***

Е Байи в данный момент сильнее всего волнует содержимое мисок, щедро расставленных перед ним по столу, поэтому он никак не реагирует, когда напротив кто-то садится. Так, мажет краем глаза без особого любопытства, кому там так свой кошель не мил, ведь все в округе прекрасно знают, чем чревата компания Бессмертного с горы Чанмин. Сел рядом — заплати за все яства. Бывают исключения, но явно не сегодня.

Потому что подсевший тип точно не обеднеет, не из тех он, кто с протянутой рукой стоит. Обвешан побрякушками, — так вот что звякало при каждом шаге, пока подходил! — весь в шитье, и морда холеная. Еще и обмазался краской невесть зачем, как девка из веселого дома, что кто-нибудь с дурным зрением не сразу юнца в нем признает и пристать может сослепу. Впрочем, Е Байи на это глубоко плевать: если кому-то нравится размалеванным ходить и свист от пьяниц слушать — вперед и с песней.

— Мастер Е, я полагаю? — спрашивает незнакомец.

Говорит он странно, его голос звучит… липко и вязко, как перебродившая засахарившаяся настойка. И улыбается так же, стоит поднять на него уже более заинтересованный взгляд: широко, заискивающе и совершенно неискренне. Зато в подведенных глазах живой интерес, будто невиданную зверушку увидал или очередную блестящую цацку на прилавке выбирает. Не слишком-то приятно, но аппетит не портит — и демоны с ним.

— Угу, — утвердительно и немногословно отзывается Е Байи, отставляя опустошенную миску в сторону и подхватывая следующую. Неспешно наматывая на палочки лапшу в остром соусе, он добавляет: — Говорить будешь или просто пялиться вздумал?

— Если честно, я не только за разговором, — неприязненно поморщившись от непочтительного обращения, поправляет собеседник, но не перечит. Разумно.

— За желанием? — понимающе вскидывает бровь Е Байи.

Ничего удивительно в этом нет: все-таки не зря так упорно все жаждут оплачивать его трапезы. Само собой, все подряд Бессмертный исполнять не кидается, но некоторым счастливчикам везет, и они действительно получают то, что им хочется. Если настрой подходящий, то отчего же не помочь. В данный момент Е Байи не особенно уверен, что ему сильно хочется уваживать смертных, особенно таких расфуфыренных, но пусть уж скажет.

Незнакомец немного нервно трогает вереницу колец на своих пальцах и оглядывается по сторонам в раздумьях, но все-таки отрывисто кивает.

— Да, мне нужна кое-какая услуга. Если вы, конечно, можете это сделать.

Звучит как вызов! Е Байи снисходительно ухмыляется — мол, дурачок, неужели ты думаешь, что я что-то не смогу? — и кивает в ответ, молчаливо веля развить мысль. А еще у него рот лапшой занят, потому говорить несподручно.

Накрашенный юнец на этот раз недолго мнется, почти сразу деловито вопрошая:

— Вы же даос, верно?

— Нет, я просто так хожу в белых тряпках и морожу задницу на горе сотню лет исключительно забавы ради, — фыркает Е Байи, облизывая палочки, а про себя дивится: глупей ничего спросить нельзя было? — Неужели решил причаститься и послушать мудрые речи про мирское равновесие и очищение души? — и насмешливо приподнимает уголок губ, выражая недоверие. Таким бренчащим детишкам точно не до высоких материй!

Тот неожиданно тоже издает смешок и, похоже, немало удивлен этому. Шуток никогда не слышал, что ли? Он встряхивает головой, отчего бусины в его косичках звонко ударяются друг об друга, и упирается ладонями в стол, подаваясь вперед.

— А это правда, что вы настолько хорошо контролируете энергию в своем теле, что можете быть неутомимы в постели несколько дней кряду?

Е Байи радуется, что не успел снова приложиться к лапше, иначе бы просто подавился, услышав этот вопрос прямо себе на ухо. А так всего-то на месте подскочил и закашлялся. Во избежание возможных неурядиц — и бесполезной траты еды — он пристраивает палочки в миску и затем метким тычком в плечо собеседника заставляет его сесть обратно. Нечего тут сопеть и обтираться.

— И откуда ты такое узнал? — сурово спрашивает Е Байи.

— Из достоверного источника, — охотно делится юнец. И под скептическое хмыканье поясняет: — В книге прочитал. Там было достаточно подробно описано, на что способны приверженцы даосизма в плотских утехах, что не могло не впечатлить.

— Занятное, наверное, чтиво… — бормочет Е Байи, испытывая странную тягу на досуге разыскать неизвестного автора, чтобы заглянуть в его бесстыжие глаза и выяснить, что же у него за проблемы с даосами, что он решил им посвятить свое скабрезное творение. Выработанное с годами чутье на неприятности подсказывает, что стоит не продолжать расспросы, а выставить любопытного мальчишку вон — и пусть даже не платит, — однако он уже сам заинтригован. Поэтому беседа грозит затянуться и следует проявить хоть каплю приличий. — Как тебя зовут-то хоть, мелкий любитель распутства на бумаге?

Тот вздрагивает, словно не ожидал, что кто-то может на него без долгих предисловий рявкнуть, однако все же представляется:

— Се… Се Цзелюбо, — запнувшись, произносит он, отводя потемневшие глаза. Судя по тому, как он это сказал, так называть ему себя непривычно. Скорее всего, ненастоящее имя, или просто в миру он пользуется другим прозвищем, и это неважно. Просто праздное наблюдение.

— Хорошо, Се Цзелюбо, — сделав вид, что не заметил ничего странного, кивает Е Байи. — Так к чему тебе такие знания? Хочешь выведать секрет, как это делается? Лучше забудь — девицам мужская неутомимость не в радость, а в тягость.

— Дело совсем в ином.

— Тогда, будь добр, разъясни.

Се Цзелюбо позволяет себе — неслыханно! — закатить глаза и, будто делая великое одолжение, процедить:

— Если вы и в самом деле таковы, как говорят, то я желаю убедиться в этом лично.

Е Байи долго испытующе смотрит на юнца, безуспешно надеясь, что тот испарится и можно будет всецело погрузиться в исследование стремительно остывающей еды. А закончив, вернуться к себе на гору и забыть о шебутных смертных еще на несколько лун.

— И тебе не просто посмотреть приспичило, а еще и поучаствовать, — предполагает он, так ничего и не дождавшись. На самом деле, это не первое непристойное предложение, полученное им за долгое бытие Бессмертным Мастером, потому догадаться было несложно, однако еще никто не преподносил их под таким соусом. Что за молодежь пошла — начитаются своих книжек, а потом… Тьфу, дурость какая-то!

— Совершенно верно, — соглашается Се Цзелюбо и не без гордости тянет: — Лишь так я смогу получить необходимые мне навыки — предпочитаю тратить время эффективно.

— Я тебе кто, наставник Школы Развратных Даосов, что ли? — хрипло смеется Е Байи во весь голос.

И удовлетворенно ухмыляется, заметив, как встревоженно заметался по сторонам взор собеседника. Значит, есть в нем хоть капля стыда, раз волнуется, чтоб не услышал кто! Зря боится: на второй этаж трактира, где трапезничает его достойная персона, никто просто так уши греть не сунется — разве что наблюдают с почтительного расстояния. Даже разносчики стараются все блюда за один раз подать, чтобы не отсвечивать.

— Мальчишка, да тебе по виду даже до двух десятков далеко! Зачем тебе учиться утехам от того, кто тебя старше во столько раз, что тебе и представить страшно? Захотел соблазнить не девицу, а того, кто тебе в отцы или деды годится? — продолжает насмехаться Е Байи, а в душе чувствует неуместное самодовольство напополам с брезгливостью. Да уж, а он хорош, раз на него ведутся такие вот изукрашенные свеженькие цветочки, многие бы позавидовали подобным поклонникам. Сам себе он не завидует — неправильно все это.

— Да какая разница! — неожиданно вспыливает Се Цзелюбо, гневно сжимая пальцы, аж костяшки белеют. Его лицо искажается от злости, миго теряя львиную долю своей обманчивой кукольности.

— Очень даже большая, — от внимания Е Байи не укрывается, как собеседник целых два раза инстинктивно дернул рукой, словно порывался вытряхнуть из покрытого вышивкой рукава клинок, но снова притворяется, что ничего не заметил. — Ты меня просишь о большом одолжении и я имею право знать причины.

— О каком одолжении речь? — морщится Се Цзелюбо. — Насколько я знаю, вы исполняете просьбы всех, кто сможет вас прокормить! Так что не нужно строить из себя невесть кого! Подумайте, кто тут кому одолжения делает, вы… Старая прожорливая псина! — с жаром заканчивает он, взмахивая рукой, чтобы обвести множество пустой посуды на столе.

— «Псина»?.. — недоуменно переспрашивает Е Байи. — Обычно меня сравнивают с черепахой… И… Гм… Погоди-ка… Если ты сам жалкий сопляк, который недавно свой рот раскрывать научился, то это не дает тебе право называть всех подряд старыми! Да любого спроси — никто мне больше трех с половиной десятков и не даст! У меня еще даже седины нет!

Повисает напряженная тишина, прерываемая доносящейся нижнего этажа нестройной музыкой вперемешку с приглушенными голосами посетителей и стуком чаш друг о друга.

— Вы так кичитесь своей старостью, но стоит заговорить о ней кому-то еще, вы впадаете в бешенство, — вдруг смеется Се Цзелюбо, прикрывая кончиками пальцев рот. — Какой, оказывается, лицемерный Мастер Е.

— Как и все люди на этом свете, — с достоинством отзывается тот. — Вот например, ты можешь что угодно говорить о своих матери или отце, но скажи о них кто-нибудь посторонний что дурное, разве не захочешь достать меч, чтобы проучить наглеца?

Се Цзелюбо выглядит пораженным. Кажется, эти слова в нем что-то задели, еще посильней, чем намеки о его паршивых пристрастиях, но больше он вопить не намерен. Только, помолчав немного, нахально бросает:

— А я и не говорил, что старость — это дурно. Так что, старик, ты готов мне показать, на что способен или посрамишь даосскую честь?

Е Байи слышит скрип собственных зубов и чувствует, как у него начало дергаться веко. Вдохи-выдохи на счет не помогают. Значит, придется приобрести точку умиротворения другим путем. И заодно проучить мелкого наглеца.

— Я-то могу показать, что даосы могут в постели, — он с хитрецой щурится. — А сам ты выдержишь то, о чем просишь?

— А мне есть, чего бояться? — Се Цзелюбо пытливо склоняет голову набок, однако без испуга.

— Как ты там говорил — «несколько дней кряду»? Хорошо, будет тебе. Целую неделю из покоев не выйдешь, пока я не закончу. И либо так, либо никак. Ну что, согласен или все-таки найдешь себе срочные важные дела? Родители, к примеру, заждались дома, — с глумливой улыбкой и нотками жалости в голосе подсказывает Е Байи.

Вопреки всему, Се Цзелюбо ощеривается и выплевывает:

— Довольно дурных отговорок!

Как ни странно, это был ожидаемый ответ.

— Ну что ж, ты сам напросился. Ступай к управляющему, пускай найдет свободную комнату, и жди меня там. И да, за нее тоже платишь ты! — хохочет он вдогонку вскочившему юнцу и наконец с огромным удовольствием хватается за свою недоеденную лапшу.

— Заждался? — весело восклицает Е Байи, закрывая за собой дверь в покои.

Обстановка вполне привычная: здесь все комнаты одинаковые, необычным является только сидящий на краю кровати Се Цзелюбо со сложенными на груди руками, наградивший вошедшего горящим от нетерпения взглядом. Вернее сказать, прожигающим — было бы преступлением не помучить его до середины ночи, растягивая третий кувшин с вином.

— Думал, что ты по пути развалиться успел, — говорит тот. Небось, пока сидел тут и маялся, все силенки на эту шутку потратил!

— Искушение так сделать было велико. И, признаться, я питал надежды, что тебе хватит ума умыться, — не сдерживается от колкости Е Байи, подходя ближе и останавливаясь напротив.

— А что, не по нраву? — с недоверием выдыхает Се Цзелюбо, невольно касаясь своей напудренной щеки.

— Просто с девицей тебя перепутать легко, причем не самой… милой, — немного помедлив с выбором слова, хмыкает Е Байи. Все-таки юных дев оскорблять, даже несуществующих — последнее дело. — Ой, да куда ты подорвался, поздно уже! Оботрешься об простыни, делов-то…

Се Цзелюбо под давлением ладони на плече остается на постели и не бежит искать таз с водой. Теперь он снова выглядит воодушевленным и послушно подвигается в сторону от легкого толчка. А затем крайне озадаченным, когда Е Байи, всего лишь скинув с себя сапоги, забирается с ногами на покрывало, садясь поудобнее.

— Ты… Не собираешься раздеваться? — осторожно интересуется он, прекращая терзать золоченые тесемки своего пояса.

— Всему свое время, — туманно отвечает Е Байи. И напутствует: — А вот ты не отвлекайся, на тебе тряпок столько, что замучаешься вытряхивать… Я такой ерундой заниматься не стану.

Недовольные бормотания, что от легендарного Бессмертного как-то маловато обходительности, шуршание ткани и перезвон металла звучат крайне умиротворительно. Идеальный момент, чтобы бесшумно принять позу лотоса, глубоко вдохнуть и выдохнуть. Сколько он там обещал? Семь дней?.. Любопытно, хватит ли Се Цзелюбо терпения дождаться конца…

Окончание вопроса гаснет вместе с покидающим тело сознанием, отправившимся в удивительное путешествие.

***

Когда Е Байи открывает глаза, он не сразу полностью приходит в себя. Все-таки столь длительные медитации не настолько хороши, как про них принято говорить. Это зимой на горе удобно сесть покрываться пылью хоть на луну и потом столько же соображать, что происходит, а вот на постоялом дворе — уже не слишком. Особенно в весьма сомнительной компании!

А компания-то, на удивление, не исчезла: Се Цзелюбо лежит на краю кровати, скрутившись зародышем вокруг валика-подушки, вместо одеяла собственные верхние одежды. Ну посмотрите-ка на него, какой настойчивый — все семь дней ждал, пока Мастер Е очнется! И, похоже, пытался разбудить — пощечинами и щипками, как пить дать. Вся кожа от них аж горит, но это определенно того стоило… Ох, как жаль, что не довелось поглядеть на его лицо, когда он понял, что никаких утех не светит! И на лицо слуги, который сюда еду с водой таскал…

Хотя даже в мыслях это настолько уморительно, что не выходит не рассмеяться. От звука чужого заливистого хохота Се Цзелюбо вздрагивает и резко поднимается на месте. А нижние одежды у него тоже все вышитые — удобно вообще, не чешется? Зато краску за неделю надоумился-таки смыть и заново не размалевался. Получше стало, хотя эта злобная гримаса, пропитанная яростью и обидой, изрядно портит впечатление.

— Ты обманщик, каких поискать, — чуть сиплым со сна голосом говорит он вместо пожелания доброго утра. За окном уже рассвело.

— И в чем же я тебя обманул? — все еще посмеиваясь, спрашивает Е Байи, и начинает рассуждать: — Я сделал ровно то, что обещал: показал, что даосы могут делать в постели прорву времени, и ты мне составлял компанию. К слову, молодец — продержался. Кстати, а зачем? Почему не ушел?

— Надеялся, что мы… — Се Цзелюбо прерывается и досадливо встряхивает своими изрядно помятыми косичками, заливаясь легким румянцем.

— Если ты так жаждал, нужно было пользоваться ситуацией и воплощать все свои фантазии, пока я ничего не могу сделать, — хмыкает Е Байи, ни капли не проникшись чужими страданиями по поводу несостоявшихся плотских забав.

Взглядом Се Цзелюбо можно расчленить, собрать заново и отправить на тот свет уже окончательно. Он напряженно молчит, выискивая, к чему можно придраться, но терпит сокрушительное поражение — куда ему, желторотому, тягаться с Бессмертным в бессмысленных спорах! Поэтому, изо всех сил стараясь держаться свысока, он холодно сообщает:

— К твоему сведению, я мог тебя за это время десяток раз…

— Отравить, — заканчивает за него Е Байи.

Брови Се Цзелюбо летят вверх. Он обескураженно приоткрывает слегка потрескавшиеся губы и изумленно тянет:

— Откуда… Откуда вы знаете… — Ого, даже утраченную почтительность подобрал! — Кто я…

— Я понятия не имею, кто ты, мальчишка, но от тебя за сотню чжанов ядом разит, как от ямы с дохлыми скорпионами, даже все твои бабские притирки не скрывают, — качает головой Е Байи.

— И вы совсем не боитесь?

— Тебя? Какая чушь. Даже если бы тебе вдруг удалось меня прикончить… Значит, пришло время. И не об этом речь, — спешно обрывает он, не желая развивать эти темы. Ни о том, чем балуется Се Цзелюбо, ни о своих самоубийственных порывах. — Главное — ты все-таки вынес ценный жизненный урок из наших чудных семи ночей… Или дней. Не суть.

С этими словами он со глухим стоном выпрямляет ноги и опускает их на пол. Ох, так резко вставать, просидев без движения несколько дней — скверная затея! Тут что молодой, что старый, независимо от уровня самосовершенствования, захрустит… И не только: тело явственно сообщает хозяину обо всех накопившихся неудобствах. Примерно так себя чувствует перезревший персик, грозящийся сорваться с ветки и лопнуть при соприкосновении с землей.

— Эй, куда ты? — опять теряя уважительный тон, возмущенно восклицает Се Цзелюбо, тоже вскакивая с постели — но без всяких сложностей — чтобы перехватить Е Байи у двери. — Мы не договорили! Какой, к демонам, урок?!

Его босые ноги на грязноватом полу трактирных покоев выглядят весьма умилительно.

— Хочешь меня проводить до нужника и умывальни? Не бойся, я быстро — туда и обратно, а ты можешь подумать, в чем состояла моя наука.

— Урок в том, что все даосы — те еще подлецы? — выдвигает первую догадку Се Цзелюбо, покачивая в руках чашу с чаем, который вместе с подносом с завтраком принес чем-то крайне перепуганный слуга. Одним Небожителям известно, что ему успел наобещать юный любитель отрав в случае, если тот будет распускать язык.

— Это ты мог вынести и из своей дурной книжонки. Автор наверняка терпеть не мог нашу братию, раз решил написать что-то подобное. Или, наоборот, страсть как любил! — без притворства смеется Е Байи, споро подкладывая себе в миску все, до чего палочки дотянутся. То, что его спутнику так ничего не достанется, его заботит мало.

— Не за что вас любить, — буркает Се Цзелюбо. Однако это уже больше напускное: понял, что всерьез таить обиды на Бессмертного толку лет — извиняться тот ни за что не станет. — Так чему я должен был научиться?

— Сдаешься после первой попытки? Будь по-твоему, — ухмыляется Е Байи, решив долго не изгаляться. Хватит уже. — Если что-то звучит слишком привлекательно для того, чтобы быть правдой — скорее всего, это неправда.

Се Цзелюбо на мгновения прикрывает глаза, обдумывая услышанное. Слова не прошли мимо цели, потому что он степенно кивает и с деланной небрежностью уточняет:

— И это касается не только обещанной неутомимости даосов? — В его голосе пробиваются нотки тоски и горечи.

— Тебе самому должно быть виднее, чего это касается. Хочешь еще один совет?

— Смею надеяться, он будет не настолько туманным.

— Прозрачней некуда, — заверяет Е Байи и жестко припечатывает: — Уж не ведаю, какого мужика в годах ты там соблазнять вздумал, но ничего ты этим не добьешься. Никакой пользы для тебя с этого не будет.

Се Цзелюбо дергается, словно получил хлесткую пощечину. Его пальцы, уже вновь унизанные кольцами, с силой стискивают чашу с чаем, что та грозит пойти трещинами. Он поджимает губы, одаривая собеседника враждебным взором.

— Отчего же? — бесцветно спрашивает он.

— А оттого, что тебя все равно никто не будет воспринимать всерьез, что бы ты ни вытворял в койке. Уважения так не заработать. Разве только твоей истинной целью не является стать чьей-то шлюхой. Тогда никаких вопросов, в добрый путь! Только учителя себе в этих делах лучше в веселом доме ищи.

Се Цзелюбо смотрит куда-то мимо Е Байи, в одну ему видимую точку, и не произносит ни слова. Лучше ему не мешать и дать время. Может, не принять верное решение — да какие там могут быть верные решения в таком возрасте? — но хотя бы взять на заметку. Когда он встанет перед реальным выбором, хотя бы вспомнит напутствие.

— Лучше бы ты просто сказал, что я недостаточно хорош для тебя и вышвырнул меня вон. Хотя сие было бы тоже на редкость гнусно, — надтреснуто признается он спустя целую вечность гнетущего молчания и замирает, когда его почти ласково треплют по макушке.

— В нашу следующую встречу, когда ты будешь постарше и поразумнее, — начинает Е Байи, постукивая ногтем по широкому металлическому кольцу, обхватывающему одну из кос, — я исполню твое желание. Семь дней и ночей не обещаю, но вот на семь палочек благовоний меня, может, и хватит… — он запинается от понимания, что хватанул со щедростью. — Нет, пожалуй, на одну. Еще на одну, если ты сам к тому времени чему-нибудь научишься, и на половинку, если не будешь размалеван, как продажная девка. Я все-таки старый человек, не жди от меня подвигов!

Се Цзелюбо хватает ртом воздух как выброшенная на берег рыба, получив завершающий напутственный щелбан. Однако он быстро оправляется, резким порывистым движением отбивая от себя чужую руку, и поднимается на ноги. С гордо вздернутым подбородком он выпаливает:

— Если мы еще встретимся, я загадаю что-нибудь полезнее древнего чудища в своей постели!

Е Байи беззвучно смеется, глядя на захлопнувшуюся за Се Цзелюбо дверь. Всего-то за неделю поумнел и вырос мальчишка, аж гордость берет! А теперь — пора все доесть и отправиться обратно в свою обитель на горе. Нужно же хоть в чем-то оправдать звание даоса хотя бы в собственных глазах.