— Валюха, напомни-ка мне, кто из них генерал милиции, а кто педагог? — скосив взгляд на супругу, иронизирует Иван.

Валя только понимающе усмехается.

Родители Ольги производят яркое впечатление прямо с порога. Гордая осанка обоих, вздернутые подбородки и твердые взгляды непрозрачно намекают, что сватья не от трусости отказывалась сообщать им о разводе. Грядущие дни обещают быть веселыми.

Ольга суетится вокруг мамы и папы, представляет им Ивана с Валентиной — «той милой женщиной, от которой поступил своевременный сигнал» — и явно очень сильно переживает. Впрочем, Ивану достаточно одного резкого высказывания Людмилы Степановны, чтобы понять, почему.

— Посмотри, на кого ты стала похожа!

И поведение гордой Ольги не узнать. Она смущенно тянет «ну ма-ама!» и, само собой, получает в ответ новую порцию замечаний.

Будько быстро догадывается, к кому именно здесь нужно искать подход и использовать полученное расположение в нужных целях.

— Понято! Уже делается! — говорит он, когда Людмила Степановна запрещает мужу тащить тяжелые сумки. Направляясь выгружать вещи прибывших гостей, он удовлетворяется первым одобрительным комментарием за спиной:

— От молодец, Степанович!

Иван позже остальных узнает, что Ольга не решилась сказать родителям о примирении с Юриком. Спускаясь за остатком их вещей, он по очереди смотрит на всех присутствующих в холле и по некоторым фразам понимает, что сватья объяснила его присутствие здесь «партнерством по бизнесу». Разумеется, тут же получила ряд недовольных комментариев.

Людмила Степановна — почти классический архетип профессора, и Иван искренне удивлен, как они с Анатоличем не нашли общий язык на почве обсуждения чего-нибудь многостраничного и мелкошрифтового.

Оглядев еще раз всех, он преодолевает последние две ступеньки и спешит за вещами.

Ольга сама выбирает для родителей один из лучших номеров — тот самый, из которого недавно выехала семья активистов. Проводив их наверх, она спускается в столовую, где как раз собирается совет.

Ольга громко ставит чашку с недопитым чаем на блюдце. Валя рядом дергается от звука, а Юра сочувственно оглядывает их обеих.

— Зая, — выдохнув, она подпирает рукой подбородок и поникшим голосом говорит: — Ну не могла я им сказать, просто не могла. Ты же видел реакцию моей мамы?

Юрий Анатольевич несколько раз согласно кивает и переводит взгляд на свою чашку. Его даже не начатый чай уже, должно быть, остыл.

— Я… я в замешательстве, — сдается она. — Я теперь совершенно не знаю, как они отнесутся к тому, что мы снова вместе. Представляю, сколько мама выпила валидола, узнав о нашем разводе… и боюсь даже представить, что она подумает теперь.

Юра снова молчит, не возражает и, кажется, предпочитает оставаться совсем безучастным к этому разговору. Ольге кажется, что вместо конструктивного диалога ей так и придется вести свой извиняющийся монолог, пока во всем доме не закончится зеленый чай. Посмотрев на тактично молчащую Валю, она встречается с ней взглядом.

— Юра, — снова она обращается к супругу… все еще бывшему супругу. — Мне не хочется это говорить, и мне вообще не нравится эта мысль… но мне кажется, сегодня на ужине с моими родителями тебе лучше не присутствовать.

В тишине доносится звук тикающих часов и… стукнувшейся обо что-то тарелки. С раздражением посмотрев в сторону кухни, Ольга видит, как Иван Степанович самозабвенно возится с арбузом. В какой момент у них вообще появился арбуз — даже не хочется гадать.

Она уже открывает рот, чтобы возмутиться его демонстративной безучастности, как Валя опережает ее лаконичным:

— Иван, хорош ножом по нервам скрежетать! Сюда иди!

— Ля, шо теперь, не поесть что ли? — ожидаемо возмущается он в ответ. — Как будто я только для себя «ножом скрежещу!..»

Закатив глаза, Ольга откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. Инициативу напомнить ему о том, что они собрались здесь не пообедать, а обсудить, как лучше поступить, она бы с радостью передала Вале, но приходится делать это самой.

— Иван Степанович, — не поворачиваясь к нему, зовет она, — вы не забыли, по какому поводу мы бросили все наши гостиничные обязанности и теперь, извините за выражение, «гоняем чаи» здесь?

— Не забыл, Ольга Николаевна, — не отвлекаясь от своего занятия, отвечает он. — По печальному. Мы собрались здесь выпить за неумение Анатолича произвести правильное впечатление на ваших родителей.

— Иван! — возмущенно восклицает Валя.

— Иван Степанович, у вас совесть вообще есть? — устало проговаривает Ольга в повисшей тишине, и трет виски, не желая отвечать колкостью на колкость.

— Предлагаю вам порассуждать об этом самостоятельно, — он забирает тарелку с нарезанным арбузом, ставит ее на стол и садится напротив Юрия. — Но щас не об этом. Че тут думать-то? Родители ваши, раз приехали, то не выгонять же их, правильно?

— И на том спасибо, — иронизирует Ольга, но ее ирония остается без ответа.

— Так шо, че теперь делать? Пусть живут. Ну а по поводу свата тоже все просто — надо дать им время смириться, так сказать с мыслью, что ты, Анатолич, здесь.

Нотки тщательно сдерживаемого раздражения, которые Ольга отчетливо улавливает в его интонации, делают ситуацию еще более обостренной.

Тем временем он продолжает:

— И аккуратно как-то намекнуть, шо вы, в общем-то, погорячились с разводом и у вас уже все нормализуется, ферштейн, профессор?

— Ферштейн, — согласно отвечает Юра и пересекается с недоверчивым взглядом Ольги.

Скептически оглядев его, она как-то прерывисто вздыхает и отводит глаза в сторону.

— Ну вот и все, — откусывая от арбуза, тянет Иван Степанович. — А вы че не едите-то? Ольга Николаевна, — он прищуривается и кивком головы указывает на тарелку, — Будете?

Что-то в этом взгляде ей кажется провокационным. Вздернув бровь и выразительно посмотрев в ответ, она отказывается:

— Не люблю арбузы.

— Зря, Ольга Николаевна, — снова откусывая, отвечает он. — Кстати! Это-то все ладно, но когда обратно-то переселяться будем?

Вопрос свата застает врасплох, но Ольга вынуждена признать его справедливость. Если уж поддерживать тайну всем вместе, то продумывать нужно стратегию «каждого фронта».

Она сама не замечает, как мнет салфетку, чудом не порвав ее до сих пор, думая, что ее трусость, возможно, обойдется всем присутствующим — и Юре в первую очередь — очень дорого. Едва наступило хрупкое, ей самой до конца неясное перемирие, как вмешательство родителей грозится все разрушить.

Она смотрит на Юру и не отдает себе отчета в том, какой грустью и надеждой наполнен ее взгляд.

Тот упрямо продолжает хранить молчание, и Ольга не может не понять его. Ей ли за тридцать пять лет, или даже больше, было не изучить его ранимую натуру вдоль и поперек?..

Неприятное чувство еще не успело оформиться во что-то различимое, но Ольга уже страдальчески надламывает брови, готовая признать свою вину. Ей кажется, что любой из присутствующих имеет право упрекнуть ее и заодно невозможный характер ее родителей, и это будет так непривычно правильно.

Ольга не знает, сколько прошло времени с момента, как она погрузилась в размышления, но внезапное: «Оля…», тревожно произнесенное Валей, вырывает из них как раз, когда начинает казаться, что все вокруг видят ее насквозь и про себя обвиняют в измене.

— Да, Валюш?..

— Ольга Николаевна, вы вообще с нами? — раздраженно перебивает Иван.

— Д-да, конечно, — скомкано соглашается она и, подняв глаза, встречается с его острым изучающим взглядом.

Помолчав несколько секунд в этой немой борьбе, они оба как-то одинаково неловко прерывают зрительный контакт.

— Оль, так шо делать будем? — спрашивает Валя.

— По поводу переезда обратно?.. — Ольга рассеяно переспрашивает, стараясь отогнать от себя свои мысли.

— Ага, по еще одному печальному, — проговаривает Иван себе под нос все с тем же раздражением. Затем берет следующий кусок арбуза, рассматривает его и кладет обратно. — План эвакуации-то или продумывать, или, как обычно, все делать в истерике!..

— Иван! — восклицает Валя. — Да шо с тобой сегодня, я не пойму?

Тот только отмахивается от нее, что-то пробубнив себе под нос.

— Я думаю, лучше это сделать вечером, — аккуратно проговаривает Ольга. — Когда родители лягут спать, чтобы не наткнуться на них случайно где-нибудь в коридоре.

Говоря это, она старается спрятать собственную неловкость, но чувствует, что дрожащий голос ее выдает.

— Думаю, это самый приемлемый вариант, — с расстановкой говорит вдруг Юра, и Ольга тихо выдыхает.

Подняв голову, она не встречается с ним взглядом, но и без этого чувствует некоторое облегчение.

Когда Людмила Степановна через пару часов спускается и просит показать ей гостиницу, рассказать, «откуда взялась эта сумасбродная идея», Ольга по требовательным ноткам понимает, что вопрос, собственно, обсуждению не подлежит.

Переглянувшись с растерянным Юрой, она кивком головы указывает ему на лестницу, намекая, что лучше им справиться без него. Тот, пусть с недовольным, но смиренным видом уходит.

— Конечно, мама! — с широкой улыбкой соглашается она и отодвигает от себя чашку с зеленым чаем. — По правде, это была идея Ивана Степановича.

— От молодец, Степанович! — внезапно одобряет Людмила Степановна. — В жизни надо уметь быстро подстроиться, вы понимаете?

Ольга чувствует себя неуютно под твердым взглядом мамы и понимает, что останься здесь сейчас Юра, этот взгляд в первую очередь предназначался бы ему. Вспоминается вдруг мамино возмутительное замечание, брошенное в сторону Юры: «Для бизнесмена он плохо одет». Покосившись на Ивана, она с иронией думает: «Прямо эталон делового стиля!..», и не отдает себе отчета в том, насколько ее злит слишком уж доброжелательное отношение родителей к Ивану Степановичу. Кто бы мог подумать?..

Глядя на его довольное лицо, она едва сдерживается, чтобы не поморщиться. Пока мама отвлекается на красные флажки на столах, Ольга делает нерешительную попытку перевести тему:

— Мам, а где папа? Ему разве не интересна история создания гостиницы?

Смутившись собственной же неловкости, с которой это было произнесено, она сцепляет руки в замок и старается держать взгляд увереннее.

— Он устал с дороги, — отвечает Людмила Степановна. — Сказал, что хочет прилечь поспать. Я бы с радостью посетила сейчас какое-нибудь мероприятие, но ты же знаешь, Олечка, я гипертоник, и очень плохо переношу жару.

Как будто для убедительности она начинает обмахиваться небольшой шляпкой, которую для чего-то прихватила с собой.

— Ну ладно, тогда вперед? — с широкой улыбкой предлагает Ольга.

Но мама, уже не обращая на нее внимания, придирчиво рассматривает антураж столовой. В первую очередь — привлекающий внимание плакат с Гагариным.

— А это вы правильно, правильно! — повернувшись, замечает она так, будто сейчас скажет: «Неплохо, неплохо… давайте зачетку». — О таких подвигах, о таких людях надо помнить!

Затем она снова смотрит на изображения космонавта, оглядывает придирчиво, словно бы проверяя, достаточно ли уважительно оно висит, не перекошено ли на одну сторону. Очевидно удовлетворившись его местонахождением, снова смотрит на остальных. — Вот как сейчас помню, шестьдесят первый год, апрель… на улицах было такое волнение! Левитан передает по радио: «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Московское время — десять часов, две минуты…», давно же это было!

Гордость за достижения Советского Союза Ольга, может быть, и разделяет с мамой, но чувство светлой ностальгии однозначно перекрывает тревога.

— А вот эти вот красные флажочки, — тем временем она снова переводит взгляд на столы. — Вкус, он проявляется во многом в мелочах, вот вы понимаете?

Ольга ловит себя на мысли, что никак не может правильно расценить ее интонацию и понять, в конце концов, ее отношение к этим флажкам и стилизации в целом. Эмоциональная сдержанность вкупе с чрезмерной строгостью, свойственные матери, часто становились почвой для повышенного волнения.

Вот и теперь, от невозможности предугадать, что скажет мама, Ольга заранее предполагает самое худшее и мысленно готовит ряд оправданий в стиле: «Это только примерный набросок… мы еще дорабатываем». Ничего лучше не приходит в голову, поэтому она внутренне сжимается, когда мама вдруг строго интересуется:

— Скажите мне, — она обводит рукой столовую. — Кто вот это все оформлял?

Ольга облегченно выдыхает и с готовностью показывает на Ивана Степановича, снимая с себя все подозрения. Надеясь улучить момент и тихо покинуть столовую как раз, когда мама начнет его отчитывать, она застывает в изумлении, слыша:

— Молодец, Степанович!

Переводя взгляд с одного на другого, Ольга все еще не может поверить, что это не шутка, и слышит неаккуратное:

— Не то, что этот… профессор. Одно название! Профессор — человек тонко организованный, с привитым с юных лет чувством прекрасного… — продолжает мама, а Ольга, не выдержав, снова косится на Ивана Степановича. — А этот что? Ни вкуса, ни стержня, свойственного людям ученым!..

Тот внимательно слушает с самым доброжелательным — чтобы не сказать довольным — видом. Кивает чуть ли не на каждое утверждение, и Ольга не верит, что всерьез задается этим вопросом: «Откуда в нем такое лизоблюдство?». Ей кажется, еще секунда, и сам провозгласит себя профессором.

— Ну мама… — не выдерживает она.

— Что «мама»? Что «мама»?

— Людмила Степановна! — Иван Степанович вдруг обращает внимание на себя. — А давайте я вам наш спортзал покажу?

От удивления она даже расширяет глаза, но Будько, словно и не заметив, продолжает:

— Мы его тоже сделали по-советски! Хотите посмотреть?

— Степанович, на что мне ваш спортзал? — усмехается она. — ГТО мне сдавать уже как-то поздновато, не находите?

Иван, совсем не смутившийся, смеется в ответ. Ольге ничего не остается, кроме как поддержать шутку, изобразив веселье.

— А эти плакаты, — Людмила Степановна вдруг с улыбкой поворачивается, снова оглядывает стену. — Меня прямо ностальгия берет! Я словно попала обратно в те славные времена, когда повсюду была пропаганда нравственных ценностей, вы понимаете?

Когда она поворачивается, а ее взгляд со светло тоскливого сменяется на выразительно-требовательный, все с готовностью кивают.

— А сейчас что? — продолжает Людмила Степановна. — Одна пошлость кругом! Интеллигентный человек уже практически порицаем обществом за то, как честно он живет, не стремясь испустить дух на золотом смертном одре!

Ольга ловит себя на мысли, что монолог обещает быть долгим. Краем глаза она замечает, как доброжелательная улыбка Вали сползает с лица, и мысленно усмехается — должно быть, Валюша начинает догадываться, скольких часов им будет стоить выстраивание доверительных отношений.

Только Иван Степанович с присущим ему энтузиазмом внимает каждому слову и, кажется, полностью разделяет чувство ностальгии, либо превосходно делает вид. Ольга ловит себя на мысли, что сейчас ее это злит как никогда. То ли потому что контраст слишком разителен: все интуитивно понимают, что Юре — ее Юре! — здесь не место, а сват как будто стремится это лишний раз показать своим превосходным обаянием. То ли потому что ей отчаянно хочется поверить в наигранность этой любезности.

— Это же больно смотреть на то, что сейчас принято называть искусством! В советской культуре художники, писатели, музыканты всегда занимали почетное место в обществе! — продолжает тем временем мама. — Для них создавались творческие союзы, им полагались льготы… дети воспитывались в понимании, что духовная пища также важна для роста личности, как еда для роста тела.

Именно в эту минуту приезд родителей кажется совсем уж неуместным. Ольга начинает подозревать у себя паранойю при мысли, что Валя могла что-то заподозрить, и специально намекнуть Людмила Степановне на небольшой визит в «воспитательных целях». Но мысль тут же представляется глупой: Валя не знала ее родителей до этого дня, да и, кажется, ничего не подозревает. В проницательности Ольга ей никогда не уступала, а потому еще во времена вражды всегда чувствовала, сколько недоверия и презрения стояло за фальшивой улыбкой.

Сейчас Валя честна до невозможности, и это по-настоящему удивительно. Должно быть, Ольга в свое время переоценила ее коварность и склонность к интриганскому мышлению в борьбе за внимание Жени, раз сейчас сватья совершенно не видит перемен, которые просто кричат о себе.

— Полностью с вами согласен, Людмила Степановна! — отвлекает ее от своих мыслей Иван. — Мы в нашем уголке социализма акценту на искусстве все-таки предпочли акцент на научных достижениях! Уверен, вы оцените по достоинству!

Торжественность, с которой это было сказано, наверное, сравнима как раз с торжественностью объявления о первом полете человека космос.

— Интересно-интересно, — согласно кивает мама, а Ольга давит очередной вздох.

— Иван Степанович, — зовет Ольга, когда он подает гостье руку, чтобы проводить «к следующим экспонатам». — Не забудьте только сделать, так сказать, акцент на том, что доской почета от и до занимались исключительно вы.

Поймав его взгляд, она многозначительно смотрит в ответ и четко улавливает момент, когда он, наконец, понимает, что она имеет ввиду ошибку в отчестве Юры.

Иван едва заметно усмехается.

«Подловили», — читается во взгляде.

— Да как скажете, Ольга Николаевна. Тем более, шо вы уже сделали этот самый акцент только что.

Она только дергает бровью, согласно кивает и складывает руки на груди, дожидаясь, когда они скроются в холле.

И только после позволяет себе шумно вздохнуть.

— Валь, у нас есть что-нибудь холодное? — прикрыв глаза, спрашивает Ольга.

— В смысле?..

— В смысле вода, сок… хоть что-то.

— А, та конечно есть, я щас!

Валя достает из холодильника охлажденную воду, интересуется, не слишком ли ледяная для такой жары, на что Ольга только отмахивается и с наслаждением выпивает половину бутылки.

— Я прямо даже не знаю, шо сказать… — глухо проговаривает Валя, когда та закрывает воду и ставит на место.

— Валюш, веришь? Сама не знаю, что можно сказать в такой ситуации, как эта. Всю жизнь думаю, и не знаю до сих пор.

— Может, прямо сказать? Мол, помирились уже, ошиблись, нарубили дров?.. Но главное-то, шо теперь все хорошо, а, Оль?

— Я поставила родителей перед фактом, сообщив, что выхожу замуж. Так маму чуть в больницу не увезли, вызывали скорую. А это сколько лет назад было.

— Господи! — ахает Валя. — А шо ж так-то прямо?.. Неужели и правда Юрий Анатольевич прямо с порога им так не понравился?

— Да нет, конечно, — невесело усмехается Ольга и кидает на сватью быстрый взгляд. — Они о нем слышали много хорошего от меня, даже немного были знакомы. Относились с недоверием, а когда узнали, что он из Ленинграда, что его родители оттуда, там и живут, то возмутились очень сильно. Я такого не ожидала, думала, что повозмущаются и перестанут, но когда раз за разом одного упоминания Юры в нашем доме было достаточно для скандала, я не выдержала. Сказала, что мы женимся и все на этом. Мы крупно поругались, но потом ничего. Помирились, все всех простили… кажется. И долго не было никаких причин для недопониманий.

— Оля… Оль, ну прости меня!

— Валя, не извиняйся. Откуда тебе было знать, что все так непросто?

— Не, ну… — она пожимает плечами. — Нехорошо оно все как-то выходит пока.

— Валюш… не переживай.

Осторожно прикрыв за собой дверь, Ольга проходит в комнату и останавливается в нескольких шагах от кровати.

— Юра, не сиди с таким видом, словно тебя через час поведут на расстрел.

Он дергается, бросает короткий, но тяжелый взгляд, от которого Ольге становится не по себе.

И ничего не отвечает.

— Возьми себя в руки, пожалуйста, — продолжает она, не дождавшись реакции, и скрещивает руки на груди.

— Я думаю… — прочистив горло, начинает он, — что нам нужно просто поставить их перед фактом.

— Юра, — Ольга в несколько шагов преодолевает расстояние между ними. — Юра… не говори ничего. Я вообще… я не хочу сейчас об этом ни говорить, ни даже думать.

Присаживаясь перед ним, она продолжает под его испытующим взглядом:

— Разве мы не можем просто… не можем позволить себе просто отвлечься и остаться только вдвоем? И без того столько всего, что… почему нам нужно прямо сейчас что-то решать?

Наконец, она поднимает умоляющий взгляд, и губы Юры трогает мягкая улыбка. Коснувшись ее лица, он негромко спрашивает:

— А для чего тянуть, Оль? Понимаешь… слишком непросто будет скрываться, детский сад какой-то, они все равно узнают. И твоя мама не будет довольна, если узнает не от нас.

Она понимает, к чему он клонит, и вынуждена согласиться. Это полное понимание, знание привычек ее родителей и уверенное предположение их реакции, внезапно возвращают потерянное чувство семейного комфорта. В котором, в общем-то, нет ничего удивительного, учитывая сколько они с Юрой прожили вместе, как часто «камнем преткновения» в их недомолвках была ее мама и как удивительно неожиданно ее папа оказывался на их стороне. Но даже без его поддержки они находили выход всегда, и делали это совместно, вдвоем, что было особенно ценно. Эта правильная привычная деталь такого неуместного сейчас комфорта возвращает на свое место что-то еще.

И придает уверенности.

— Давай сходим куда-нибудь? — решительно предлагает Ольга.

— Прямо сейчас?

— Конечно сейчас!

— А… как же?.. — он взглядом показывает на дверь, очевидно, имея в виду, что они своим уходом бросят ее родителей на Ивана с Валентиной.

— Да какая разница? Давай, Юра!

— И что ты предлагаешь? — с улыбкой спрашивает он.

— Юра, кто из нас мужчина? — поднимаясь и присаживаясь рядом с ним, проговаривает она. — Придумай что-нибудь.

И он придумывает. До последнего не желая говорить, куда они едут, Юра упрямо сохраняет интригу. Как бы Ольга ни старалась угадать, предполагая даже самые необычные варианты, у нее все равно ничего не выходит. Юра только смеется всю дорогу до ближайшей остановки и отрицательно качает головой, пока они едут в автобусе.

И Ольгу эта забавная «борьба» очень радует.

В последнее время в голову все чаще закрадывается мысль, что они оба словно вернулись в студенческие времена, самый романтичный период в их жизни, несмотря на острое недовольство ее мамы и скептическое (хоть и куда более лояльное) отношение родителей Юры.

— Остановка «Поворот на Тыловое»? Юра, ты меня пугаешь.

— Я читал про это место, — подавая ей руку на выходе из автобуса, отвечает он. — Все в порядке. Это популярное туристическое направление.

— «Тыловое», на которое нам надо повернуть? — смеется Ольга.

— Нет, не совсем.

— Что-то мне подсказывает, что правильнее будет: «Совсем нет».

Юра многозначительно молчит, пока большая часть пассажиров не выходит вслед за ними.

— Ага… значит, насчет популярности направления ты не соврал, — заключает Ольга, прислушиваясь к разговору какой-то парочки. В обсуждении, которое больше напоминает ругань, звучит: «вершина Куш-кая» и «туристическая тропа».

Дальше она не вслушивается, повернувшись к мужу и вопросительно на него посмотрев.

Толпа постепенно начинает рассасываться, и последние слова, которые слышатся отчетливо — «экстремальная смотровая площадка» — не оставляют сомнений в том, куда они едут.

— То есть, ты хочешь сказать, что это то место, куда ездили Макс и Маша в свое свадебное путешествие, а я не находила себе места, отпуская их туда?

— Оля, мы не пойдем на эту смотровую площадку.

— И спасибо тебе на том.

— Мне казалось, идея тебе понравится, — произносит он разочарованно.

— Нет… нет, Юра, ты меня неправильно понял, — спохватившись, Ольга делает маленький шажок вперед и машинально поправляет его рубашку, — я не имела в виду… просто это неожиданно. Я даже как-то и одета… не то чтобы для таких прогулок.

Она оглядывает свою блузку и, впрочем, довольно удобные широкие штаны.

— Я говорил, что лучше надеть что-нибудь самое спортивное, — улыбается Юра. — И нам не стоит отставать от остальных.

Он кивает на удаляющуюся толпу туристов.

— Почему?

— Потому что троп там несколько, можно запутаться.

— О Господи!..

Разумеется, опасения оказываются небезосновательными: потеряться туристу-новичку здесь проще простого. Вначале они уверенно следуют за толпой, которая, казалось, твердо знает направление. Но после у кого-то меняется мнение, другие опасаются идти за первыми, а третьи оказываются перед выбором — за кем последовать?

— Надо было не выкореживаться и брать экскурсию! — ворчит рядом какая-то дама, и Ольге думается, что она согласна с ней как никогда.

Но недовольства ситуацией она старается не показывать, отчаянно надеясь, что Юра примет какое-нибудь решение и они продолжат путь.

Так и происходит. Это решение требует долгих минут рассматривания карты и сопоставления ее с окружающей местностью, но Ольга терпеливо ждет и не торопит.

В конце концов, Юра уверенно указывает дорогу, и Ольга проглатывает свое скептическое замечание, просто последовав за ним. Обнаружив, что толпа рассосалась окончательно и они остались одни, она вздыхает и бросает на Юру короткий взгляд. Он сосредоточен на своих мыслях, и она решает не отвлекать его.

Моря не видно, но пейзаж вокруг все равно живописный, несмотря на то, что впечатление портит довольно тяжелый подъем.

— Мне казалось, нам будет проще обсудить все это, занимаясь параллельно чем-то еще, — проговаривает вдруг Юра.

Ольга практически пугается этого его неожиданного заявления.

— Обсудить что? — зачем-то уточняет она.

— То, как нам поступать дальше.

— Ты про моих родителей?

— И про них тоже.

Ольга долго молчит. Юра тоже ничего не говорит, должно быть, давая ей время обдумать свой ответ.

— Я боюсь им говорить, понимаешь? — сдается она.

— Нет, Оль. Если честно, не очень понимаю, — отвечает он, взглянув на нее и поджав губы. — Чего именно ты боишься?

— Ну… ну понимаешь, если бы они оба не приехали сюда, если бы я могла бы позвонить им по телефону, поговорить на расстоянии… но теперь они здесь, с нами в одном доме, и с одной стороны, если вдруг эта стрессовая ситуация скажется на них… — она начинает путаться в словах, — скажется… нехорошо, то мы, по крайней мере, будем рядом, но в о же время я… мне даже стыдно об этом говорить, но я просто боюсь их реакции… и тебе я, наверное, могу признаться, но я чувствую, что так и не научилась отстаивать перед ними свою позицию.

Чем дольше Юра молчит, тем сильнее Ольгу это пугает. Она в очередной раз старается отвлечься на виды вокруг, перевести дыхание и бесконечно радуется, что тяжело бьющееся сердце можно списать на трудную дорогу, и хотя бы немного обмануть себя.

Трудный разговор — трудная дорога, все правильно.

Разве что Юра совсем не учел то, как сильно она боится закопать себя в своей запутанности, в которой крайне сложно в последнее время различить, где начинается самообман, а где заканчивается.

— Конечно, ты можешь мне признаться, — неожиданно говорит Юра с мягкой улыбкой, но его взгляд серьезен. — Оль… я хочу, чтобы мы были честны друг с другом и не боялись говорить правду.

Ольга отводит взгляд.

— Поэтому я тоже должен признаться. Я больше не хочу, чтобы между нами возникало и копилось недопонимание, в котором во многом виноват я сам. Я совершенно точно не умею вовремя сказать то, что сказать нужно.

Пока они возвращаются обратно — так и не добравшись до вершины Куш-Кая, более того, пройдя всего три километра, — Ольга мысленно ругает себя за то, что вразумительный ответ ей в голову так и не пришел.

Любые слова казались дикими, совсем неправильными, и малодушно неискренними, чтобы стать ответом на такую открытость. Трогательность Юриной откровенности разорвала привычную обыденность, в которую за много лет превратились их отношения, и внесла смятение. Ольга почти уверена, что к этой неопределенности их с Иваном поступок не имеет никакого отношения — она не могла не случиться, когда они решились дать себе еще один шанс.

И такая откровенность совершенно точно не заслужила ни капли лжи или утаивания, поэтому вынудила Ольгу не сказать ничего определенного.

К счастью, Юра делает вид, что все в порядке, помогая ей преодолеть обратный спуск, обнимает мягко и тепло, пока они ждут автобус на остановке, и с улыбкой берет ее за руку пока они едут в Ялту.

— Вот они! Явились! — Иван не может сдержать язвительных ноток, выдыхая сигаретный дым.

— Мы что-то пропустили? — приветливо спрашивает Анатолич.

— Да нет, только упустили великолепное время, которое могли бы провести с дорогими родственниками. И это я даже не про нас с Валюхой.

— Иван Степанович, — молчавшая до этого Ольга поднимает взгляд. — Что я слышу? Неужели обвинение?

— Вот любите вы, Ольга Николаевна, вопросы в лоб задавать.

Она только дергает бровью.

— И тем не менее.

— Будете? — сделав еще одну затяжку, он предлагает ей сигарету.

— Не курю.

Иван громко усмехается и предлагает Анатоличу. Тот отрицательно мотает головой и интересуется:

— Нет, ну правда, Иван. Что-то произошло.

— Да ниче не произошло. Сейчас ужинать будем, Валюха почти уже все приготовила.

С этими словами он тушит окурок, выбрасывает и скрывается в доме.

Ольга с Юрой переглядываются и тоже проходят внутрь.

Родители, кажется, где-то наверху, спускаться пока не спешат.

— Валюш, — Ольга находит сватью на кухне и неловко останавливается возле столешницы. — Как тут… дела?

— Ты про Людмилу Степановну шо ли? — Валя кивает в сторону холла.

— В общем-то, да…

— Та нормально все, не переживай!.. На вот, отнеси.

С этими словами она отдает Ольге большую миску, доверху наполненную виноградом. Послушно выполнив поручение, она возвращается на кухню и аккуратно задает следующий вопрос:

— Валь… а чем занимались, пока нас не было?

— Ой, а то вас прям так долго не было! — смеется Валя. — Полдня-то всего. Ну чем занимались… Ванька Людмиле Степановне спортзал показал, потом двор с клумбами и все такое, потом Николай Николаевич спустился, ну и они посидели с ней вдвоем у бассейна. Я им пообедать предложила, но отчего-то оба отказались, наверх ушли. Вот теперь мы позвали хотя бы к ужину, обещали спуститься.

— Говорили что-нибудь про меня? — спрашивает Ольга быстрее, чем обдумывает вопрос.

— Ну Людмила Степановна спросила, где ты, я сказала, шо ты куда-то уехала, говорю, наверное, по делам. Она, конечно, спросила, что это за дела такие, если мы тут все содержим гостиницу, я говорю, что чего только делать не приходится… ну и она как-то… согласно кивнула, да и все.

— А про Юру? — обняв себя за плечи, Ольга решается на еще один вопрос.

— Про Юрия Анатольевича вообще не спрашивал никто… — отвечает Валя, пожимая плечами, и задумчиво добавляет: — Знаешь, мне показалось, что они вообще забыли о том, что он тоже тут.

— Да?..

— Да не переживай, Оль! — сочувственно тянет Валя. — Образуется.

За ужином мама находит слушателей в виде Ивана и Вали, чтобы в очередной раз рассказать, что она была против их с Юрой брака.

— Я вам говорила, Степанович, что мы с папой вот с самого начала были против этого брака? — спрашивает она, словно они с Иваном Степановичем успели за короткие полдня стать близкими друзьями.

«Если только во время экскурсии по спортзалу, — думается Ольге, — что было бы неудивительно».

Но вслух она только тянет:

— Ну ма-ама.

— Что «ну мама»? Что ты все время «ну мама»? — возмущается она и даже объясняет, почему именно они были против: — Вот папа, например, прежде, чем жениться на мне, десять лет за мной ухаживал… Помнишь, папа?

— Да, — пережевывая, отвечает он с ностальгической улыбкой.

— А как мы танцевали, папа? А какие ты песни мне пел?.. А вы, что такое? Ну, четыре года, как познакомились, потом не прожили и сорока лет вместе, а уже сразу разбежались, видишь, — она снова как будто обращается только к Ивану, — партнеры.

— Да, Олечка, — согласно кивает папа. — В этом мама права.

Ужин свою тенденцию выдерживает до самого конца. Только Ольга готова облегченно выдохнуть, провожая родителей наверх, как вечер испортила несчастная бутылка, стоящая радом с Юрой в столовой.

— У меня галлюцинации? Он пьет один?!

— Леля, не обращай внимания, — мягко говорит папа.

— Ну как?..

— Тебе нельзя волноваться.

— Действительно, Юрий Анатольевич, — растерявшись окончательно, говорит Ольга, и только после понимает, что никак не помогает спасти ситуацию. — Эти ваши регулярные пьянки уже начинают надоедать.

Иван Степанович, держа под руку Людмилу Степановну, поворачивается и вопросительно смотрит на нее.

— Вот видишь? — обращается мама к Николаю Николаевичу. — Это система, оказывается! Система!.. Ну какой кошмар, Степанович! Какой кошмар… какое счастье, что вы совсем другой человек!

— Будем бороться, — заключает Иван.

В момент, когда кажется, что счастье уже перед тобой, бери да иди, судьба любит подбросить неожиданное испытание. Приезд родителей таковым и является.

Стоя на общем балконе, Ольга выкуривает вторую сигарету подряд, готовая поддаться панике потому что «все не слава богу». Юра подходит неслышно, становится рядом и устремляет взгляд куда-то во двор.

Ольга тоже молчит. Вечерняя тишина как будто и не требует от них обоих каких-то слов.

Тем не менее, когда Юра протягивает руку, чтобы забрать ее сигарету и докурить самому, она не препятствует, но решается сказать:

— Прости.

И ни словом больше, потому что ровного голоса хватает только на одно.

Юра, коротко взглянув, как будто бы удивляется: вздергивает брови, в глазах мелькает недоверие. Но затем едва заметно и немного грустно улыбается.

— Я, правда, просто растерялась, — добавляет Ольга и делает неопределенный взмах рукой. — Сказала, совсем не подумав, и… я не знаю. Получилось глупо.

— Нам нужно поменяться обратно комнатами, — подумав, отвечает Юра. — Нехорошо получится, если мы этого не сделаем.

— Да… да, надо, — растерянно говорит Ольга.

Дверь на балкон снова открывается с тихим скрипом. В проеме показывается Иван Степанович, заставляя обоих резко обернуться.

— Не, ну вы че там? План срочной эвакуации осуществлять будем или нет? Я вообще-то как бы это… спать уже хочу. Не знаю, как у вас, а у меня день выдался тяжелый.

— Да… родители уже, должно быть, спят. Уже можно, — согласно кивает Ольга.

Они перетаскивают вещи — разумеется, не все, а только самые необходимые — как можно тише. Не обходится без перебранок, которые от привычных отличают, разве что, колкости, произносимые теперь шепотом. Иван Степанович в темноте пару раз сталкивается с Юрой и чертыхается, тройку раз они путают вещи друг друга, а забытую бритву перетаскивают из комнаты в комнату три раза.

В конце концов, когда переезд можно считать практически завершенным, Ольга берет на себя инициативу вернуться к непростой, но крайне важной сейчас теме:

— Юра, — шепотом говорит она, — есть единственный выход.

— Подождать, когда они уедут?

— Нет, — мотает головой Ольга. — Ты должен изменить к себе отношение моих родителей.

— Коть, ты знаешь, что они обо мне говорят, как я это сделаю? — с искренним непониманием спрашивает Юра.

— Не знаю… не знаю и не хочу знать. В конце концов, кто мужчина в доме, ты или я?

И он придумывает и в этот раз. Идея с «частной экскурсией» по Ливадийскому дворцу кажется крайне привлекательной — на первый взгляд. Ольга уверена, что мама забыла бы обо всех мелких недоразумениях, если бы не неудачное сравнение с картиной. Она не видит их с мамой и Валей со стороны, но судя по всему, сидя на трех стульях прямо под изображением, они оказываются крайне похожими на трех «тиранов».

Ольга старается держать лицо, но понимает, что это однозначный провал. В голову закрадывается ворох неприятных мыслей о последующей ссоре с родителями, когда они все-таки узнают, что она помирилась с Юрой.

Юра не может сдержать смех, грозящий перерасти в истерический, и она прячет взгляд, слыша мамино: «Меня еще никто так не оскорблял!».

И абсурдный спектакль продолжается. Единственное время, когда они с Юрой теперь могут остаться наедине — поздний вечер. Они гуляют всю ночь напролёт, совсем как в студенческие годы, много разговаривают, вспоминают… А наутро с трудом находят хоть какие-то силы, чтобы продолжить безнадежные попытки завоевать расположение Ольгиных родителей. Кажется, против них играет абсолютно все: изнуряющая жара, путешествие по канатной дороге на Ай-Петри, которое её мама находит слишком экстремальным, раздражающие до невозможности поддакивания Ивана Степановича…

Через пару дней Ольга понимает, что не выдерживает, и решает сдать позиции:

— Зая, тебе нужно будет уехать… сейчас нам важно выиграть время. Пожалуйста, в квартиру пока не суйся, поживи на даче, — на каждое ее слово Юра смиренно кивает, соглашаясь. — Не увлекайся пиццей, у тебя гастрит, Евгеше скажем, что тебя срочно вызвали в институт.

— А родители?

Ольга вздыхает.

— Я сомневаюсь, что они вообще заметят твое отсутствие. Так что… вещи я уже собрала, они в доме.

— Оля… я тебя люблю, — просто говорит он.

— Я тебя тоже, Зая, но… ты обязан уехать.

— Хорошо, я уеду.

Ольга, стараясь справиться со слезами, склоняет голову к его плечу, когда они оба слышат:

— Я щас там кому-то уе-еду!

— Мама!

Они резко отстраняются друг от друга, как застуканные школьники.

— Мама, я сейчас все объясню, э-это не то, о чем ты подумала!

— Николай Николаевич, это недоразумение, — Юра тоже старается оправдаться.

— Даже психуют одинаково, — говорит мама. — Вот парочка подобралась.

— Ляля, тише, — проговаривает папа. — А то мы Женечку разбудим.

— А это все ты виновата, — обращается мама уже к Ольге. — Не слушаешь советов матери, все делаешь наспех. Это некрасиво, понимаешь? А вы, между прочим, — обращаясь к Юре, — не лучше. Точно такой же. Они стоят друг друга.

— Идеальная парочка, — заключает папа.

— Ну да, ну да, — мама согласно кивает несколько раз.

Объяснения внезапно изменившемуся настроению родителей у Ольги нет. Это их благодушие приятно удивляет и почти шокирует. Хотелось бы верить, что в основе него лежит желание, наконец, поддержать ее выбор и перестать мучить их с Юрой бесконечной критикой и недовольством.

Но такое развитие событий напоминает что-то идеалистическое — почти недостижимое.

Так или иначе, им остается только порадоваться возможности перестать «прятаться по ночам» и, в конце концов, объявить, что они вместе.

На следующий день Юра очень трогательно просит ее руки у родителей, и они выглядят вполне счастливыми.

— Я щас заплачу! — не выдерживает Валя, слушая речь.

— А ты тяпни, мне помогло, — не удерживается от шутки Иван.

Впервые за эти несколько дней его юмор совсем не выглядит неуместно, скорее делает памятный момент еще более памятным.

Все проходит гладко, все остаются довольными и атмосфера предвкушения праздника практически врывается в дом. Ровно до тех пор, пока Женя, на днях перебравшаяся к ним из Аретека, не спрашивает, что такое венчание.

— Ребенок… надо же объяснить, — проговаривает Ольга, когда видит, что никто не торопится отвечать на вопрос внучки.

— Объясни-объясни, — кивает мама.

Передать словами смысл обряда семилетнему ребенку довольно непросто, поэтому после нескольких невнятных попыток, Ольга просто говорит:

— Увидишь, когда поедешь с нами. Венчание происходит в церкви, это обряд, который проводит священник при бракосочетании.

— Есть ли среди присутствующих кто-то, кто знает причину, по которой этот брак не может быть заключен? — басом проговаривает священник. — Пусть скажет сейчас или молчит вечно.

Потухшее в ту же секунду освещение оставляет всех в недоумении. И только через пару мгновений становится ясно, что это всего лишь сбой в проводке — результат сильного ветра.

Ольга прикусывает нижнюю губу и чуть поворачивает голову, чтобы взглянуть на маму. Та стоит с непроницаемым выражением лица, по которому нельзя понять ее эмоций — она не то удивлена, не то смиренно ждет продолжения, не то вот-вот выскажет недовольство с требованием все немедленно починить.

Она бы не удивилась, начни мама отчитывать священника прямо здесь и сейчас.

«Потому что это некрасиво» — проносится у Ольги в голове излюбленная мамина фраза. По правде, красота — субъективное понятие, и глубоко в душе она убеждена, что тут уместнее говорить: «Потому что все неидеально».

— Ну, кто-нибудь еще? — Иван Степанович нарушает звенящую тишину подчеркнуто бодрым голосом.

Ольге приходится прикрыть глаза и сделать глубокий вдох, чтобы удержаться от пощечины. Она искренне надеется, что Валя не дала ему по шее только потому, что они находятся в церкви. Покосившись на сватью, Ольга замечает, что та стоит с самым благоговейным ужасом — глаза расширены, да и вся она как будто замерла в ожидании.

Вздохнув, Ольга отворачивается. Что там говорить, ей самой не по себе, несмотря на большое облегчение от примирения с бывшим-нынешним супругом. Возможно, мама права — все у них не как у людей.

— Иван Степанович, — предупреждающе шипит Юра, на что Иван примирительно поднимает руки, стараясь подавить смех.

— Все, все… молчу.

Священник теряет лицо всего на секунду, но после снова выглядит невозмутимым.

— Итак? — прокашлявшись, спрашивает он, и церемония продолжается.

В самый ответственный момент Ольге думается, что Собор Святого Александра Невского, должно быть, подобного еще не видел.

В их маленьком путешествии им повезло с безветренной погодой, которая длится вот уже второй день. Ничего не мешает с палубы наблюдать за тихой водой и практически впадать в медитацию, глядя на белые блики.

«Научиться медитации не помешало бы», — думается Ольге, пока она стоит почти у самой кормы.

Все прошло самым благополучным образом. Даже свадьбу они отпраздновали не в гостинице, как планировалось, а на корабле. На попытки узнать, как Юре с Иваном удалось так виртуозно всё переиграть за один день, оба подозрительно отмалчивались, но Ольга была слишком счастлива наступившим перемирием, чтобы об этом думать.

Проводив родителей на поезд, они с Юрой уехали в круиз, скоро вернутся в Ялту, затем из нее в Москву, снова съедутся… все вот-вот должно вернуться в мирное русло. Больше нет «внешних препятствий», которые требуется преодолевать на пути друг к другу — теперь остается внутренний комок не дающей покоя тревожности.

Сомнения, казалось, были развеяны окончательно их долгими прогулками до пяти утра, тайными свиданиями и чувством комфорта, одного на двоих.

Но что-то все время не так, что-то не дает расслабиться окончательно.

Ольга набирает СМС.

«Иван Степанович, Валя ни о чем не догадывается? Вы же ничего ей не говорили?»

Ответ приходит не сразу, но те шесть минут, что она нервно вертит в руках телефон, борясь с желанием бросить его прямо в воду, кажутся катастрофически долгими.

«Нет. И Юрику не смейте.»

Приказной тон для него, возможно, характерен, но лаконичность?..

«Я чувствую себя хуже некуда. Я не знаю, как смотреть Вале в глаза.»

Должно быть, сообщения, вот так, без контекста выглядят как проявление истеричности или, по меньшей мере, инфантильности, но ей совершенно не хочется об этом думать.

На этот раз ответ не приходит ни через шесть, ни через семь, ни даже через десять минут.

«В чем дело? Вы что, игнорируете меня?» — решается она на еще одну попытку.

«Иван Степанович, прекратите немедленно этот детский сад!»

Входящий вызов заставляет ее вздрогнуть.

— Алло?

— Ольга Николаевна, — как ни в чем не бывало приветствует он. — Ну шо, как вы там с Юриком? Ихтиандра кормите?

Эта бодрая интонация вызывает искреннее недоумение.

— Вы… вы что, издеваетесь?!

— Ольга Николаевна, — продолжает он в своей излюбленной шутливой манере. — Это у вас с профессором там медовая неделя и отдых, ага. А мы с Валюхой работаем за четверых. Нам, знаете ли, у телефона сидеть некогда!

Чувствуя себя справедливо осажденной за нелепое поведение, она уязвленно молчит, крепче сжимая в руке телефон. Что говорить теперь — не знает, и судорожно пытается собраться с мыслями, сказать хоть что-нибудь, предупредив его: «у вас все? Тогда до свидания.»

— Оля, мы вроде как правильно друг друга поняли, — вдруг глухо проговаривает Иван, нарушая затянувшееся молчание. От его голоса сердце уходит в пятки. — Ежу понятно, как вы любите Анатолича. Сами-то себе простите, если все узнают и разругаются? Это была просто слабость. Вы запутались, а я… Мы оба ошиблись, Ольга Николаевна. Я вас не люблю.

Она всхлипывает, хочет по-детски обиженно спросить, кого он пытается в этом убедить — себя или ее? — но вовремя прикусывает язык.

— Так шо прекращайте истерику, — продолжает Иван. — Выпейте лучше успокоительного и наслаждайтесь своим свадебным круизом. Не зря ж Анатолич так старался! Ну не расстраивайте его!

— Иван Степанович, если я буду так часто пить «успокоительное», то от вашей шутки про Митяя и самогон от шутки ничего не останется.

— Да я про валерьянку, — усмехается он. — Про настоящую. А насчет спиртного это вы правильно. Нечего спиртным увлекаться. Я сам не увлекаюсь и другим не даю.

— Очень смешно.

— А смешно и должно быть, — для достоверности он даже усмехается. — Если пациент шутит — значит, он почти здоров.

Она хмыкает, думает уже попрощаться и положить трубку, но в последний момент для чего-то уточняет:

— Это вы себя или меня имеете ввиду?

— Вот об этом и поразмышляйте на досуге… хотя, нет. Лучше не об этом думайте, а о профессоре вашем.

Она искренне хотела бы расслышать в его бодрой интонации наигранность, но не получается. Либо его артистизм отточен до такого совершенства, что любой Станиславский сказал бы: «Верю!», либо он до невозможности честен. Надеяться на первое — значит окончательно потерять самоуважение, на второе — вынудить себя равнодушно пожать плечами, натянуть самую непринужденную улыбку, которую только получится, и ответить взаимностью.

«Я тоже вас не люблю».

Конечно, нет. Алкоголь, должно быть, еще и некачественный — разумеется, некачественный! — спутал сознание, изменил восприятие, и теперь мозг услужливо подсовывает ложные впечатления. Рано или поздно ученые до конца исследуют его, и тогда со своими ощущениями, чувствами и даже самым фальшивыми впечатлениями можно будет делать все, что угодно.

Разве переживала бы она так, наблюдая за Юрой с этой Верой Игоревной, если бы разлюбила его?

Уловив в своих мыслях острую неприязнь к этой библиотекарше металлургического завода, Ольга радуется, практически смакует это чувство и с облегчением понимает, что все начинает возвращаться на свои места.

Она поспешно прощается, не желая больше слышать ни одной искрометной шутки.

— Котя… — слышится вдруг голос Юры из-за плеча.

— Да, Зая? — она вздрагивает, но натянув улыбку, поворачивается к супругу.

— Оля, там…

Но договорить она не дает.

— Юра… — опустив взгляд, мягко проговаривает Ольга. — Как думаешь, может быть, нам лучше после круиза просто вернуться домой в Москву?

— Откуда вдруг такие мысли? — удивляется он.

— Разве тебе так понравился отельный бизнес? — пытается пошутить она, отвечая вопросом на вопрос.

Юра же только пожимает плечами, переводя взгляд на море. Подумав, он отвечает:

— Я даже не знаю. Но меня он, во всяком случае, не напрягает. К тому же, у нас есть возможность поехать встретиться с Женечкой в любой момент.

Ольга согласно кивает, но испортившееся настроение скрыть не может.

— Коть… зачем сокращать время, которое можно провести в Крыму, когда мы можем этого не делать? — Юра улыбается совершенно искренне. — Когда нам еще представится такая необычная возможность?

— В любой момент, если рядом окажется Иван Степанович, — усмехается Ольга.

Юра, к счастью, не улавливает в ее голосе истеричные нотки и тоже смеется:

— Это точно, как придумает что-нибудь… — но его веселая интонация вдруг меняется, становясь серьезной: — К тому же, Оль… дети заберут Женечку в Голландию и неизвестно ведь, когда привезут снова.

— Мы всегда можем поехать к ним в Голландию, — предпринимает она последнюю попытку.

Восстановившийся вдруг мир кажется хрупким наваждением, и Ольга готова лелеять его сколько угодно, боясь, что в один момент все разрушится.

Она никогда не ненавидела себя, Ивана Степановича и их ошибку так, как в эту минуту, стоя на теплоходе рядом с Юрой, который все еще так много значит для нее, и совершенно ничего не подозревает. Кажется, не оступись они, как все было бы легко — примирение с Юрой стало бы праздником, на котором отдаешься веселью полностью, не боясь забыться и сболтнуть лишнего. Они бы счастливо путешествовали по воде, затем со спокойной душой вернулись бы в Ялту, остались до окончания летнего сезона… вернулись бы домой только к сентябрю, и то — потому что работу никто не отменял. Юра — все еще профессор, заместитель декана философского факультета, а она — все еще бухгалтер.

— Может, но для чего отказываться сейчас, когда есть все возможности этого не делать? — с обезоруживающей наивностью спрашивает Юра, и у нее заканчиваются подходящие аргументы.

Она неопределенно пожимает плечами и молчит, не решаясь говорить что-то еще.

— Коть, — вдруг неожиданно ласково зовет Юра. — Может, пойдем за стол?

Она не сразу понимает, что он имеет ввиду.

— За стол?

— Да, — Юра с улыбкой кивает. — Для нас накрыт стол на двоих.

И ей ничего не остается, кроме как позволить себя увести.

Сервированный на двоих стол, подальше от остальных, оказывается вторым сюрпризом. Третьим — любезный официант, услуги которого наняты на весь вечер и который с голливудской улыбкой приносит им лучшие крымские вина на выбор.

Ольга с грустью думает, что ей все равно, что из этого пить, и отчаянно старается отогнать мысли об Иване, никак не желающие покидать ее. Но расстраивать мужа — с ума сойти, снова мужа! — ужасно не хочется, поэтому она, взглянув на официанта всего раз, натягивает ответную улыбку и выбирает название наобум.

Она призывает на помощь все свое фамильное упрямство и старается проникнуться располагающей атмосферой вечера.

Они смотрят на море, смеются все чаще с каждым выпитым бокалом, и Юра, кажется, совсем не замечает, что она смеется непривычно громко.

Они долго разговаривают, но словно бы специально избегают острых тем, что были камнями преткновения в их семейной жизни. Интуитивно чувствуя, что для этого не время, оба, не сговариваясь, позволяют себе насладиться простыми бессмысленными разговорами, граничащими с болтовней.

— Юрий Анатольевич, — отчего-то она вдруг переходит на официально-деловой тон. — Зачем же было так… напрягаться?

Вопрос звучит смущенно, но в глубине души она этим довольна — он должен понять ее правильно.

— Ольга Николаевна, — в шутку поддерживает он. — Потому что мне захотелось вот так вас порадовать.

Искренность, с которой он это говорит, вынуждает ее прослезиться.

— Оль… — продолжает Юра, протянув руку и стерев с ее щеки одинокую слезинку. — Прости меня, ладно?.. Я поступил просто ужасно, я понимаю, но…

Она порывается его остановить, но он возражает.

— Я должен это сказать, послушай, пожалуйста… Я неидеален. Я совершаю ошибки, совершал и буду совершать. Но этот мой… поступок. Оля, мне ужасно стыдно за него, это была самая настоящая глупость, и я очень хочу надеяться, что когда-нибудь ты сможешь полностью меня простить.

Говоря это, он смотрит куда угодно, но не на нее, поэтому Ольга позволяет себе еще две слезинки, которые тут же аккуратно смахивает. Но, закончив, он поднимает взгляд, в котором — до щемящего чувства в груди — сплошная нерешительность и просьба.

Не выдержав, Ольга протягивает руку, чтобы провести по его щеке и погладить большим пальцем.

— Я давно простила, — шепотом произносит она.

Юра как-то грустно улыбается, опускает взгляд и качает головой. Ольга отнимает руку.

— Я рад слышать, но уверен — это не совсем так.

Атмосфера этого разговора слишком непривычна, оттого его трудно вести. Его неуверенные утверждения, его так некстати искреннее извинение, его возражения… все это говорит о том, что он много думал, что ему, в конце концов, также отвратительно было быть одному.

Она снова вздыхает и давит не к месту усиливающееся желание признаться самой. Приходится лишний раз повторить себе, что от этого никому не станет лучше. Эта честность будет стоить их хрупкого перемирия — как бы отвратительно это ни звучало в собственной голове. Страшная картина ей представляется: все станет еще хуже, чем было во время развода.

Родители рискуют не пережить такого удара. Закрадывается мысль, что высокая честность могла бы обойтись меньшими потерями еще до их перемирия. Теперь же от нее пострадают все. И Валя с Иваном, и Юра, и ее родители. Его — зная об их разводе чуть больше, чем родители Ольги, — возможно, и отнеслись бы с некоторым пониманием, но, разумеется, тоже не будут в восторге.

Дети, она уверена, все поймут совершенно неправильно и предпочтут холодное игнорирование.

И даже Жени эта семейная, мягко говоря, размолвка очень сильно коснется.

Нервно облизав губы, Ольга поднимает взгляд на мужа. Короткий звон бокалов скрепляет ее убежденность в том, что она поступает самым правильным образом из всех возможных.

С первым глотком она мысленно клянется себе никогда больше не переходить непозволительную грань даже в мыслях, и убеждает себя, что этого вполне достаточно.