Умение спать не сходя с лошади очень полезно, но я отношусь к числу несчастливцев, этим умением не обладающих; поэтому, утомлённый долгим переходом, я прилёг вздремнуть на землю, покуда эскадрон остановился ждать чего-то. Сквозь сон мне слышился звук трубы, но проснулся я слишком поздно для того, чтобы понять, что трубач мне не приснился, — и достаточно рано для того, чтобы увидеть на горизонте уходящих вдаль всадников. Я остался один посреди поля — мой конь, видно, ушёл за эскадроном на своём привычном месте.
Постояв немного в растерянности, я понял, что ждать мне нечего, да и оставаться на месте долее нельзя, иначе мне никогда не догнать ушедших; пришлось идти за ними пешком. Шёл я скоро и почти нагнал наконец эскадрон, который останавливался и растягивался в длинную, словно нитка, линию, перед каждым мостком. Уже слышны были звучные команды, уже виднелись вдали флюгера пик — я не сбился с дороги и не сгинул где-нибудь в лесу или поле! Не попал к неприятелю! Не отстал слишком сильно! К тому же и предутренняя прохлада начинала понемногу сменяться теплом; словом, всё шло как нельзя лучше, если только в моём положении можно было усмотреть что-нибудь хорошее.
Тропа повернула, и в нескольких шагах от себя я увидал ручей или речку — Алле, Пассаржу, или бог ещё знает с каким немецким названием, которое невозможно запомнить. С высокого берега, на котором я стоял, в воду спрыгнул улан, дал шпоры коню — и флюгер его мелькал уже где-то далеко на другом берегу. Там же, через реку, у воды, располагалась на отдых пехота; вился над костром сизоватый дым, блистала роса, ручей чуть пенился на камнях — вид картинный, а только мне не до живописности было: я, почти было дошедший до цели, снова остался один — и в довершение неприятностей остановленный таким досадным препятствием!
Я осмотрелся: моста поблизости не оказалось, как не оказалось даже перекинутых через протоку досок. Перебираться вплавь не хотелось: перспективы вымокнуть до нитки или раздеться донага на прохладе равно не прельщали меня, — но и оставаться на берегу и раздумывать слишком долго тоже не приходилось.
Рассудив, что речка, должно быть, неглубока, — сколько я смог заметить, она едва ли доставала до пута коня, а значит, и мне не будет выше щиколотки, — я спустился с берега и ступил в воду. Холод потока чувствовался даже через обувь; ноги проваливались в вязкий ил и скользили на камнях — путешествие не из приятных!
Но вот половина пути до берега осталась за спиной; я остановился, замешкавшись на скользком камне — и вдруг почувствовал, что ступням чересчур уж холодно. Вода была не только спереди и сзади: теперь она плескалась в моих сапогах — или, вернее сказать, коротких полуботиках, потому что по бедности я всемерно берёг дорогие высокие сапоги, надевая их только по важным случаям. Видно, расчёт мой оказался неверным, и речка была куда глубже, чем по щиколотку.
Дальше речка казалась ещё глубже: через мутную воду совсем нельзя было увидеть не только дна, но и даже выступающих над ним камней. Итак, мне оставалось или повернуть назад и вновь очутиться отрезанным от своей цели, или идти прямо через воду — холодную воду, так неприятно хлюпавшую у меня в ботинках.
Я так бы и стоял на камне, словно печальная цапля, если бы отдыхавшие на берегу пехотинцы не заметили меня, не сгрудились бы у кромки воды, с любопытством глядя на меня, и не принялись наперебой кричать:
— Откуда ты взялся? Зачем там стоишь? Надо бы помочь…
До берега оставалось совсем немного; в три прыжка я, не замечая, что вода доходит уже до колен, достиг берега, мне протянули руки и помогли выбраться на землю — и наконец досадное препятствие оказалось позади!
Я искренно поблагодарил пехотинцев, извинился, что доставил им столько неприятностей, и, отошед несколько в сторону, сел на траву. Немного обсушиться и согреться — вот чего мне сейчас хотелось; благо майское солнце начинало припекать почти по-летнему. И пока я думал, как можно выжать сукно, от воды ставшее тяжёлым, услышал шаги: ко мне приближался юноша в пёстром музыкантском мундире. Он держал в руке стакан и бутылку
— Вы откуда? — спросил пехотинец.
— Из Вятской губернии губернии, а сейчас — оттуда, — я неопределённо махнул рукой на противоположный берег ручья. И потом поняв, что, кажется, не ответил на вопрос, поспешно добавил: — Из Коннопольского полка. Вы видели их, они сейчас здесь прошли.
— Что же, они вас так и заставили идти пешком?
Я едва нашёлся, что ответить: говорить, что отстал по собственной глупости, не хотелось, а лгать было бы нехорошо и глупо; пришлось ограничиться только коротким «нет». Да и большего от меня не ждали: юноша уже протягивал мне наполненный доверху стакан, говоря, что-де согреться изнутри — милое дело и что мне никак нельзя отказываться.
Но отказываться всё же приходилось: греться изнутри я мог чаем, тёплым молоком, на худой конец — горячей водой, но никак не тем, что было сейчас в стакане. На удивлённый вопрос: «Вы что же, совсем не пьёте вина?» — я покачал головой, и после нескольких попыток убедить меня ему всё же пришлось отступить. Он пытался уговорить меня хотя бы сесть с ними у костра, — но я так не хотел утруждать их и так боялся отстать от своего эскадрона ещё сильнее, что мог только отказываться и благодарить его. Наконец он простился со мной, пожелав мне счастливой дороги, — а я снова отправился в путь.