Когда Кавеха что-то расстраивало, это было видно сразу. Он замыкался в себе, отвечал на вопросы односложно и натянуто, словно с каждым новым словом из него вылетали годы жизни и последняя мора из кошелька; да и в целом он разговор поддерживал своеобразно, с напускным энтузиазмом. Таким “не хочу, чтобы ты лишний раз волновался” тоном. Улыбался невпопад, нервно жестикулировал, и в каждом его движении был какой-то болезненный надлом, часто моргал, пряча взгляд или рассматривая предметы интерьеры, брал что-то в руки — мелочь со стола, оборки на одежде, собственный шарф, серьги, — и теребил бездумно.
Сначала, много лет назад, когда они были друг другу еще просто “сожителями”, аль-Хайтам думал — Кавех никудышный актер.
Если он не хотел, чтобы окружающие заметили его переживания, стоило грамотнее это скрывать или хотя бы пытаться. Не все, разумеется, такие же проницательные как аль-Хайтам, но временами казалось, что это попросту игра на публику, а уж чего-чего, а Кавех любил в жизни драму — будь то случайная или им же самим инсценированная.
Но время шло, они перестали быть друг другу просто “сожителями” — сейчас это слово оседало горечью на корне языка, — и постепенно аль-Хайтам заметил за всеми этими маленькими деталями и поведенческими привычками страшное.
Кавех хотел, чтобы на его проблемы обратили внимание и как-то помогли их решить, а ввиду врожденной гордости не мог об этом просто попросить.
И это открытие аль-Хайтаму, считавшему, что научился читать Кавеха как библиотечную беллетристику, решительно не нравилось.
Одним обычным вечером аль-Хайтам выписывал прямо по пунктам: Кавех прикрыл дверь, — цифра один в начале мысленного листа, обычно хлопал; положил ключи на обувницу — цифра два, вешал на крючок; стащил туфли за пятки, — жирная тройка, всегда снимал руками, дорогие же; не глядя поставил Мехрака на пол, — цифра четыре, со своим чемоданом Кавех носился как с ребенком, а тот едва не упал на спину, или на лицо, пора перестать очеловечивать чемодан.
Итого целых четыре пункта. Удручающая статистика.
Кавех посмотрел на аль-Хайтама таким замученным взглядом, что захотелось повести плечами.
— О, ты еще не спишь? — спросил он серым и бесцветным голосом, который ему совсем не идет. — Уже поздно.
Похоже, придется вписать пятый пункт. Аль-Хайтам начал едва, но тревожиться.
Человек, который по уши в настолько огромных долгах, что на них можно построить по паре филиалов для каждого даршана, и который при этом умудрялся спускать заработанные деньги на брелоки под предлогом благотворительности, — при бесплатных-то соц.услугах в Сумеру, — не должен вот так разговаривать.
— Не спится, — аль-Хайтам встряхнул книгой в руках, — кстати, о чем она, он страницу последний раз переворачивал минут десять назад, — и выцепил еще деталей.
Кавех в ответ издал пространное "м-м-м"; топтался в дверях, покусывал щеку изнутри, спазмически дергал углами губ, словно в попытке улыбнуться, но в последний момент решая не делать этого, смотрел куда-то в сторону; то щурился, то на секунду распахивал глаза, взмахивая ресницами, потом обратно.
Слишком неестественная мимика.
И так все ясно, но аль-Хайтам все равно спросил:
— Как прошло?
Кавех быстро мазнул пустым взглядом по его лицу и вдруг прошел в дом, принявшись поправлять какую-то картину; она и так ровно висела, а теперь левый угол напрочь съехал вниз.
— Хорошо, — сказал он тихо и быстро, словно на выдохе, — все хорошо.
Все плохо.
Сегодня он договаривался с одним крупным застройщиком: хотят разбить сеть парков на подходе к храму Сурастаны, идея донельзя избитая, — там об эти парки-скверы-беседки споткнуться можно, — но место донельзя “вкусное”, а следовательно, много платят.
Утром Кавех сиял как расписное блюдо, даже ни разу не вспылил из-за оставленной в зале посуды, расцеловал аль-Хайтама перед выходом — на удачу, три раза, ты сам говорил, — и с блеском в глазах, присущим только творцам, чувствующим скорое применение своих талантов, выпорхнул из дома как птица из клетки.
Сейчас вернулся совсем другой человек. И голова у аль-Хайтама работала слишком активно для вечера после работы.
— Отдохни, — он встал с тахты, отложив книгу без закладки, все равно не читал вовсе. — Я оставил на кухне ужин и несколько фиалковых дынь.
Кавех недоверчиво прищурился, оставив уже бедную картину в покое.
— Ты что, готовил?
А вот это уже было похоже на старого Кавеха, совсем чуть-чуть.
— Не помню, чтобы в собственном доме мне требовалось разрешение на готовку.
Аль-Хайтам сложил руки на груди, занеся перо над шестым пунктом в надежде, что не потребуется, но увы.
Кавех просто закатил глаза. Молча.
Что ж, выходит, все не просто плохо, все отвратительно. И еще десяток экспрессивно окрашенных синонимов, потому что Кавех, который на настолько банальную шпильку ответил просто взмахом ресниц — это очень тяжелый случай.
Даже не подыграл, серьезно, они уже давным-давно не ссорятся всерьез из-за таких мелочей!
Аль-Хайтам вздохнул и прошел мимо.
— Куда ты? — Кавех наклонил голову, когда он начал обуваться.
— По делам. Буду поздно, ложись без меня.
В глазах напротив плескалась странная смесь эмоций, в которой на мгновенье промелькнуло что-то болезненное и горькое.
Ему нужно побыть одному, определенно: подумать, успокоиться, разложить все по полочкам, отряхнуться и снова двигаться вперед, как происходило всегда, после очередной неудачи. Но вместе с тем — его так не хочется оставлять в этом “не хочу, чтобы ты лишний раз волновался” состоянии. Мало ли, что может случиться — потому что уже случалось, — и пустые бутылки из-под вина меньшее, с чем приходилось сталкиваться после.
Кавех быстро сморгнул нездоровый блеск в глазах, отвел их и кивнул.
— Не задерживайся, — он прошел дальше в дом; чемодан ожил и обиженно защелкал, изображая на панели грустную гримасу. Только после этого Кавех, словно вообще вспомнив о его присутствии, позвал за собой, и электронные брови довольно округлились.
Аль-Хайтам еще пару секунд проводил их взглядом, отметив, что это уже седьмой пункт — не устроил допрос, куда на ночь глядя он собрался, — чтобы убедиться, что на кухне загорелся свет, и вышел из дома по своим “делам”.
По вечерам Сумеру бодрствовал похлеще, чем днем: огни в лавках горели ярче, торговцы активнее зазывали к себе, потому что только у них самое лучшее по самым выгодных ценам, из таверн лилась приглушенная музыка, но самая громкая, разумеется, доносилась с Базара.
В воздухе пряности сплетались с дурманящей терпкостью алкоголя и приторной сладостью местных десертов. Аль-Хайтам сделал мысленную пометку захватить пахлавы и рахат-лукума на обратном пути.
Но он пришел сюда не за этим, точнее, не только. Милейшая старушка на нижнем ярусе, прямо около спуска к Базару, по-прежнему была на месте. До того, как аль-Хайтам к ней подошел, она раскладывала маленькие букеты на прилавке и прощалась с покупателем.
— Доброго вечера, господин, — поприветствовала она, вытерев руки о некогда белый фартук, — давненько вы не захаживали.
— Повода не находилось, — просто ответил аль-Хайтам; старушка располагала к себе, с ней не хотелось общаться клишированным набором фраз из методички стандартного покупателя.
— Хорошо, что нашелся, — ее лицо просияло, словно у нее самой нашелся повод, и она принялась набирать цветы. — Вам как обычно?
Аль-Хайтам молча кивнул, усмехнувшись про себя: владелица цветочной лавки, похоже, искренне верила, что букеты у нее покупаются исключительно по радостным случаям и постоянным покупателем он у нее стал от хорошей жизни.
Что ж, пускай так и остается.
— Держите, ваши цветы скорби, количество то же.
Старушка протянула букет в сеточной слюде; аккуратный, маленький, но вместо с тем нежный. Аль-Хайтам осмотрел его, решая что-то в голове, и вдруг сказал:
— Добавьте еще один.
На лице владелицы появилось такое довольное выражение, словно букет предназначался ей самой. Она ловко вплела в него дополнительный цветок, осмотрела придирчиво и только после этого передала обратно.
Аль-Хайтам отсчитал ей монеты и забрал цветы.
— Спасибо, господин, — вновь улыбнулась хозяйка. — Надеюсь, вашей даме понравится.
На этот раз усмешку сдержать не вышло — ладно, аль-Хайтам вовсе не пытался. Хотелось бы ему жить в том же мире, что и эта женщина, может, даже выглядел бы на свой возраст.
Он попрощался и направился к дому, не забыв захватить пахлаву.
Прихожая встретила густой темнотой, только под дверью кабинета Кавеха растеклась полоска света. В плотной тишине единственный звук издавали только часы — они мерно отсчитывали время, и этот звук почти убаюкивал, если бы не колючее чувство тревоги, зашевелившееся под ребрами.
Его не было всего пятнадцать минут, ну может двадцать, если считать небольшой круг за сладостями. Ничего не должно было случиться за это время.
Не должно ведь было?
Аль-Хайтам разулся, прошел дальше в дом, щелкая всеми выключателями, до которых только дотягивались руки; прислушался, встав напротив двери в кабинет. За ней ни шороха, ни звука. Тревожное беспокойство немного утихло, но все еще потягивало.
Пока своими глазами не увидит, что все в порядке, аль-Хайтам не успокоится. Он сжал ладонь на дверной ручке и опустил вниз.
Кавех нашелся за столом. Лежал на нем грудью, подложив под голову руки и просто спал. Вот теперь надвигающаяся внутри буря полностью угомонилась, оставив после себя какую-то нервную усталость и желание проспать до завтра. Желательно, с Кавехом под боком.
Аль-Хайтам подошел к нему, стараясь выбирать менее скрипучие половицы. Лампа отбрасывала на лицо Кавеха тусклый рассеянный свет, делая линии морщинок более резкими и четкими, сразу прибавляя ему несколько лишних лет; под глазами темные круги сделались землисто-серыми, а в уголках кожа наоборот, была болезненно красной.
Аль-Хайтама не было всего пятнадцать минут, ну может двадцать, если считать небольшой круг за сладостями, и этого, похоже, хватило.
Он вздохнул, чувствуя крайне несвойственное бессилие, поставил цветы в вазу, скромно выглядывающую из-за лампы; наклонился и осторожно коснулся губами светлой макушки. Кавех тихонько фыркнул во сне, но не проснулся.
По-хорошему его нужно оставить здесь — очень уж не хотелось будить, но позволить ему спать кое-как в скрюченном положении после всего случившегося, по мнению аль-Хайтама, еще хуже. Потому он бережно поднял Кавеха на руки, поддавшись порыву, еще раз клюнул поцелуем в висок и направился в спальню.
Кавеху просто надо отдохнуть, и завтра для всех проблем найдется решение.
А цветам лучше остаться в кабинете — там они ему нужнее.