Ирен

— Что ты хочешь надеть сегодня? — делаю большой глоток кофе со льдом. Иногда по утрам я остро нуждаюсь в порции кофеина.

— Красные ботиночки, — Эрза хлопает в ладоши.

Не могу сдержать улыбку, расползающуюся по лицу. В Фиоре мы купили новые красные конверсы, на которые мне едва хватило денег — это было до того, как я поняла, что имею некоторые способности к ведению бизнеса. Безденежье порой пробуждает в людях таланты и целеустремлённость.

— Значит, красные ботиночки, — показываю их дочери, — а ещё что?

Она задумывается на мгновение.

— Джинсы, как у тебя.

Опускаю взгляд и смотрю на свои джинсы с дыркой на колене. Думаю, мне следует поблагодарить вселенную за то, что рваные джинсы вошли в моду. Мои настолько старые, что в любой момент готовы рассыпаться в труху, но все считают, что я потратила на них не меньше сотни долларов.

— Ладно, дорогая, надевай джинсы, — беру красную фланелевую рубашку, которую собираюсь накинуть поверх серой футболки, — и не забудь свою такую же. Сегодня мы в одном стиле.

Это её любимое занятие. Если на ней нет обожаемой пачки, она пытается во всём подражать мне. Поначалу это казалось странным, но потом я привыкла, да и наш общий «стиль» прекрасно укладывается в семейный бюджет.

— Поторопись, иначе не успеешь позавтракать.

Я вчера легла поздно, потратив несколько часов на выполнение заказов. Мой бизнес — магазин на Etsy — набрал обороты в последние несколько месяцев и начал приносить неплохую прибыль, но и времени отнимал довольно много.

— Могу я съесть кулуб… клубничный чизкейк? — с трудом выговаривая слово, спрашивает Эрза, входя на кухню и просовывая руку в длинный рукав рубашки.

На этой неделе мы уже дважды ели клубничный чизкейк, но я не могу отказать дочери.

— Но только один, и ещё банан.

— Хорошо! А ты, мамочка? — интересуется она с улыбкой.

— Ну… можешь поделиться со мной, — ничего не могу с собой поделать. Похоже, любовь к чизкейкам досталась Эрзе от меня.

Мы спешим к машине, и Эрза сразу забирается в детское кресло, в котором с каждым годом всё меньше для неё места.

— Как думаешь, мама, он опоздает?

Чертовски надеюсь, что нет.

— Уверена, он придёт вовремя и будет ждать нас, — улыбка выходит слишком фальшивой, когда я замечаю собственное отражение в зеркале заднего вида.

Если он посмеет не явиться, я узнаю его адрес, и тогда ему не поздоровится.

Движение на дороге отвратительное, особенно при переходе через реку в другую часть города. Этот мост всегда заставлял меня нервничать с тех пор, как я научилась водить машину, вплоть до того, что я задерживала дыхание, проезжая по нему. Сейчас, конечно, смелости у меня прибавилось.

Вместе с Эрзой мы поём песню, которая в это время играет по радио, и когда я сворачиваю на парковку центра, в котором мы были записаны в программу компаньонов, то замечаю кое-что неожиданное.

— Он здесь, мама! — с заднего сиденья восклицает Эрза.

Он здесь. Боже, спасибо. Акнология Бельзерион сидит верхом на матовом чёрном Харлее, прижимая телефон к уху, и оживлённо беседует с кем-то. Именно оживлённо — если судить по его жестикуляции. Солнечный свет отражается от стёкол его очков, когда он качает головой. За ночь в городе похолодало, поэтому одет он был соответствующе: в шапку, чёрную кожаную куртку и синие джинсы. Опускаю взгляд на его ботинки, выглядящие так, как будто ими можно проделать в ком-нибудь дыру одним ударом. Но в целом его внешний облик очень приятен.

Но тебе не нужен мужчина, напоминает мне мой сильный и независимый голос из глубин подсознания.

Мысленно прошу голос заткнуться. Моё тело лучше знает, чего хочет.

— Вам помочь? — спрашивает Акнология, когда я выхожу из машины и выпускаю Эрзу.

— Мы сами, — отвечаю по привычке. Нам уже слишком давно никто не помогал.

Он слезает с мотоцикла, и я едва сдерживаю возбуждённый стон, когда он приближается к нам. От долгого сидения на байке его штаны немного протёрлись в области между ног.

— Всё в порядке? — задаёт он следующий вопрос.

Надеюсь, он не умеет читать мысли, а я всё же не выдала себя каким-нибудь развратным звуком.

— Да. Пойдём внутрь? — симулирую волнение, которого не чувствую. — Лейла сказала, что мы сможем использовать ту же комнату.

— Отлично, — кивает он, — как дела, фея? — обращается к Эрзе.

Я улыбаюсь, потому что мне самой всегда казалось, что она похожа на маленькую фею.

Эрза смотрит на него, приподняв брови.

— Хорошо. А почему фея?

— Потому что вчера в юбке ты была очень похожа на фею.

— В пачке, — поправляет она. Для неё это серьёзное слово с серьёзным смыслом, — так правильно.

— Прошу прощения, — Акнология кладёт руку на сердце, — в пачке.

— Сегодня они чистые, — замечает Эрза, не видя следов масла на его руках.

— У меня для тебя кое-что есть, — он опускает ладонь в карман куртки и протягивает ей что-то.

— Не надо было ничего приносить, — не хочу, чтобы он давал моей дочери ложную надежду.

— Нет, — он возражает, когда мы входим в ту же комнату, в которой были вчера, — мы ведь должны проводить время вместе.

Глаза Эрзы сияют.

— Мама, это раскраска с Динь-Динь!

— Её любимая, — смотрю на него, пытаясь понять, как, чёрт возьми, он мог узнать об этом.

— Значит, я угадал, — он пожимает плечами, и я ему верю. Господи, я правда ему верю.

— Почему бы тебе не выбрать страницы, которые ты раскрасишь с мистером Бельзерионом, пока я читаю книгу? — обращаюсь к дочери.

— Зовите меня просто Акнология. Мистер Бельзерион слишком формально.

— Ак-ни-нол-ге, — Эрзе трудно это выговорить, но она так мило старается, что мне хочется плакать. Я снова мысленно благодарю богов за то, что подарили мне такую дочку, — это сложно, мистер, — жалуется она, надувая губы, — я буду звать тебя Акки, — лицо Акнологии нелепо вытягивается.

С моих уст срывается смешок.

— Если что, я рядом, а пока просто представьте, что меня тут нет.

***

Акнология

Представить, что её нет? Мне придётся стать слепым в таком случае. Она смотрела на мой член так, как в безжизненной пустыне смотрят на воду, но не попыталась соблазнить, и я оценил эту сдержанность. Я всё ещё чувствую то же притяжение, что и вчера, но пообещал себе уделять внимание только ребёнку, которому должен помочь. Это не значит, что я не замечаю красоты Ирен, но мне следует игнорировать её заинтересованность.

Выдвигаю стул, помогая Эрзе сесть. Она забирается и усаживается на колени, чтобы хорошо видеть стол.

— Какую страницу ты хочешь раскрасить? — беру упаковку с мелками. Они кажутся такими маленькими в моих руках, и это напоминает мне, что и с маленькой девочкой нужно быть осторожным. Такие люди, как я, без труда могут причинить боль по невнимательности.

— Эту, — она вырывает страницу и кладёт передо мной, — а тебе вот эту.

Эрза закусывает губу и оглядывается на мать, которая не обращает на нас никакого внимания. Это хорошо — значит, Ирен позволяет мне полноценно проводить время с её дочерью.

— Как думаешь, нам нужно спросить у мамы?

— Нет, — качаю головой. Скорее всего, у Ирен не так много времени на себя, а сейчас она выглядит вполне довольной, — мы справимся сами.

Эрза кивает и начинает раскрашивать. Мне хочется задать несколько вопросов, но так, чтобы не заставлять обеих чувствовать себя неловко, поэтому решаю начать с самого безобидного.

— Ты ходишь в школу? — аккуратно заштриховываю волосы феи, как если бы красил велосипед. Что, чёрт возьми, со мной не так? Как парень вроде меня, который привык работать руками и видел немало дерьмовых сторон жизни, оказался здесь? Раскрашивая картинку с шестилетним ребёнком?

— Да, я учусь в первом классе, — Эрза высовывает кончик языка от усердия, — а сколько тебе лет?

Мне нравится, что она любознательна и сама интересуется мной.

— Двадцать девять, — отвечаю, морща нос, — я старик.

— Ого, как маме. Значит, она тоже старушка.

— Эй, вообще-то человеку столько лет, на сколько он себя чувствует, — слышу со стороны голос Ирен.

— Что ж, в таком случае, я чувствую себя намного старше своих лет.

Мы молчим несколько минут, прежде чем Эрза вновь говорит:

— А папа старше тебя и мамы.

— Правда? И сколько ему, фея?

В голосе Эрзы слышится резкость, как будто она пытается донести до меня нечто важное:

— Тридцать семь. В тридцать пять у него был кризис среднего возраста, поэтому он разлюбил нас.

Я прекращаю раскрашивать, поскольку уверен, что таких слов Эрза нахваталась от матери. И не виню Ирен, потому что папаша Эрзы явно тот ещё придурок. Но моё сердце разбивается из-за болезненной серьёзности в детском голосе. Протягиваю руку и беру Эрзу за подбородок. Она отстраняется от меня, но я не принимаю её реакцию близко к сердцу. Эрза мне не доверяет, и это нормально.

— Знаешь, если так, то он много потерял. С другой стороны, не будь он таким дураком, я бы не сидел здесь, проводя один из самых крутых дней в своей жизни, раскрашивая с тобой.

Кажется, мои слова успокаивают Эрзу, и пять минут спустя мы возвращаемся к раскрашиванию, как будто ничего больше в этом мире нас не заботит. Однако у меня остаётся масса вопросов о человеке, разбившем сердце этой маленькой девочки.