выделяла черная рубашка.

— Гляжу, вам понравилась Интеграл? – тихий, слегка хриплый пронизывающий голос.

      Юмено не ответил. Лишь немо восхищался. Казалось именно это существо может воплотить все его задумки. В этот момент Кью осознал - оно точно не работает на Огая. Кашка ни за что бы не смогла приструнить это. Разве что только закинуть за решётку из-за страха и отвращения, как самого Кьюсако.

— Потом я вас расспрошу о мафии. Но для начала скажите, как вы относитесь к Дазаю?

— Хочу вырвать ему ногти. И заставить его друзей есть кашу из них, цианида и органов каждого члена агентства, у него на глазах.

— Замечательно…

И существо тихо растворилось в темном коридоре.

— Я бы использовал циклозарин, он действует на нервную систему, и больше похож на твою способность, чем цианистый калий, - глядя ему в глаза, сказал парень с косичкой, после же он уставился на врача.

— Я бы так не сказал, ему больше подойдет диизопропилфторфосфат, если говорить про запрещенные военные яды. Тут и резкое уменьшение зрачков, головные боли и судороги, после них паралич, далее поражение дыхательной и сердечной системы, а за ними смерть. И доза маленькая. А если он рванет обезвреживать вас - потеряет драгоценное время. Не успеет понять какой именно это был яд. Кроме того, где бы он смог достать атропин?

— Нигде! – Юмено широко улыбался.

      Пусть этим он еще не доверял, но они веселые. И Дазая видимо они тоже не любили, либо же хорошо притворялись. Но это уже было не важно. Кьюсако начал активно придумывал различные смерти всем, кого видел в тот злополучный день. Особенно тот с лозой.

      Юмено испытывал непреодолимое желание запустить в организм того эспера, паразита для винограда. Чтоб они начали пожирать изнутри, а после бы вылезали, чтоб поживиться листьями. Кроме того, Кью очень хотел вырезать ему кишки в форме сердечка. После выложить перед ним «Разве не так проявляется любовь бога?». И в довершении всего вырезать на лбу сердечко и написать «I.H.Y.»* И каждую точку выводить крестиком.

— Пожалуйста, вернитесь в палату. Ваше состояние всё ещё не стабильно.

— Не хочу!

— Через не… Дазаю будет гораздо проще отомстить, если вы будете в стабильном состоянии.

— Я хочу сейчас!

— А что лучше: сейчас, но с полными шансами на поражение или после, с уже готовым планом и подготовленным телом?

      Кью задумался. Человек в халате был прав. Если Осаму схватит его сейчас за руку, будет до черноты в глазах больно, так еще и способность не сработает. Поэтому Юмено демонстративно развернулся и ушел в серый коридор.

      Когда же он вернулся обратно в палату, увидел, что ширма свернута, а на кровати мирно спит еще один неизвестный. Рядом с ним стояла капельница. На белой тумбочке стояли различные стеклянные баночки и блистеры с лекарствами, и такой же графин с водой, что и у койки Юмено. Еще одно место, скрытое раньше, пустовало. От неизвестного тянуло смертью, но не как от того существа. Тот, кого Кью видел в желтой комнате – являл собой олицетворение смерти. Оно уже было окрещено, как «Шинигами-сан». Этот же умирал на глазах. Вся комната моментально приобрела нотки личного склепа, для этого человека.

      Зачарованно вглядываясь в осунувшуюся кожу, жухлого цвета кудрявые волосы, в бурые синяки в локтях, желтые дрожащие пальцы соседа по койке, прилег на кровать. Он соврал бы, если б сказал, что не хочет убить этого несчастного. Должно быть мучительно больно, чувствовать, как отказывают органы. Спустя пару минут, пришло осознание, кого напоминал лежащий тюфяк. Парня с лозой. То отвратительное чудище. Это он. И обвинения, что Юмено сам виноват в том, что имеет такую способность, еще не забылись.

      Злоба клокотала и подступала к горлу, руки чесались вырвать ему язык, пока тот спит. В висках стучало сердце, словно отсчитывая секунды бездействия, которые можно было потратить на убийство. Своеобразный таймер: за сколько затравленная, озлобленная собака откусит обидчику ногу. Громко и часто дыша, он сорвался с койки, и запутавшись в собственных ногах, споткнулся и упал на одно колено. Рука со всей силы ударила по локтю спящего. Когда же он поднялся на койке никого не было.

      Белая стена сменилась кирпичом, вместо кроватей появился стул. Все освещал слабый свет керосинового фонаря. Почесывая правую руку, он обернулся и увидел виноградную лозу. Она окутывала Дазая и создавала впечатление картин распятия, что показывал Хироцу, когда Кьюсако было пять.

      Юмено широко раскрыл глаза и улыбнулся. В его голове никак не мог состыковаться образ дерьма, что вгонял иголки под ногти, обмотал железной проволокой и лезвиями маленького ребенка, и для верности затягивал на руках бинты, чтоб точно закрепить, а потом бил, чтоб нанести увечья и Христос. Последний, если верить Рюро был добрым человеком, первым эспером и не издевался над людьми, только потому что мог. Но верить деду не хотелось, а вот убивать…

      К несчастью, когда Кьюсако оторвал часть ветки, Осаму начал стекать на пол. Сначала кожа, за ней глазницы, кровь и остальные жидкости организма, органы иссушились и от резкого удара превратились в пыль. Остался лишь скелет, но и он в скором времени растворился. Остался лишь песочного цвета плащ.

    Кинув лампу со всей силы в сухую лозу, Юмено бросился бежать по металлической лестнице. Спину обжигало горячим воздухом, а над ухом угрожающе трещало. Кашляя и плача из-за дыма, он оказался на мосту. На перилах сидело существо и болтало ногами. У него на голове расположилась кошка. Где-то позади шумели люди.

— Заманчиво… - откуда-то в его руках появилось злосчастное пальто. Отряхнув, оно кинуло прямо в руки Кью.

— Мерзкий. А у вас, Шинигами-сан, остался прах его глаза?

Вместо ответа, с головы спрыгнула кошка на мостовую. После чего выплюнула глазное яблоко и вернулась обратно. Подобрав, он улыбнулся, и с уверенностью завернул в бумажку. После чего сложил в карман пальто. И выцепив первого встречного, чье лицо постоянно менялось, отдал со словами: «Отнеси вооруженному детективному агентству. Скажите, что сотрудник забыл. И обязательно передайте, что Кьюсако Юмено их помнит и очень благодарит».

      Впереди рядом с перилами послышался грохот. Юмено повернул голову и моргнул. Вновь холодный свет ударил по глазам. Он пододвинулся по ближе краю кровати. Соседняя койка пустовала, а на полу кто-то стонал. В палату стремительно ворвался известный незнакомец в халате и очках.

— Еся, слышишь меня? Куда поперся?! Сказал же час назад лежи, - вновь быстрое щебетание странного языка.

— Так чего он того во сне кричит? – умирающий махнул в сторону Кью.

— И как истинный идиот решил пойти сообщить мне? Почти полностью ослепши?!

— Знаешь ли, очень страшно, когда более восьми лет жил один в палате, а тут появляется некто и кричит.

Упавший поднял пустой взгляд, пристально смотря куда-то сквозь Юмено.

— Не делай вид, что меня здесь нет. Иначе я вырву глазной нерв, - И Кью тепло улыбнулся.

— А мне-то что? Кстати…

— Ю-м-е-н-о.

— Ужасно выглядишь, Юмено.

— А ты живой труп.

      Лежащий тихо рассмеялся, словно ему это было слышать не впервой. Врач тоже широко улыбнулся. Только сейчас Кью заметил черные разводы на шее, выступающие темные вены, выступающие сухожилия и связки. Он словно заживо сгнил…

***

      Дверь из палаты с хлопком закрылась, снова попал не туда. Вот уже второй день поисков выхода из этого места, и даже плана не было. Оставаться здесь было опасно, лишь потому что это не подтверждённое место. Знал ли о нем Мори было большой загадкой. Лишь бы залечь на дно и потом выплыть в один прекрасный момент в жизни Дазая и компании. Подонки должны умереть. Просто потому что он так хочет.

      Дернув за очередную дверь в умирающем коридоре, Кьюсако удивился тому, что она оказалась открыта. Он сам не до конца понимал, кому могла принадлежать этот закуток с синими стенами. Здесь были только вешалка, с двумя пальто, крохотный диванчик и зеркало, забитое всякими скляночками, спичками, фотографиями в рамочке, какие-то счета и записки на салфетках непонятными каракулями… Юмено решил зайти проверить, может в ящичке под всем этим добром, был ключ.

      Подойдя ближе, он смог рассмотреть снимки. На него смотрела женщина лет двадцати с темными волосами, забранными в култышку, в белом платье с открытыми плечами, и нос с горбинкой. В ней он узнал Анну, видел её пару раз. Она смеялась с фраз про желания убивать и качала головой. За плечо ее держал мужчина с короткой стрижкой. На обратной стороне было аккуратно выведено «1996 г. Гумилев и Аннушка». На второй фотографии был худой мужчина в очках, с сигарой в одной руке, второй он зарылся в волосы, рядом лежал шприц и какая-то ампула, и так же аккуратно было выведено «2002 г. Устал». Здесь сразу узнавался Врач. У него было сложное имя.

      Отложив в сторону все ненужное, Юмено наконец-то добрался до ящика. Но вместо плана этого строения или хотя бы ключа, там лежали: конверт, трубка и небольшая коробочка, от нее тянуло табаком и… Черные перчатки поверх всего.

      Все остальное моментально выпало из поля зрения. Отвратительные. Руки сжались в кулак. Та рыжая сволочь считала, что Юмено должен быть убит. Брезговал, и никогда не упускал шанса закинуть грязь в лицо своей способностью. Кьюсако искренне не понимал за что. За смерти? Но разве не меньше умирало внеплановых людей от управления гравитацией? Чуя сам должен был сдохнуть, как собака в канаве. Если б не подонок Дазай, и мерзкая кашка…

      Он резко схватил перчатки и потянулся за спичками в гору ненужного хлама. Так несносный узнает, что все стало известно, и что все это место просто прикрытие Огая, все-таки… По-хорошему ему нужно было вырвать ноги, залить в глотку наркотики, которыми барыжила мафия и заставить переплывать реку, а после землю жрать, если к тому моменту он не подохнет.

      Он чиркнул спичкой, и кинул ее в перчатки. Их сразу же выхватил Врач… Затушил пламя и отряхнул… Кью свернулся клубочком, ожидая, что сейчас ударят в живот или схватят за волосы.

— Вы говорили, что вы не сотрудничаете с мафией! ВРАЛИ! Я так и знал. Вы! ВЫ… Должны умереть, никто… никто не смеет! – он душераздирающе орал, и казалось вот-вот разревется, — иголками... ножовкой… и веревкой, веревкой! ВЕРЕВКОЙ!...

Удара не последовало. Врач лишь потрепал по волосам. Руку почти моментально скинули и попытались вывернуть. Но ее вовремя выдернули из стальной хватки.

— Это не твои вещи. И не кого-то из мафии. Не истери.

— Чьи тогда? Чьи если не Накахары? Кто кроме этого подонка будет носит перчатки?!

— Мой друг. Он давно мертв. Уходи.

      Его взяли за подмышки и насильно вынесли из комнаты, Кьюсако отбрыкивался и пытался вырваться. Он старался кусаться, щипаться, чтоб вернуться к зеркалу и сжечь-таки их, но ничего не вышло.

      Оказавшись в коридоре, он пытался открыть дверь обратно, воспользоваться моментом, пока её закрывали на ключ. Пришлось плестись дальше по коридору, сам он не понимал в какой части находится и к какому кабинету идет. В голове стояли яркие сцены насилия над Накахарой, даже если бы сейчас стены поднялись, и он оказался бы в подвалах мафии, то это была бы как милость. Ведь если так, то эта мразь обязательно придет смотреть на муки и тогда воплощение не заняло и минуты бы…

      За размышлениями, он незаметно прошёл в темный коридор. Аккуратно ступая, он вел рукой по стене, чтоб отсчитать сколько комнат здесь, однако… Двери всё не появлялись, становилось холоднее и появился запах влаги, издали доносились невнятные протяжные звуки, похожие на разговор двух людей. Глаза постепенно привыкали к тьме, уже было возможным различить, где заканчиваются своды этого коридора. Звуки из освещенной части прекратили доносится, и в скором времени Юмено стало казаться, что всё, что позади него – никогда не существовало. Был только нынешний момент, шуршание рукой об стену, и тихий стук подошвы об пол.

     Эти рассуждения привели к вопросам: а насколько выгодно покидать это место? Здесь никто и слова не сказал о его способность. Хотя казалось, что всё здесь знает, кто он такой. Им точно было известно о мафии, иначе Врач с трудным именем не упоминал бы братца Дазая и кашку Огая. За все время пока он здесь ни одна живая душа не била его, правда всё равно знатно раздражали.

      Быть здесь гораздо безопаснее, чем снаружи. Вероятнее всего его ищет Огай, потому что ценная способность не должна утекать из мафии. А как встретит обязательно скажет, что прогулка слишком затянулась, а непослушных детей надо наказывать. А поисковый отряд у них сильный должно быть…

      Кроме того, у Шинигами-сана, вероятно, осталась кукла. А уходить без нее все равно, что оставаться беззащитным и ведомым. Кто знает, сколько еще подобных ситуаций как с гильдией произойдет, если кукла останется здесь. Возможно, все больные здесь, которых он видел, тоже эсперы, что решили остаться. В таком случае он сможет отомстить сполна обществу и в особенности Осаму.

      Люди обязаны умереть. Крикливые существа, которые никогда не слушаю, имеют только методичку действий, но не сострадание – полностью отвратительны. Заполняют собой слишком много пространства, постоянно говорят, говорят, говорят, но всегда словно пусты по отношению к нему. Они придумали Бога и ради чего? Во имя устрашения других людей, и их обвинения. Чтоб держать всех в своей власти. Почему нужно чувствовать вину за свои мысли об убийстве или суициде, просто это чувствовать Кьюсако не понимал.       Почему они говорят, что он любит всех, но при этом накажет всех, кто нарушит их будут до конца веков наказаны? Люди, что глубоко религиозны и искренне восхищаются Господом, приписывают ему любые события – они же нарушают его же правило. Для них он – кумир, а кумира иметь не положено. Стало быть, религию и ее странные правила придумали люди. Но при этом так рьяно суют в нос… В этом они отвратительны. В обвинении эспера, которого использовали всю жизнь они тоже мерзки. Не лучше Дазая.

      Невнятные звуки стали громче и превратились в мелодию. Он принял решение, потом осмотреть комнату и пойти дальше на звук. Не зная, что это за инструмент, но ему определенно нравилось звучание, протяжное. Что-то в душе цеплялось за него и выходило. Волнение и мурашки полностью поглотили предыдущие рассуждения.

      Вступил другой инструмент. Юмено ощущал, что музыка словно исходит его из-под кожи, словно там и играли музыканты. Нежно затмевая всё что происходило до. Никого больше не существовало, лишь тихая печаль в душе.

      Коридор наконец закончился огромной холодной металлической дверью. Он потянул за круглую ручку. Появилась небольшая щель, а за ней и фиолетово-лиловый лучик света, как глаза Шинигами-сана. Сомнений, что играет именно он у Кью не осталось.

Как можно тише подбираясь к щелке, Кью старался случайно не задеть дверь. Не хотелось бы себя раскрывать сразу, хотелось насладиться игрой исподтишка.

      Это был действительно «Оно». В свете мониторов выглядел еще более очаровательно прекрасным. Словно кроткая смерть от яда или удара ножом. Его лица не было видно, но почему-то казалось, что он улыбается. Он словно слился с чем-то большим и стал похожим на паука, что тихо плетет в углу камеры, а после это выливается в огромную сеть.

      Второго исполнителя не было видно, должно быть спрятался за высокой ширмой, которая стояла совсем рядом с мониторами. Музыка закончилась. Возникло молчание. Шинигами-сан, отвернулся от инструмента и повернулся в сторону, и что-то прошептал. Слов не было слышно, лишь по губам стало понятно о наличии какой-то фразы. Тишина словно концентрировалась в ушах.

      Резко началась мелодия. Постепенно усиливаясь, она словно укоренилась в душе, и когда вступила вторая рука, Юмено начало казаться, что он полностью во власти этой музыки. И осознал, что это единственное, чему он позволит на себя влиять. Эта композиция вызывала напоминала сцены убийства Дазая, на которые однажды Кью взяли. Но она не укоряла за то, что в подходящий момент Осаму не был убит, а лишь показывала застывшие гримасы боли, залитые кровью. Музыка быстро кончилась, и проснулось негодование и желание продолжения. Шинигами-сан развернулся к своему инструменту.

      Спустя непродолжительную паузу оно вступило. Аккомпанемент за ширмой тоже не заставил себя долго ждать. Душу пронизывало покалывающее волнение, бросало в холод от игры, и от чего-то захватывала голову. Постепенно высовываясь в щель всё больше и больше, аккуратно протиснулся в проем.

      В этот момент Кьюсако четко осознал, что сердце в висках и на кончиках пальцев пульсирует в так музыке, и словно дополняет её. Он думал, что до этого момента этот инструмент его поразил, но осознал, что это было не так, когда начались акценты на аккордах. Слабая дрожь наполнила все суставы. Тема второго постепенно начала стихать.       Очень не хотелось, чтоб это заканчивалось, и пульс в ушах стал слышен громче. Он вступил одновременно с существом. С этого момента Юмено считал себя полноценным членом этого ансамбля.

       Ослабленно прислонившись к стенке, с неподдельным наслаждением наблюдая за всем происходящим. И вместе с тем был совершенно не здесь. А полностью погруженный в мысли. Левая рука незаметно для него самого отбивала ритм партии сердца. Казалось этот момент должен был длится вечно. Музыка всё усиливалась и дойдя до пика стихла на аккордах. Сняли оба одновременно.

      Вновь поглощающая тишина, словно в вакууме. Шинигами-сан, аккуратно положил смычок на пол из плитки.

      Юмено вновь почувствовал тот взгляд, что и при первой встрече, разве что сейчас на него смотрели слегка заинтересовано. Выдохнув, оно задело дерево инструмента.

— Остаешься? – хриплый голос разрезал тишину.

      Кьюсако Юмено широко улыбнулся и вышел на встречу Смерти из тени, стуча обувью по напольной плитке.