Когда это впервые началось, Велиру исполнилось тринадцать.
Он и сам не понял, что “это” было. Просто в один момент скрутило живот. Внизу.
Старшие сестры уехали замуж в другие деревни, брат строил свой дом, а Велир остался жить с матерью. Вставал с утра, еще до рассвета, бежал к пекарю, а ввечеру возвращался, чтобы состряпать для них с матерью нехитрый ужин (много ли им надо было вдвоем), наскоро прибраться и завалиться спать. Когда не нужно было к пекарю - бегал в лес, рассматривал там травы, некоторые срывал и пытался что-то из них варить под ругательства матери (“доколе ж терпеть буду эту вонь!”), копался в их маленьком огородике, кормил трех кур и петуха, прибирался в курятнике. Когда не мог он - делала она. Словом, жизнь у Велира была незамысловатая - как у всех. Беготня с рассвета до заката, летом - длинные дни и короткие ночи, зимой - наоборот.
- Мам, - спросил он однажды, глядя, как она склонилась над лоханью с грязным бельем, вымачивая юбку в речке, - а правда, что про богатеев знатных говорят?
- Что говорят? - Мариса откинула за ухо выпавшую из взлохмаченной косы прядь. Ее лицо покраснело от того, что она долго стояла, наклонившись, на лбу вздулась венка. Десятилетний Велир сдвинул брови.
- Ну… Что у них мужики рожают… Чего-то я слышал. И пахнут некоторые как-то там… В общем, не понял я.
Мать фыркнула и швырнула в сына его же рубахой, которую он выпачкал как-то в курином дерьме.
- Слушай больше, что идиоты всякие говорят! Твоя это, что ли, забота? Ты вон в землю смотри, да ремеслом овладевай, я не вечная!
Велир надулся и окунул рубашку в быстро бегущую холодную воду. Так он тогда ничего толкового и не узнал. Скорее всего, мать сама ничего не знала об этих странных приблудах, а остальные, кого можно было спросить, либо несли откровенную дичь про баб с хуями, либо махали рукой и говорили, что все это выдумки.
И вот ему тринадцать, и у него очень… сильно… тянет… в животе.
Велир простонал, сползая по стене пекарни вниз. И Фарг же дернул, так невовремя! Тугой, почти болезненный, горячий ком стянулся в опасной близости к паху. Чего-то хотелось… Куда-то тянуло… Но он не понимал, куда, зачем и чего. Просто… Было как-то горячо и больно.
- Ты чего там, уснул, что ли? - В маленькую комнатку с огромной, обычно пышущей жаром печью, заглянул пекарь, Миккен. - Печь разжигай, и так уже опоздали сегодня! Поднимайся!
Велир ошалело посмотрел на него, прижимая рукой рубаху ко впалому животу. Куда подниматься?.. Чего делать?.. Какую печь?..
К счастью, этот первый, странный приступ прошел достаточно быстро, хотя Велиру тогда и достался крепкий и болезненный подзатыльник за то, что задержал всю работу. Матери он о нем не рассказал, а больше делиться было не с кем. Тогда его впервые накрыло осознание собственного одиночества - у других-то людей хотя б какие-то друзья были.
“Может, это у всех так, вроде как голос ломается, а я не знаю”, - подумал он, сидя в овраге и выдирая с корнем нечто, напоминающее пастушью сумку, - “может, и не о чем волноваться вообще”.
В следующий раз эта странная, тянущая боль настигла его через полтора месяца - посреди ночи. Велир проснулся от того, что мать трясла его за плечо.
- Ты чего мычишь на весь дом, всех мышей небось в подвале перебудил, не то что меня! Пиздуй на улицу спать, если так и собираешься мычать здесь, как корова!
Велир отшатнулся от ее руки, закутался в одеяло, пытаясь скрыть крепкий стояк. Выперся на улицу, отошел подальше и уперся головой в дерево. Огляделся - в лунном свете просматривалась вся опушка. Было очень тихо, лишь вдалеке ухала сова.
Очень тянул низ живота. Велир пропихнул руку в штаны и от души выругался:
- Да блядская ж ты пиздопроебина!..
Обхватил рукой член, шумно выдохнул, не решаясь стонать. Провел вниз и снова вверх сухой ладонью, сильно сжав. Еще раз. Еще раз. Коснулся себя ниже, спуская штаны, провел по яйцам, дальше…
И испугался, наткнувшись пальцами на что-то мокрое почти между ягодиц. Тут же отнял руку, хотя в жопе горело и пульсировало так же, как и внутри. Тело будто чего-то просило, но Велир никак не мог понять, чего именно. Он вернул руку на член, ритмично задвигал рукой, постанывая и упираясь в шершавый ствол свободной рукой. Было стыдно и хорошо, но стыдно все-таки больше.
Кончив впервые в жизни, Велир со вздохом сполз на траву и вытер запачканную руку о первый попавшийся лопух. Сова ухнула ближе.
- Нихуя не помогло, - пробормотал он, обращаясь непонятно к кому.
Да что же это, сука, такое все-таки было?
Приступы настигали его то через месяц, то через три. Системы в них не было никакой, но Велир постепенно научился предсказывать, когда у него в следующий раз потянет, и старался остаться один на это время. Тянуть могло то несколько часов, то целый день. Его пугало все это, но измотанная работой мать ничего не замечала.
Дрочка помогала разве что на несколько минут, а в остальное время приходилось терпеть, сжав зубы. Его это раздражало, отвлекало от дел. Однажды Велир случайно застукал на сеновале двух деревенских парней, катающихся прямо в сене, и потом не мог отдышаться еще несколько часов - пришлось опять бежать в лес.
Каким-то образом вид одного парня, прильнувшего к другому и накрывшего его своим телом, яснее ясного дал Велиру понять, чего хотело его тело.
Того же самого. Причем чтобы вошли в него, а не он.
“Ладно”, - думал он, кусая губы. - “Я по мужикам. Я понял. Но зачем было это вот так вот мне давать понять-то, сука? Все, хорош, понял уже!”
Самым позорным и неудобным было, пожалуй, то, что в эти странные периоды у Велира страшно мокли штаны. На заднице. Можно было подумать, что он обоссался, но место было какое-то неподходящее. Немного заморочившись, Велир приучился подкладывать туда отрез ткани, а когда “тянучка”, как он ее прозвал, перестала проходить и в течение нескольких дней, плюнул и пришил подклад к штанам, чтобы не съезжал при ходьбе на поясницу.
Постепенно эти периоды устаканились - раз в примерно четыре месяца, и шло по четыре дня. Четыре и четыре - просто запомнить. Вот только стало хуже - у Велира в это время поднимался такой жар, что в пятнадцать лет он даже не смог встать с постели - так и метался, мучительно выгибаясь и постанывая. Перепуганная мать водила к нему полуслепую бабку, которая в Ислере была вместо повитухи, поила его какими-то отварами, которые давала приболевшему Данеку. Вот только Данек тогда на поправку пошел, а Велир горел и задыхался четыре дня, пока жар не спал сам собой. Дрочить ему тогда уже не хотелось - он понимал, что толку все равно не будет.
Спустя четыре месяца этот ад повторился. Мать впихивала ему те же отвары. но он мотал головой и отказывался, задыхаясь. Хотелось, хотелось чего-то… Кого-то… Он скулил и катался по постели, свернувшись калачиком и прижимая обе руки к ноющему низу живота.
- Выпей, ну давай, в прошлый раз сразу помогло, - уговаривала Мариса, поглаживая сына по горящему лбу. Велир стонал и выплевывал сквозь зубы:
- Д-да не поможет… У-убери… Зря только… Переводить… Само пройдет… Потом…
- Да когда ж само-то!.. - В ее гневном голосе звенели бессильные слезы матери. которая ничем не может облегчить боль ребенка. - В прошлый раз та же напасть… Чем же мы так богов прогневали!
- Пить, - хрипел Велир, и она тут же кидалась к кувшину с колодезной водой. Велир осушал весь в три глотка. Есть он не мог - так мучился, что и помыслить о еде в эти дни не мог, зато едва жар спадал, он пожирал все, что не приколочено.
Деревенские объясняли это фаргусами, которые стабильно вселялись в сына Марисы каждые четыре месяца. Будь у них деньги, можно было бы позвать какого-нибудь жреца Релена, чтоб провел ритуал и изгнал, но откуда бы взяться у них деньгам?
Данек приходил, приносил еды, но никогда больше не переступал порога и не ел под крышей родительского дома - только испуганно косился на Велира, будто ожидая, что тот в любой момент откроет рот и начнет изрыгать огонь. Велиру было не до него - “тянучки” измучили его, он медленно рос и с трудом набирал вес, хотя в физической силе уступал своим сверстникам весьма мало, а в выносливости - даже превосходил. Он сидел на лавке, опершись локтем о стол, а лбом - о ладонь, и думал, что делать, пока мать с братом тихо переговаривались на улице.
Надумал. Взяв деньги, скопленные за работу у пекаря, он сказал матери:
- В Тарборо съезжу. Может, книжку там какую найду или спрошу у кого… Ну не фаргусы это! Это болезнь какая-то, и если на роду мне написано до двадцати не дожить, то… Хоть узнаю…
Она только устало кивнула.
В Тарборо его скопленных денег не хватило бы даже на корешок от самой тоненькой книги, но за почти три года этого ада Велир был так измучен, что готов был даже украсть, только б узнать хоть немного о том, чем он так мучается. Он перевернул почти всю книжную лавку, прежде чем натолкнулся на книгу со странным названием “Вторичные полы”.
“Во дают, пол, что ли, второй в доме под первым стелют”, - рассеянно подумал он. Но его привлекла цена - эта книга была дороже всех в лавке, и выглядела соответствующе - тисненая кожа, позолоченные буквы на корешке. Для богатеев, небось. И как она только в этой лавке вообще очутилась?
- Это что за хуйня? - Спросил он, поднимая книгу. Старуха Инга слепо прищурилась на него с другого конца лавки.
- А, это про… Что-то там, что у знатных лордов бывает, то ли хворь ихняя, то ли что, - она махнула рукой. - Никто тут эту книгу не купит. Занесло как-то, я уж и не помню, сколько она тут валяется.
Велир нахмурился и открыл ее, сидя на корточках. С первых же строк он утонул в массе нового и странного. Альфы, омеги, жар, который назывался “течкой”... Велир широко раскрыл глаза, когда добрался до этой главы. Симптомы точь-в-точь напоминали то, чем он страдал с тринадцати лет.
Он даже не заметил, что просидел в углу, в куче сваленных книг над этой тонкой книжкой с два часа. Ноги отекли и онемели, но он не заметил и этого. Старуха, казалось, вовсе забыла о нем, шаркая в подсобной комнате.
Судя по этой книге, не верить которой у него не было никакой причины, Велир был омегой. От дальнейших глав он едва не выронил книгу.
- Чего блять?.. - тихо пробормотал он, скользя взглядом по строчкам.
Было, от чего охуеть. Омега, если его брал мужчина, чей вторичный пол назывался “альфа” (по каким-то древним буквам), мог зачать и выносить ребенка - совершенно как женщина. Но и зачать ребенка женщине тоже мог. Этакий универсальный человек, прости Релен. И так мог, и эдак…
Велир вспотел. Омеги к тому же могли чувствовать по запаху, кто из окружающих их людей - альфа, а еще альфы могли помечать своих омег укусом, но только во время секса, только на шее и только в эту самую… “Течку”.
Там было еще что-то про послушание, но Велиру хватило и того, что его тело, оказывается, было сделано для того, чтобы рожать через жопу. Он болезненно скривился и, захлопнув книгу, отбросил ее от себя, как мерзкое насекомое.
То есть, в абсолютно любой момент своей жизни, Велир мог наброситься на абсолютно любого человека и раздвинуть перед ним ноги только потому, что так велел инстинкт размножения. Такой был закон природы. Как течная сука.
“Хотя почему “как”, мрачно усмехнулся он, поднимаясь на отекшие ноги. Они неприятно заболели, по ним побежали мурашки, но Велир все же выполз из книжной лавки и огляделся, зябко и неуютно поводя плечами.
Любой из проходящих мимо людей мог оказаться альфой. Абсолютно любой. А могли ли альфы?..
Не чуя под собой ног, Велир влетел обратно в лавку и упал на колени перед брошенной книгой.
- Пресвятой Орлин! - Перепугалась Инга. - До смерти напугал, фаргус!.. Чего тебе там вперлось?!
Велир не слушал ее, лихорадочно листая книгу. Острые колени больно упирались в деревянные доски пола, вокруг сладковато пахло книжной пылью - раньше Велир обожал этот запах, он его успокаивал, но теперь лишь пугал. Он долистал до нужной страницы и замер, шевеля тонкими губами.
Да. Альфы тоже отлично чуяли омег. Вне течки слабее, в течку - сильнее, но чуяли всегда.
У Велира затряслись руки. Скрыть свой запах нельзя было ничем. Нигде он не был в безопасности. Он медленно положил книгу и медленно, очень медленно вышел из лавки, постоянно принюхиваясь. Вокруг пахло тем же, чем и всегда - книжной пылью, пылью дорожной, потными телами, лошадьми, едой, чем-то острым и раздражающим, вроде заморских специй, дымом, цветами…
Велиру было страшно. Такие, как он, водились только во дворцах - лорды и леди, как красивые заморские птицы, и он среди них - петух общипанный… Или еще того хуже. Он обхватил себя руками за острые плечи, глубоко вздохнул и пошел вниз по улице.
До Ислера добрался пешком.
Только на один вопрос у него теперь не было ответа - если вторичные полы бывали только у знатных, судя по книжке, то он-то как в эту компанию почтенную затесался?